Ко дню памяти (7 ноября / 25 октября) великого русского патриота, неутомимого собирателя народного творчества, мыслителя, источниковеда, архивиста, историка, этнографа, знатока иностранных языков, переводчика, критика, одного из основоположников «классического славянофильства», Петра Васильевича Киреевского (1808-1856) мы переиздаем фрагменты из сборника «Калеки перехожие» (Вып. 4) замечательного продолжателя его дела - собирателя, хранителя, исследователя русского народного песнотворчества Петра Алексеевича Безсонова (См. подробнее о нем: «...Откуда возьмем, если бросим и загубим взятое?»)
Публикацию специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Безсонов П. Калеки перехожие. Сборник стихов и исследование. [Ч. 1-2]. Вып. 1-6. - М, 1861-1864. [Ч. 2]. Вып. 4. - Тип. Бахметева, 1863. - XIVIII, 252 с.) (в сокращении) подготовил профессор А. Д. Каплин.
Орфография приближена к современной. Деление на части и название - составителя.
+ + +
Калеки перехожие
Та же, одинаковая с Западною Европой, судьба, относительно стихов народного творчества, постигла и наших западных славян, постигнутых, вопреки их народному складу и историческому началу Православия, судьбою латинства.
Исключение отчасти только за славянами венгерскими, словаками, сохранившими более остатков былевого народного творчества вообще, более отрывков народных стихов в частности, вместе с уцелевшими народными певцами, слепцами: причиною быть может срединное положение между Западом и Востоком, Севером и Югом славянства, а отсюда отсутствие крайностей; еще вероятнее - причиною следы того вероучения, которое некогда так обильно сеялось в древней Паннонии первыми славянскими просветителями, пришедшими с Юга, с проповедью Православия, и отсюда, можно думать, этот народный склад словаков, несравненно более всех западных славян приближающиеся к типу, созданному славянскоюй народностью в лоне Православия.
Но, опуская это исключение, взглянем бегло на главных представителей западного славянства. У верхних и нижних лужичан, у этого небольшого по численности, но замечательнейшего славянского народа в Лужицах (Лаузиц, Саксония), мы встречаем остатки древних славянских стихов: но вглядитесь, и вы видите, что это отрывки именно тех стихов, которые в полноте известны у славянства православного. Если бы кто усумнился в их происхождении, то довольно услыхать их лужицкое имя: это Кырлюсе, т. е. известный нам «Кириеелеисон», греческое имя, обратившееся в название стихов православного происхождения. Их, как церковные песнопения, поет весь народ; под условием их пения допускаются даже нищие, как известно нетерпимые в нынешнем западном устройстве. Когда по праздникам они поют свои стихи, Кырлюсе, им позволяется в Лужицах собирать подаяния, а зовут их слепцами, хотя бы они были совершенно зрячие: явное указание, что это остаток древних слепых калек перехожих, уцелевших у славян православных во всей яркости исторического явления, уцелевших и в Лужицах, не смотря на века папизма и потом протестантства.
Ныне народ, относительно вероисповедания, делится на католиков и протестантов: но народные стихи соединяют их. Те и другие поют стихи под особым названием бамжички, так сказать «папочки», от баму жили бамж, папа, очевидно католического происхождения: они поются равно и протестантами, не смотря на то, что здесь воспеваются непризнанные святые; с другой стороны, эти же самые стихи, украшенные именем папы, содержат в себе такие отрывки, как например об Егории Храбром, которые в полноте уцелели лишь в стихах православных. Очевидно, что все эти позднейшие противоречия разрешаются эпохою гораздо старшею, возводятся к ней и там находят себе объяснение: а эта старшая эпоха есть эпоха Православия, некогда имевшая место и в Лужицах, вместе с занесенною туда проповедью Мефодия. Остаток её, кроме содержания стихов, в имени Кырлюсе, а уцелевшая основа древнего славянства сберегла лужичанам и слепцов, носителей духовного народного творчества. -
В чехах, озаренных некогда светом Православия еще ярче, судьба стихов последовала его участи, а остальное народное творчество разделило участь немцев, с которыми по воле и неволе делили судьбу свою чехи в течение истории. Превосходные былины, сохранившиеся в знаменитой древней рукописи Краледворской, свидетельствуют о роскошном древнем цвете чешского народного эпоса, не уступавшего никакому другому славянскому, но к сожалению скоро увядшего, ибо после XIII и ХIV века мы имеем лишь следы его в летописях, как на пример в поэтической Хронике Далемила, или встречаем как отголосок в жалких отрывках.
С тех пор все, что есть в поэзии, в отделе эпоса и в отделах прочих, нисколько не разнится от памятников остальной Западной Европы, представляя иногда один лишь их сколок или даже перевод: это нисколько не народное творчество, это литература, хотя и проскользают в ней черты чешской народности. Только самому новому времени принадлежит возрождение в духе народности, чрез сознание, изучение: но воротить то, что сгибло, уже невозможно для целого народа, - народное творчество не восстанет в былой красоте и силе своей. Благодаря всеславянской народной певучести, много чешских песен уцелело в народе: но раздробленные и мелкие, в области творчества былевого они не заслуживают собственного имени былины, в роде былины великорусской, болгарской или сербской, в строгом смысле не могут быть названы ни героическим, богатырским, ни историческим и никаким другим эпосом. Без определенного времени события, без исторических имен для лиц и местностей, сосредоточенные на мелких случаях бытовой жизни, с подставными именами или просто без имен своих героев, с молодцами, молодицами и девушками, без протяжного склада и чаще с рифмованными стихами, они приравниваются разве только позднейшим былевым нашим песням, так называемым молодецким или безымянным. Большинство народных песен - песни женские, возникшие и получившие это имя после падения древнего могучего, мужского склада, лирические, игральные, плясовые, обрядовые и т. п., с кратким складом, с рифмами, с милым, изящным напевом, характеризующим все песнетворчество западных славян, но не глубоким и не широким, легко подходящим под средства и требования новейшей музыки, но не вызывающим мысли об особенностях музыки древле-славянской.
Любопытнее для нашего дела Чешское народное творчество в области религиозной, в стихах. Оно начинается тем же, известным нам, даром Православия: греческое «Кириеелеисон», развитое в несколько стихов или строк, с первым стихом и заглавием «Господи, помилуй ны»,- вот первый чешский Стих, по преданию приписываемый Кириллу и Мефодию, по крайности старшим ихним ученикам, исторически известный в народном употреблении с X века и доселе воспеваемый целым народом в чешских храмах, хотя уже с некоторыми подновлениями в языке. Его припев Крлеш убеждает, что это именно «Кириеелеисон», переведенное в «Господи, помилуй» и развитое складом народного творчества среди зачатков Православной Церкви.
С той поры и после этого Стиха, вместе с подавлением Православия, мы не встречаем уже чешских народных стихов в собственном смысле, ибо господствующая после того литература представляет нам одинокие с Западом легенды, сочинения католиков, духовенства, писателей, полусатирические духовные мистерии. Великое дело Гуса, во сколько было в нем народности и следов Православия, подняло высоко все силы народа, а вместе и его религиозное творчество: можно было ожидать отсюда тех же плодов, какие принесла Западной Европе позднейшая Реформация.
Но именно вследствие того, что дело Гуса предварило Лютера, чертами Православия отличалось от Реформаций, а народность славянская, в нем воспрянувшая, не имела счастья других Европейских народностей, последствия деятельности Гусситов далеко не имели тех последствий, который сложились последовательным подвигом Западных реформаторов. Всем известно, что возрождение Чешской народности, несомненно истекающее из той эпохи, запоздало в своих последствиях до нашего времени; религиозные песнопения Гусситов и древних Чешских братьев, вместе с остальными произведениями их, не обещавшие впрочем воскресения сгибшему творчеству народному, но по крайности готовивший нам такую же литературу стихов, как и в Реформации, понесли на себе всю тяжесть католического преследования, еще не истощенного борьбою, остались нам только в ускользнувших от огня рукописях и книгах, уцелели в отрывках, но не в целом народном употреблении.
В настоящее время не встретим мы среди чешского народа ни Стихов в собственному народном смысле, ни заветных певцов, им посвятивших себя: рядом с «Господи, помилуй ны» нельзя упоминать творений позднейшего католичества или переводов с немецкого. С большим трудом успевают лишь ученые добыть из какого-либо уголка, от старика или старухи, заброшенный полудревний стих, два-три стиха, с подновленным языком и рифмою: но в содержании этих редких, ископаемых явлений, в каком-нибудь Изгнании Адама или Хождении Святой Девы, мы видим лишь случайно уцелевшие из древности отрывки Стихов, развитых у нас в полноте и обилии; когда наше издание дойдет до сравнений со Стихами Западными, мы ознакомимся поближе и с Чешскими отрывками.-
Судьба поляков, в деле, нас занимающем, близка опять с судьбою Западных народов и чехов. Новейшие исследования доказали, что и к ним, хотя конечно слабее, чем к чехам, проникало Православие, всего гостеприимнее принятое и дольше сберегавшееся в Кракове, не говоря уже о Литве и влиянии соседившей Руси: но чем ревностнее была Польша к латинству, тем менее возможно было естественных и всегдашних последствий Православия. Былевое народное творчество польское, конечно в зачатках своих не чуждое никакому славянскому племени и вероятно зачавшееся в обилии среди поляков, судя по множеству бывших у них народных гусляров, не встречая благоприятных условий для дальнейшего развития в речи народной, не записанное во время письменами родного языка, почти целиком поглощено латинскими летописями и долго царившею латинскою литературой; его следов не восстановят самые тщательные поиски нынешних ученых, подбирающих крохи былого в обмолвках сурового поляка латиниста или думающих воскресить жизнь новым обратным переводом мертвой латинской речи. Язык польский, поздно хватившийся за права свои, не застал уже народных былин во всей их красоте и силе, или застал эпоху литературы, книг, печатания, писателей, личного творчества, искусства художественного: здесь-то и развился он в богатейшей литературе по всем отделам, процветающей по ныне. Уцелевшие народные песни отдела Эпического или Былевого не богаче, не обильнее современный, чешских, не выше наших Молодецких и Безымянных, этих слабых детей древнего эпоса, по счастью у нас не потерявших еще отца своего.
Остальные народные песни польские, многочисленные и развитые, совершенно то же, что у всех Западных Славян, с тем же характером, с теми же отличиями, который обрисовали мы у чехов. Между тем область Польского народного творчества с содержанием религиозным имела судьбы особые. Читатели не могли не заметить, что в объяснение судеб Славянского народного творчества мы берем везде в основу вопросы веры или религии: это и естественно в том отделе произведений, которые своим содержанием относятся к предметам веры.
Но мы склонны брать ту же исходную точку для объяснения и прочих отделов: причина та, что у славян действительно вопрос веры доселе есть вопрос главнейший и за ним только выводится уже вопрос о народности, между тем как, всем известно, в остальной Европе на первые планы выдвинуты ныне вопросы народностей без отношения к вере, или же вопросы политические и общественные, социальные.
Смело можно сказать, что самая живая вера во всей своей беззаветности господствует теперь в Европе лишь у славян: какому бы вероисповеданию ни отдались они,- это самые ревностные чтители и поборники. Вспомним, что самые горячие последователи ислама в Европе - потуречившиеся сербы, Босняки, так что там возникла всеобщая пословица - «нет турка без потурченика»; поляки, конечно, самые ревностные католики; даже в протестантизме многие чехи опередили немцев.
Потому везде народное творчество у славян стоит под ближайшим и первым влиянием - веры. Другое дело, какое вероисповедание всего ближе совпадает с условиями славянской народности: от этого совпадения и зависит именно больший или меньший успех народного творчества. Так, безпристрастно следует признать, что всего более славянам сродно Православие, для которого они, как будто, прямо созданы: не даром оно с самого начала распространялось у всех них, не даром оно везде, где только сохранено, благоприятствует полному развитию их народного творчества, и не даром за утрату его или искажение везде платятся: Славяне утратою или искажением своих народных произведений.
Так, повторяем, чем ревностнее поляки к латинству, тем более утратили они богатые дары своего народного гения в первобытных народных его созданиях, утратили даже и то, что умели еще сберечь чехи на рассвете своей истории. Первый, исторически известный, польский стих есть так называемая «Песнь о Богородице», или «до Богородицы», к Богородице: её склад, язык, употребление - все напоминает собою близко известный нам Стих «Кириеелеисон» или чешское «Господи, помилуй ны»; она также распространена была по всему народу с самого начала истории, воспевалась отрядами перед началом битвы, явилась в печати тотчас по введении книгопечатания, стала забываться только при усилений исключительного католицизма, после Сигизмунда III-го, но и доселе кое-где уцелела в народе. Все данные сближают ее с «Кириеелеисон», а следовательно с влиянием Православия, и отсюда же объясняется её позднейшее вытеснение католичеством.
Однако самый первоначальный вид её, заменивший слова «Господи, помилуй» словами «Богородица помилуй», носит на себе отпечаток католицизма, в котором народ, как бы запуганный, с особенною ревностно припадает к Заступнице. Потому судьба этого Стиха предсказывает нам судьбу всех прочих. Если мы взглянем, хотя бегло, на следы древней польской жизни по историческим памятникам, мы удивимся, какое там множество было народных певцов, воспевавших Стихи: это то же, что у нас Калеки Перехожие и имена их очень часто совпадают. Таковы были Понтники, Путники, то есть Странники по святым местам, а имя Странников и значение - неотъемлемая принадлежность и наших Перехожих, «по путям бродящих»; Пельгжымы, Пилигримы, название, перешедшее и к нашим Калекам, ибо в народных памятниках они зовутся «Старцы Пилигримища»; Жебраки Вендровни, побиравшееся Странные, то же, что наши Слепцы; Дзяды, Деды, у нас Старцы и т. д.
Наступил XVI-й, за ним особенно XVII-й век: и все эти народные лица как рукой сняло, как не бывало их в народе, гладко хоть шаром покати. Что за причина? Но множеству певцов соответствовало, конечно, и множество стихов: исторические памятники безпрерывно упоминают об них; их заглавия и очерк содержания указывают на древность и на Былевой склад, на пример о разных Мучениках, Страшном суде, Воскресении мертвых; по введении книгопечатания, в XVI веке, литература прежде всего и больше всего наводнилась печатными стихами, конечно, отвечавшими обилию стихов устных, чисто-народных: одним словом, по всем признакам, стихи эти шли изстари, были близки к стихам Славянства Православного, и в таком богатстве, которое уступало разве болгарам, сербам и великоруссам, да и то едва ли. Прежде других славян двинувшись от Дуная к Висле и Балтики, ляшское племя вероятно унесло с собою много древнейших памятников творчества, во всей еще их свежести, и имело время развить их под влиянием проникавшего, особенно от соседей, Православия, в среде народного творчества, работавшего в тиши, независимо от латинства верхних слоев, от латыни, царившей в письменности.
Но, радость наша кратковременна: этих стихов, этих памятников, за исключением Песни о Богородице, не имеется; от них лишь следы или отрывки, заглавия, очерки содержания, исторические свидетельства. Куда же все это скрылось? Раскрываем первопечатный Польские издания, наводнивший, как говорили мы, всю Польшу стихами; следим эти «Песни Набожны», как зовут их поляки, во всей последующей литературе, во множестве изданий, продолжающихся доселе: и что же? Мы не узнаем ожиданной и свидетельствованной старины, это совсем другое, это нечто новое.
Нам представляется таинственная лаборатория, в которой долго и усердно трудилось латинство, и труды его мы тотчас узнаем по плодам. Духовенство устремило благодетельные попечения на народы, оно мало по малу подобрало в руки все народные стихи - и их переделало. Кажется, как будто, ничего: но здесь подчищено, тут сглажено, там сокращено или прибавлено, приведено в порядок; язык подправлен, склад устроен, стихи размерены, снабжены рифмою. Предания древнейшие, носившиеся в Стихах Былевых Старших, сравнены, конечно, с догмою, последствием было то, что самые Стихи исчезли; из них оставлены лишь Евангельские, ибо они связаны с праздниками, обрядами и процессиями а всем этим легко было руководить духовенству: и вот Стихи применены как следует, то есть облатынены и Приведены в невинное состояние - adusumdelphini, или же, для пения, сообразованы с известными тончайше-голосными храмовыми певцами из Рима; появилось множество стихов, посвященных исключительно обрядам церкви Римской, множество переводов, с латинского.
Святые, воспевавшиеся в Старших Стихах и общие Церквам, как-то исчезли: появились преимущественно Урбан, Ян с Непомука, Донат, Розалия и т. д. Но Евангельские Стихи, связанные с обрядами, не одними церковными, а древнейшими народными, на пример колядками, не так легко поддавались и невольно несли в себе отрывки старины первобытной: они и отданы народу, но на них напущена другая стая,- стая Жаков, т. е. Дяков или Дьяков, имя, шедшее еще из Греции, но, вместо церковнослужителей и письмоводителей, обращенное на учеников и студентов.
Они учились в латинских школах, под непосредственных наблюдением духовенства, а в счастливые времена - даже иезуитов: безопасность ограждена, Жаки делались просветителями народа и, не доросши до строгих латинских ученых, руководили народными празднествами. Они подправляли Стихи по своему, присочиняли, а главное - разносили вместо прежних Понтников и Пельгжымов, а еще главнее - представляли.
Представления - необходимые спутники латинских празднеств и обрядов, весьма благодетельные для действия на народ: но духовенство делало уступку и представлениям народным, допускало игры и этому ребенку-народу.
Мы видели выше, что такие народные представления в Западной Европе обратились в вернейшее орудие Реформы, в жесточайшего врага католицизму: не так было в Польше, когти были острижены и послушный представитель сцены держался на поводу у поводчика.
Жаки ходили, в праздник Рождества, заменяя древнюю Коляду, с вертепами, звездами, яслями, и вообще, по другим праздникам, с шопками, с этими вывесками и подвижными сарайчиками для представлений. Зрителям и слушателям являлись Ирод, Иуда, Адам, Евва, жид, цыган и т. п.
До какой степени было сильно влияние таких сцен, видно из того уже, что заохоченный народ их перенял: но послушайте стихи или диалоги подобных представлений, и вас, вместо простого крестьянского слова, обдаст школою и латынью.
Развиваясь и разрастаясь, представления переходили в мистерию, почти уже драму, целый организм: и она, как поминали мы, была на Западе протестом; и она обратилась у поляков в послушное орудие духовенства. Делу давался по видимому серьезный вид и ход, соразмеренный с догмою: но сочинители его выходили уже не из народа, а из латинских школ и католических монастырей.
Народные шутки и остроты еще допускались, но, в высшей степени замечательно, они направлены были уже не на духовенство, как в протестующей Западной Европе, а на сам же народ и на его творчество. Любимое, вторгавшееся в ход действия, но грубое, смешное и осмеянное лицо таких мистерий был мужик, крестьянин, или Понтник, Калека Перехожий, этот древний носитель народного творчества.
Этим-то путем попали они после в маскарад, и ликовавшее в карнавале, «в Запустах» своих, Польское общество рядилось с увлечением в маски и одеяния этих потешных лиц: среди мазурок и краковяков двигался забавный «Пельгжым стары». Отсюда-то доселе в народных массах тех краев распространился сверху обычай рядиться Калеками Перехожими.
Под покровительством народному творчеству, народное творчество было убито, убито не одной внешнею обстановкой, убито в своем нравственном значении, в своем священном величии, в своей серьезности.
Спросите: отчего же здесь духовенство успело сделать то, чего в такой мере не успело во всей остальной Европе, не смотря на то, что напрягало там силы несравненно более?
От того, что это происходило в Польше, от того, что здесь действовали славяне, всей душею отдавшиеся католичеству, от того, что здесь духовенство не встречало такого врага, от того, что оно имело всюду союзников.
Скажем более, это сделало не духовенство, это сделало общество: оно помогало, оно обрабатывало народ, эту грубую массу, оно - возле самого народа, живя обок и рядом - тут же поднималось над ним как гордая шляхта.
Короче: «Песни Набожны» с усердием переделывались, в переделке издавались и сочинялись писателями, из коих некоторые носили известное имя и прославились тем еще более. Они все ревностно налагали руку: их печать запечатывала уста народу и печатала обильный издания печатных «Кантычек». Кантычка, Канцыонал, вот имя, с латинского cantus и cantio, запечатлевшее с ХVI века доселе все эти сочиненные стихи, их собрания и издания. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если оно уже не кончилось: судьба привела однако обстоятельства особые и породила другие, разнообразные и неожиданные последствия делу.
