Знамение времени

В связи с недавним 190-летием известного русского писателя Николая Семеновича Лескова (1831 - 1895) публикуем статью о нем 1892 года (впервые опубликована: Богословский Вестник. – 1892.– Т. 1.– №2.– С. 415–419) одного из выдающихся русских архипастырей, митрополита Антония (Храповицкого) (1863–1936) в бытность его еще архимандритом, ректором Московской духовной академии.

Ко времени написания статьи уже сформировались его богословские взгляды, он был достаточно тесно знаком со святым праведным отцом Иоанном Кронштадтским.

Н.С. Лесков завершил написание своей повести «Полунощники» осенью 1890 г., которая была напечатана в последних двух книгах либерального «Вестника Европы» за 1891 г. Это был пасквиль на св. прав. о. Иоанна Кронштадтского. О духе этого произведения можно судить по его кощунственной лексике. Глумление Н. С. Лескова над дарами о. Иоанна, видно и в письмах писателя к Л. Н. Толстому.

«Полунощники» многократно переиздавались. Так, уже через год после журнальной публикации они были включены в одиннадцатый том Собрания сочинений Н.С. Лескова. В последнем «советском» (М., 1989) двенадцатитомном Собрании сочинений Н.  С.   Лескова (т. XI), эта повесть вышла тиражом 1 700 000 экземпляров.  

Ложное изображение Всероссийского пастыря в повести Н.С. Лескова «Полунощники» и послужило одной из причин появления критической статьи  в богословском журнале.

Публикация (приближенная к современной орфографии) подготовлена специально для Русской Народной Линии (по изд.: Антоний (Храповицкий), архиеп. Полное собрание сочинений. В 3-х т. Изд. 2-е. Том III. – СПб.: Издание И.Л. Тузова, 1911. – С. 388–392). Курсив в тексте – авторский. Цитаты, ссылки и сокращения оставлены без изменений. Постраничные ссылки заменены концевыми.

+   +   +

Небольшой рассказ известного беллетриста, уместившийся в двух осенних номерах «Вестника Европы», раздался звонким заушением Православной Церкви. Смысл рассказа заключается в сравнении современных религиозных идеалов – православных и толстовских. Выводятся представители того и другого религиозного склада и раскрывается безусловное якобы превосходство последних, даже не превосходство, а полная противоположность! Представители православия (от лучших пастырей и академических профессоров до простолюдинов) это сыны тьмы, по Лескову, а последователи толстовского учения – сыны света, исполненные любви и самоотвержения, ученики евангелия (разумеется в толстовской переделке). Значение повести заключается в том, что автор сопоставляет оба мировоззрения не с научно-теоретической стороны, но в их жизненном воплощении, и притом в лицах, не вымышленных, но действительных: его рассказ вращается около известнейшего деятеля Православной Церкви, на которого с благоговейною любовью взирает весь русский народ и верующая часть общества.

Содержание повести заключается в том, что автор от нечего делать поехал из Петербурга в тот город, где живет означенный деятель Церкви и остановился в гостинице, устроенной для богомольцев, которую он называет «ожидацией», от слово ожидать, т. е. свидания с тем духовным лицом. Одна часть рассказа состоит в описании гостиницы, а другая большая – в передаче слышанного автором чрез стену разговора из соседнего ему номера. Характер странноприимного учреждения, или ожидации, по автору, – весьма неблаговидный. Заведующие гостиницей женщины самыми низкими средствами стараются выведать от приезжих их характер и обстоятельства жизни, чтобы затем все это передать духовному лицу и дать ему возможность разыграть роль пророка и сердцеведца, а с простодушных поклонников сорвать побольше денег. Впрочем, и люди-то приезжают к этому человеку самые ничтожные: то промотавшийся пьяница с целью наживы, то развратная купчиха, надеющаяся чрез небесную помощь приговорить себе любовника, отказывавшегося от привольной богатой жизни во имя высших толстовских принципов. Купчихе этой не спится, – и она заставляет старую приживалку рассказывать, как та однажды добывала нового пророка для того, чтобы разубедить в толстовских понятиях одну барышню из другой купеческой семьи и уговорить ее выйти замуж за выгодного жениха. В этом рассказе описываются самыми неприглядными чертами разъезды «духовного лица» по Петербургу, причем его везде встречают громадные толпы народа и путем обманов, подкупов и насилий, хватают из кареты в карету и возят из дома в дом. Наконец рассказ приживалки доходит до описания встречи толстовской девицы с «ним», как выражается рассказчица. И что же? Со стороны девицы высокие речи о любви ко всем и самоотверженном труде, а с его стороны правила самой мещанской хозяйственной морали, направленные к убеждению девушки выйти за выгодного жениха. Барышня отвечает из толстовского евангелия, что она чувствует в себе новую жизнь и предана другому. Священник настолько будто бы чужд евангельских понятий, что понимает это чувство новой жизни в смысле преступной беременности и берет назад свои советы о выходе замуж. Другой ученый столичный священник по поводу постоянных ссылок барышни на евангелие злостно сетует на современное распространение св. Писания, как на главную причину ереси и пытается спорить с нею следуюшими quasi академическими приемами. Когда барышня намекнула ему, что наши пастыри – обуявшая соль, он «ловко ее осадил», объяснив, что только палестинская соль теряла свою солёность на солнце, а русская элтонка не может обуять. Не в лучшем свете очерчен академический профессор, проводящий время в трактирах за биллиардной игрой с пьяным купчиной-скандалистом. Толстовцы напротив представлены, как святые; воззрения гр. Толстого автор выдерживает весьма строго: И. Христос в речах его героини есть только учитель добродетели, а не Сын Божий; над словами ап. Павла (совершенно отвергаемого Толстым), автор издевается; в частности издевается над теми словами Апостола, которые постоянно приводил в своих поучениях и беседах главное лицо рассказа – уважаемый народом священник. Слова эти: «идеже умножися грех, преизбыточествова благодать», автор кощунственно вспоминает при виде множества оборванцев, мошенников и проституток на улицах города, в который он приехал. – Последователи новых quasi-евангельских сект упрекают нашу Церковь в безжизненности церковных авторитетов – в безплодной, личной аскетической жизни. Последние годы открыли в православном отечестве некоторое новое религиозное движение, поднятое делами любви, действенной молитвы и одушевленной проповеди именно того священника, который выводится в рассказе. Движение это отрадно именно с той стороны, что в нем объединялись и аскетические представления средних веков, и жизненная всеобъемлющая любовь первых веков христианства. С этой же стороны весьма ценны печатные проповеди и дневник помянутого пастыря. Подобно творениям св. Тихона, они выше эпохи и народности: чистое, церковно-евангельское христианство так и дышет в каждой мысли проповедника. Его творения и жизнь отражают в себе именно то царство Божие, которое Господь принес на землю. – Отсюда весьма понятно, что это явление современной церковной жизни более всего возбуждает злобу врагов Православия, распространителей новоевангельских сект. – Отшельники, постники, девственники, молитвенники и т. п. типы православного подвижничества не так опасны для успеха их пропаганды, ибо они не только отрицают такие подвиги, но прямо глумятся над ними. Зато как им сладить с этим новым живым доказательством того, что Православная Церковь нисколько не утеряла ни широты евангельских воззрений, ни теплоты любви евангельской, но напротив находит в формах своего строя – столь ненавистного сектантам – вполне подходящее средство для проведения в общественнонародную жизнь евангельских идей, так что сектантское разрознение и даже противопоставление последних, и нашей бытовой церковности оказывается делом или недоразумения, или даже злостного навета.

Г. Лесков, никогда не державшийся православных воззрений в своих религиозно-бытовых очерках, всегда любил противопоставлять церковные понятия с евангельскими и понемножку кощунствовать. Даже его «Соборяне» не чужды таких приемов. Теперь же, когда он из мистика пашковского пошиба, после периода отчаянного увлечения спиритизмом, примкнул к воззрениям гр. Толстого, очевидно ему пришло в голову разгромить наиболее живучий оплот православной современной жизни. Задача, конечно, заманчивая для сектанта и достаточно увлекательная, чтобы подвигнуть старого болтуна даже на черную клевету. – Действительно, довольно раскрыть любую проповедь очерненного пастыря, чтобы понять, как далеко от истины обвинение его в непонимании тайн христианских и в частности евангельских слов о новой благодатной жизни, о возрождении. Смеем заверить г. Лескова, что это учение (конечно, не в пантеистическом смысле гр. Толстого), есть постоянная тема его поучений и частных бесед, и именно ею озаглавлен его дневник в печатном издании; этаже мысль о христианском возрождении чрез познание жизни и воли Божией заключается в осмеянном у Лескова изречении Ап. Павла: «идеже умножися грех, преизбыточествова благодать» (Римл. V, 20) – та же мысль, которая лежит в основании притчи «о Блудном Сыне». Что касается до пресловутой «ожидации» и пророческих шантажей, то при всей предусмотрительности клеветы для целей популяризации[1], надо сказать, что она совершенно не достигнет цели по отношению к людям, знающим очерняемого пастыря, потому что всем им известно, что этот пастырь всегда уклоняется от роли оракула, предсказателя будущих судеб, хотя многие почитатели стараются поставить его в такое положение.

Известно также всем знакомым с толстовщиной и то обстоятельство, что даже настоящие последователи нового учения, составлявшие земледельческие общины, никак не могут похвалиться тою внутреннею удовлетворенностью или восприятием «новой жизни», с которою они изображены у Лескова: напротив того, искреннейшие между ними с горьким воплем отчаяния признаются в неспособности исполнять требования нравственного долга и тем ясно свидетельствуют о невозможности спастись без благодати, как объяснил отвергаемый ими Апостол (Римл. VII, 14–25). Таким признанием служит известное «Письмо» самого гр. Толстого к Гильтебранту, а также корреспонденции из «общин», помещавшиеся нынешнею осенью в «Смоленском Вестнике» одною из последовательниц секты.

В теоретических построениях можно отстаивать заблуждения, но практика нравственной жизни общественной и личной всегда будет подтверждать слова Гамалиила (Деян. V, 34–40), и мы знаем, что вопреки тенденциозной повести Лескова, толстовские общины распадаются чрез два, много три года. Православный пастырь, конечно, ничего не потеряет от клевет Лескова: было бы слишком странно, чтобы такой видный деятель не был бы никем очернен, когда даже о Спасителе «овии глаголаху, яко благ есть, инии-же глаголаху: ни, но льстит народы» (Иоан. VII, 13). Мы обращаем внимание читателей на выходку Лескова с тою целью, чтобы показать, чего боятся наши секты, с чем они могут бороться только посредством клеветы[2] и чему злорадно смеются: под последним разумеем нападения автора не на главную личность повести, а на другие типы. Ясно отсюда и то, в какую сторону должны быть направлены наши миссионерские силы. В этом смысле повесть Лескова есть знамение времени, а ненавистное ему явление нашей церковной жизни – образ для посильного подражания нам и меч истребления для сект.