«Серые волки». Часть 2

Мои теплые отношения с Зорькой и ее стаей продолжались. Каждый раз, при очередной нашей встрече, у меня возникало такое чувство, что Зорька тоже очень ждала и с радостью стремилась к ней. В потребности общения с близким ей человеком как бы проявлялась вторая часть ее жизни. Это было заметно и по манере поведения волчицы, и по ее эмоциональности. С моей стороны, наше общение также вызывало самые искренние, теплые чувства и душевное удовлетворение.

Мало-помалу, я начал вводить в круг близких друзей Зорьки и ее соплеменников своих коллег-разведчиков. И они не только не противились этому, но и сами активно стремились к общению с волками. Постепенно, по нашим наблюдениям, стая волков (в которой всегда насчитывалось до пятнадцати взрослых особей) стала проникаться к нам все большим доверием. Это было заметно по позам и взглядам волков во время наших контактов, а также проявлялось в том, что расстояние между нами (в буквальном смысле) сокращалось с каждой встречей.

Можно было с уверенностью предположить, что положительные изменения в наших взаимоотношениях с волчьей стаей были обусловлены рядом объективных факторов. Сюда, например, следует отнести то обстоятельство, что молодняк, которым пополнялась стая, не только наблюдал за всем происходящим своими глазами, но и получал от своих родителей и старших собратьев соответствующую информацию о контактах с людьми. Очень важным я также считаю то обстоятельство, что в зоне нашего отряда категорически был запрещен отстрел и запугивание волков. Для нас они были друзьями и союзниками. Между тем, в других зонах, и особенно на территориях, контролируемых нашими врагами, преследование волков даже поощрялось - особенно после того, как пошла молва, что у партизан на службе состоит волчья стая.

Случилось так, что выполняя очередное задание, я отсутствовал в лагере несколько дней. В это время Зорька со своими собратьями оказалась в зоне лагеря. Каждым утром и вечером они давали знать о себе, издавая вой. С каждым днем этот звук становился все продолжительнее и настойчивее. Иногда к одиночному волчьему вою присоединялся и более громкий и грубоватый голос. Очевидно, Зорьке помогал вожак или кто-то другой из матерых волков.

В лагере ни у кого не было возможности сообщить мне об этом событии, ибо никто не мог знать, где мы находились в то время. Однако, как только мы утром прибыли в расположение отряда и доложили о проделанной на задании работе, мне сообщили, что волки ежедневно, в течение нескольких дней, издавали вой. Я был очень обрадован этим сообщением - значит, наши друзья живы и хотят с нами встретиться.

Тем не менее, одновременно с радостью, меня не на шутку встревожило проявляемое волками беспокойство. Ведь эти звери понапрасну тревогу поднимать не будут. Значит, случилось что-то необычайно важное, и надо было срочно реагировать на их сигналы. Я высказал свою тревогу командиру, и, несмотря на усталость, попросил разрешения, в сопровождении еще двух моих друзей-разведчиков, немедленно отправиться на встречу со стаей. Командир, высказав ряд замечаний и сомнений о целесообразности такого похода («Какие у нас еще могут быть общие интересы с волками?»), такое разрешение все-таки дал.

В полном боевом снаряжении, захватив из пищеблока кое-какие мясные продукты, мы сразу же отправились на встречу с нашими четвероногими друзьями. Перед выходом из лагеря я обменялся с Зорькой обычными сигналами, что также подтвердило пребывание стаи в установленном месте.

Завидев нас, Зорька и ее спутник, прямо-таки сорвались со своих мест и бросились к нам навстречу.

Вот этого я от них никак не ожидал.

Куда подевалась их степенность, настороженность, предварительное заглядывание тебе в глаза? Трудно описать сколько радости и нетерпения выразила Зорька. За ней неотступно следовал вожак - но вел он себя заметно сдержаннее. На небольшом удалении от нас расположилась и вся стая. Волки - одни полулежа, другие - стоя, во всю ширь своих глаз смотрели на нас, поигрывая своими хвостами. Атмосфера встречи, по моей оценке, была самая, что ни на есть, дружественная - обе стороны были явно рады встрече и выражали доверие друг к другу.

Когда Зорька облизала меня со всех сторон (мой ответ был, пожалуй, немного сдержаннее), я подумал, что пора уже, наверное, угостить наших друзей чем-нибудь вкусненьким. Тут же мы предложили Зорьке и ее спутнику по кусочку мяса. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что наше угощение ими было отвергнуто!

Вместо этого, Зорька схватила меня зубами за рукав и настойчиво потянула за собой. Это было совершенно новое и необычное поведение для наших встреч. Мелькнула мысль - а все ли в порядке с волчицей? Ведь чтобы наотрез отказаться от предложенной еды ей надо было быть очень сытой. Вряд ли пища ей не понравилась - скорее Зорька находится в состоянии крайнего нервного возбуждения... Размышляя таким образом, мне стало понятно, что нам предстоят какие-то серьезные дела. Я тут же отдал распоряжения своим коллегам - одному разведчику привести оружие в боевое состояние и следовать за мной, а другому - остаться на месте, замаскироваться, и ждать наших дальнейших сигналов (которые были у нас, в основном, постоянными).

Зорька, в сопровождении всей стаи, повела нас сначала весьма энергично, но затем темп ее хода снизился, а поведение стало более осторожным. В некоторых местах она и ее соплеменники старались прижиматься к земле, стараясь при этом избегать всякого шума. На шум наших ног и потрескивание сухих веток они посматривали весьма неодобрительно.

Таким образом мы преодолели порядка 400-500 метров от места нашей встречи. Наконец, у одной заросшей мелколесьем поляны произошла кратковременная остановка - но не для отдыха. Зорька нырнула куда-то в кусты и через несколько секунд показалась обратно, взглядом приглашая нас следовать дальше за ней. Надо сказать, что поначалу я не понял ее намерений. Тогда она снова схватила зубами край моей куртки и в довольно энергичной форме толкнула вперед, в кусты.

Я подчинился и через несколько метров увидел перед собой поражающую взор картину - в небольшом углублении лежали прикрытые сверху свежими ветками ручные пулеметы - как немецкие (МГ-34), так и советского производства. И те, и другие были с заправленными лентами и дисками, поставленными в боевое положение. Таких «гостинцев» здесь было спрятано около десятка единиц!

Пока мы удивленно рассматривали эту коллекцию и приходили в себя от увиденного, Зорька нетерпеливо переступала с ноги на ногу, всем видом явно показывая, что наш путь еще не окончен. Пришлось послушаться ее зову и снова пойти за ней следом.

Метров через пятьдесят волчица вывела нас ко второму складу, также хорошо замаскированному. Здесь нашему взору предстала целая коллекция минометов и мин разного калибра! Один миномет (полевой) был 120 мм калибра, остальные (пять-семь единиц) - на калибр меньше. При виде этого второго склада нас, видевших уже в своей жизни немало всяких видов, взяла оторопь. Надо же было врагу додуматься до такого! Обстрел лагеря можно было вести из закрытой позиции через лесной массив - что называется, прямой наводкой, обозревая все простреливаемое поле. Если всю эту артиллерию пустить в бой - то при хорошем запасе снарядов от нашего лагеря мало что останется...

Дальше Зорька показала еще два склада оружия и боеприпасов - тоже с довольно внушительными запасами. При этом вырисовывалась одна весьма примечательная деталь. Два последних склада находились вблизи одного из наших секретных постов. Мы также обратили внимание на то, что трава и мелкий кустарник вблизи поста были вытоптаны, что указывало на недавнее пребывание здесь большого количества людей.

В этот момент находящиеся в секрете бойцы обнаружили нас и потребовали назвать пароль. Несмотря на правильный отзыв, они выразили намерение нас арестовать, а увидев рядом с нами волков, тут же собрались пустить в ход против них оружие.

Наше предупреждение до их сознания не дошло. От беды нас отделяли считанные секунды, так как один из постовых - человек, судя по виду довольно представительный, сильный и агрессивный, готов был нажать на спусковой крючок автомата.

Но мгновением раньше его опередил мой пистолет, по привычке быстро оказавшийся у меня в руке. Пуля прошила кисть его правой руки, лежавшей на спусковом крючке. После этого он еще получил пару хороших затрещин и на время успокоился. Второй постовой был помоложе и попроще - он сразу же бросил свое оружие на землю, а сам занял такое положение, какое ему было приказано.

Обыскав наших задержанных и связав им руки за спиной, мы начали с ними конкретный разговор. Вообще-то, по правилам, мы не имели права ни арестовывать (обезоруживать), ни допрашивать часовых. Но обстоятельства были из ряда вон выходящие, а времени у нас на раздумье не было.

Здесь я приведу лишь часть вопросов, которые мы задали нашим задержанным. Кто и когда их поставил на пост? Когда должна прибыть их смена? Когда появились первые пришельцы в полицейской форме? Сколько их было? Что они обсуждали между собой? Какая роль отводилась постовым? Какая форма связи была установлена между постовыми и теми, кто доставил оружие? Что было предусмотрено на случай провала операции и их разоблачения?

На первых порах нам крайне необходимо было получить хотя бы минимум информации - вопрос был жизни или смерти всего отряда.

Младший из задержанных вел себя более корректно и помалкивал, когда его не спрашивали. Прямо противоположным было поведение старшего (ему было около 28 лет). Этот тип, я полагаю, видал многое, и не исключено, что был из числа осужденных или уже успевших отличиться перед новой властью. Он заявил, что на никакие вопросы отвечать не будет, что наши часы сочтены и нам самим пора подумать о спасении собственной жизни.

На такие заявления я ответил этому «герою» примерно так:

- То, что ты думаешь не только о своей, но и о нашей жизни - это хорошо. Но вот положение у нас не равное. Ты у меня в плену, и я вправе задавать любые вопросы и требовать на них ответы - и при том правдивые. Если же ты будешь упорствовать, молчать или хитрить, я буду просто вынужден тебя расстрелять - скажем, при попытке к бегству. И все счеты с жизнью у тебя будут сочтены - впереди никакой надежды, никакого просвета. А пока человек живет - у него всегда имеется хотя бы какой-то лучик надежды. Так что решай.

После этого своему коллеге-разведчику я сказал, чтобы он увел этого типа метров на тридцать в сторону и не сводил с него глаз. Зорьке я приказал быть рядом, и в случае необходимости, помочь Сереже. А задержанному сказал, что наши волки беспощадны к нашим врагам и защиты от них нет. Так что в случае побега его ждет или пуля, или волчья пасть.

Младший из постовых, конечно, наблюдал всю эту картину, и когда я начал его допрашивать, выложил все, что видел и знал. А знал он, судя по всему, немало. Конкретно, он признался, что служит в одном из специальных подразделений бригады Каминского, расположенном в поселке Локоть. В последние дни идет усиленное формирование отряда численностью до 400 бойцов для выполнения какого-то важного спецзадания. После того, что он здесь увидел, он думает, что готовится крупная операция против нашего отряда и всей партизанской бригады «Смерть немецким оккупантам». Всем участникам операции обещают повышения по службе и немецкие награды. Далее он сообщил мне, что его напарник - очень опасный человек, и что его руки по локоть в крови. Что касается себя, то он готов на все, чтобы искупить свою вину.

На это я эму ответил, что он должен, прежде всего, вести себя разумно, без всякого авантюризма.

Итак, все наши худшие опасения подтвердились. Наш противник готовил крупную операцию по уничтожению нашего лагеря. Этих двух диверсантов мы решили немедленно доставить в штаб отряда. Надо было срочно принимать меры по обороне лагеря. Но как быть с постом? Сюда в любой момент могли прибыть наши враги. Их, наверное, надо было встретить и, возможно, ответить на вопросы (чтобы не вызвать подозрений раньше времени). Безлюдным пост оставлять нельзя. Поэтому решено было оставить здесь (до смены нашим настоящим постом) моего напарника, Сережу. Ему я посоветовал тщательно замаскироваться, все наблюдать, а в бой вступать только в случае крайней необходимости. Вооружен он был хорошо - три автомата с набором дисков, до десятка гранат (с учетом трофейных). К тому же, в укромном месте мы установили и подготовили к бою один из ручных пулеметов. Зорька все это время вела себя молодцом, каким-то сверхчутким чутьем угадывая моих друзей и противников.

До штаба отряда мы добрались относительно благополучно. По пути (на обычном месте) мы встретились со стаей, угостили своих четвероногих друзей всем, что у нас осталось припасено. Зорька и вожак заслужили особой благодарности. Все это я высказал Зорьке на словах и жестами, при этом стараясь высказать то, что склады с оружием организовали нехорошие люди, которые охотятся на нас и волков. И далее их надо избегать, остерегаться и по возможности давать мне знать, где они находятся и что делают. На прощание я даже осмелился схватить в охапку вожака и крепко прижать его к себе, а потом погладить.

По прибытии в лагерь мы с товарищем немедленно отправились в штаб. Там шло какое-то совещание - дежурный ничего вразумительного сказать не мог. Я потребовал немедленной встречи с командиром. Мне посоветовали ждать. Тогда я на кусочке бумаги написал краткое сообщение такого примерно содержания: «Лагерю угрожает уничтожение. Немедленно выслушайте информацию. Серый». Я потребовал немедленно передать эту записку командиру, что, после некоторых колебаний, дежурным было и сделано (его попытки нас в этом разубедить быстро испарились при виде нашей реакции).

Через несколько минут к нам вышел командир и недоуменными глазами вперился в меня. Я, собрав все свои оставшиеся после дня переживаний силы, спокойно сказал примерно так:

- Немедленно оставьте в зале только тех, кому вы беспредельно доверяете - остальных надо пока отпустить. Я займу у Вас около семи минут для архиважного сообщения.

Командир, сначала слегка опешив, выдавил из себя уже более спокойно:

- Что случилось?

На это я ответил:

- Наш лагерь обложен неприятелем. В любую минуту можно ждать шквального минометно-пулеметного огня по лагерю.

На вопрос командира откуда у меня такая информация я ответил, что мы сами только что видели подготовленные склады с оружием. Кроме того, мы арестовали агентов противника (при этом я показал на задержанных), которые должны были все видеть, так как они с передового поста.

Выслушав меня, командир вернулся в штаб, откуда через несколько минут вышли несколько человек. Настала тишина, и затем позвали меня. В зале совещания были как знакомые, так и незнакомые мне люди. Я начал с того, что сообщил, что еще три дня тому назад волчья стая начала подавать нам сигналы, но, к сожалению, меня в это время в лагере не было. Сегодня же, по прибытию с задания, волки провели нас по приготовленным для атаки на лагерь складам оружия, в которых укрыты минометы, скорострельные пулеметы, огнеметы и другие средства сильного поражения.

Показав на карте сосредоточения этих складов, я попросил разрешения высказать свои соображения на это счет, добавив при этом:

- По моему мнению, этой ночью атаки быть не должно. Противник занимается подтягиванием и концентрацией своих сил для проходов через наши посты, которые, очевидно, укомплектованы его агентами, внедренными в отряд с новыми пополнениями. Надо срочно убрать из центра лагеря живую силу, организовать несколько боевых групп и расположить их по периметру «мешка», к которому будет выдвигаться наш противник. Кроме того, надо запросить у бригады помощь - из разряда специальных подразделений, ибо к атаке на нас готовятся около 400 хорошо вооруженных головорезов.

- Какой бы мощной не была бы наша оборона, эти отщепенцы, которым терять будет нечего, будут изо всех сил стараться прорваться из возможного окружения. Для усиления заслона на особо опасных участках прорыва, предлагаю использовать нашу разведгруппу совместно с нашими верными друзьями - волками. Они-то точно не упустят никого из тех, кто попытается вырваться из плена. Кроме того, полагаю, что немедленно надо проверить все наши внешние посты и все, что происходит вблизи них. Нападающие, очевидно, будут планировать свое вторжение не только через один-два поста. И, наконец, надо срочно что-то сделать с припасенным оружием. Возможно, часть его надо убрать и использовать в своих целях. Часть же можно вывести из строя - мины обезвредить, в диски и ленты пулеметов вставить патроны с холостыми зарядами. Возможны и другие варианты.

Далее я обратился с извинением, что арестовал и снял с поста часовых без формального разрешения. Я также добавил, что на посту находится наш разведчик, снабженный соответствующими инструкциями. Ему нужна замена - желательно из хорошо подготовленных людей, а не из тех, кто недавно прибыл к нам с пополнением.

- И еще, у меня есть одна весьма убедительная просьба. Присмотритесь, пожалуйста, повнимательней к работе нашей контрразведки. Что-то звона от них много, а конкретных дел не видать.

Мое выступление взбудоражило командование и штаб отряда. Нас отпустили на отдых с благодарностью за все, что все, что сделано было и при выполнении последнего задания, и за работу, которую мы выполнили по обнаружению замыслов противника. Наша информация была полностью подтверждена при допросе доставленных диверсантов. Свою миссию на сегодняшний день мы считали выполненной. К тому же, мы предельно устали и оголодали. Ведь до прибытия в лагерь нам пришлось без сна и отдыха совершить по территории, занятой врагом, двухдневный переход в высоком темпе. То, что мы вскрыли в зоне лагеря, было преддверием катастрофы - если бы прошло незамеченным. Честно говоря, даже трудно было представить себе те последствия, которые могли бы постигнуть лагерь. Да и существование самого отряда оказалось бы под большим вопросом.

Несмотря на огромную усталость, за ночь ни разрядки, ни полноценного отдыха мы не получили. Видимо, сказалось колоссальное напряжение. Утром, при первом же взгляде на наших соседей, саперов-минеров, я почувствовал напряженность и беспокойство в их группе. Не слышалось обычных шуток - обмен словами был краток и серьезен.

Я спросил их:

- Что случилось, ребята? Почему вы такие серьезные и озабоченные?

На это старший группы ответил:

- Вы, разведчики, должны все знать наперед нас. Это мы должны вас спросить, что произошло за эту ночь.

Поскольку с этими ребятами мы всегда были в добрых и доверительных отношениях, то мы, сбившись в кружок, тут же обсудили с ними кое-какие, в пределах разумного, вопросы. Кроме того, по имевшейся у них карте мы вместе тщательно изучили особенности рельефа местности, включая все возвышения, заросли и небольшие овраги, уровень которых понижался в сторону центра лагеря.

Саперы высказали множество вопросов и предположений профессионального характера. Я, в свою очередь, посоветовал им пока (до получения конкретного задания от командования) держать язык за зубами, хотя разумная самостоятельность в действиях, конечно, не помешает. Однако, все надо делать так, чтобы свои бойцы не подорвались на их минах.

Постепенно центр лагеря опустел.

Каждая из служб получила свое задание и занималась подготовкой к бою. Никакой суеты, никакой беготни «на поверхности» не было заметно.

Наконец, очередь дошла и до нас, разведчиков - командование дало нам время отдохнуть и прийти в себя от всего пережитого. Собрав нас, заместитель командира по разведке очень кратко обрисовал сложившуюся обстановку, наметил цели и поставил конкретные задачи перед каждой подгруппой, состоящей из двух-четырех человек. Одна из основных задач заключалась в том, чтобы определить (хотя бы примерно) численность и вооружение наступающего противника, а также ширину его фронта наступления и плотность наступающих. Далее необходимо было установить численность его возможных резервов и их расположение. Эти и другие сведения были крайне важны для успешного руководства операцией по обороне лагеря (например, для своевременного перемещения резервов и тяжелого вооружения).

Чтобы максимально облегчить свободу нашего перемещения на виду у противника мы решили воспользоваться его же экипировкой: форменной одеждой, головными уборами, обувью и оружием. Завладев паролем, мы могли бы передвигаться практически через его боевые порядки под видом связных и посыльных.

Наши товарищи, наблюдавшие за входом противника в зону лагеря, отмечали его проход группами до тридцати человек с оружием (в основном автоматами) наизготовку. Ими было также отмечено сравнительно новое обмундирование, включавшее пилотки с козырьками, и особые знаки различия на двух группах военнослужащих. Эти даже при ходьбе печатали шаг по особому и были остановлены на опушке леса. Не исключено, что это были немцы.

Во второй половине дня концентрация противника, в основном, закончилась, и после короткого совещания на опушке леса (очевидно, оперативном штабе вторжения) командиры групп разошлись по своим подразделениям. Мы, с большой осторожностью, извещали своих коллег об увиденном с помощью условных сигналов.

В условленное время противник выпустил несколько разноцветных ракет. В лесу началось движение, а затем послышалась стрельба - слышавшиеся поначалу одиночные выстрелы постепенно перешли в сплошную автоматно-пулеметную пальбу. Первым огонь, наверное, открыл противник - для подбадривания самих себя. Ведь грохочущий в руках автомат или пулемет, в известной мере, снимает нервное напряжение у человека, и как бы придает стреляющему уверенность в себе. Но это до тех пор, пока пули ответной очереди не засвистят у твоего виска, или одна из них не вопьется тебе в тело. Вот тогда, как правило, и наступает отрезвление - осознание своей незащищенности и уязвимости. Ты понимаешь, что, хотя ты и наступаешь и можешь двигаться быстро перед противником, атака в полный рост делает тебя уязвимым перед ним. В наступлении шансов погибнуть, как правило, намного больше чем в обороне.

С первых минут боя стало ясно, что противник не ожидал такого яростного и плотного сопротивления своему внезапному (с его точки зрения) и хорошо подготовленному нападению на лагерь. Бой, по существу, проходил на довольно обширной лесной территории, хорошо знакомой партизанам и предварительно подготовленной к обороне. Противник неоднократно вводил свои резервы, но и они вязли в лесных зарослях. Пригодились нам и минометы - с учетом трофейных их у нас набралось до полутора десятков. Они были установлены побатарейно на флангах прорыва и могли обстреливать скопления наступающих цепей противника с выносом огня даже на опушку леса и к дороге, по которой двигались его резервы.

Наш артобстрел оказал неоценимую помощь, особенно когда противник увеличил плотность живой силы. Нам, разведчикам, не было дано конкретных указаний по участию в бою, особенно в его первой стадии (остановки наступления). Подразумевалось, что мы должны были следить за положением дел на флангах и по возможности придвинуться к замыкающей части клина, который заканчивался двумя небольшими овражками глубиной в три-четыре метра. Здесь была намечена засада нашей группы во взаимодействии с волками.

Перед нами стояла задача остановить тех из наступающих, кто сумеет прорваться через наши обороняющиеся цепи и, в силу незнания боевой обстановки и рельефа местности, попытается вырваться из окружения через эти ложбины, которые вели к центру лагеря, а не за его пределы.

В результате, солдаты противника выбегали на открытое пространство, где мы их встречали командой: «Бросай оружие и лицом на землю!».

Одни выполняли эту команду беспрекословно, но были и такие, которые ею пренебрегали и пытались бежать. В этом случае их встречала или автоматная очередь, или они становились добычей волков. Если человек был одет в непривычную для них немецкую форму, волки атаковали его с невиданной нами ранее жестокостью и яростью. Такой человек, даже лежа на земле и прикрывая руками лицо и шею, обычно расплачивался смертельной для жизни рваной раной.

Бой в лесу продолжался практически всю ночь - то на какое-то время затихая, то вспыхивая с новой силой. К утру стало ясно, что ни о каком новом наступлении на партизанский лагерь не может быть и речи. Солдаты противника, поодиночке и небольшими группами, стали выходить из леса и сдаваться в плен. Раненые взывали о помощи.

Партизанам, тем не менее, нужно было соблюдать предельную осторожность, так как среди затаившихся в зарослях встречались такие индивидуумы, которым свобода ни под каким предлогом не светила. Они продолжали огонь даже по командам спасателей. В течение двух дней нами производилась очистка лесной зоны от убитых, раненых, а также мин и разбросанных боеприпасов.

В целом противник потерял в этом бою около двухсот пятидесяти человек убитыми и ранеными. Более шестидесяти человек сдались в плен. Выяснилось также, что в этой операции принимали участие около тридцати немцев. Из них в нашем плену оказалось четырнадцать человек (шесть были ранены), остальные, включая двух офицеров, погибли. Потери партизан были на порядок меньше. Погибли и умерли от ран двенадцать человек, ранеными (в разной степени тяжести) оказалось около двадцати человек.

В месте нашей «волчьей» засады мы насчитали около двадцати пяти убитых и более тридцати раненных и добровольно сдавшихся в плен солдат противника.

Пленные немцы, вынеся из леса своих раненых и погибших солдат, старались держаться особняком от пленных и раненых полицейских, хотя и те, и другие были одеты в одинаковую военную форму (отличались эти вояки друг от друга только нашивками на рукавах, петлицами, да погонами разной формы).

Мне же было интересно узнать у немцев, как они чувствуют себя в партизанском плену.

Их пропаганда все время трубила о жестокости и кровожадности «лесных бандитов» (иначе они нас официально не называли). Я подошел к группе пленных и поздоровался с ними. На мое приветствие ответили человека три. Остальные молча и хмуро уставились на меня, ожидая, наверное, какого-либо подвоха с моей стороны. Чтобы продолжить разговор и расположить к нему пленных я спросил, как они себя чувствуют и как оценивают свое положение. Одновременно поинтересовался, не владеет ли кто из них русским языком. Оказалось, что русского никто не знает. Разговорным языком владел только их лейтенант, но он погиб.

На мои вопросы, как старший по званию, стал отвечать унтер-офицер. Он заявил, что это событие (то есть их поражение и плен) для него полная неожиданность и позор. Он до этого участвовал во многих боевых операциях и на фронте, и против партизан - но всегда выходил победителем, за что имеет боевые награды от фюрера. В случившемся он видит вину полицейских, которые плохо спланировали и подготовили наступление. Немцы не любят воевать в лесу, этому их не обучали. Они предпочитают бой на открытой местности с применением танков, артиллерии и авиации.

К тому же, продолжил он, партизаны воюют не по правилам и с пленными обращаются очень плохо, истязают и расстреливают их. Я решил уточнить, откуда у него такие сведения о жестокости и кровожадности партизан. Он ответил, что этой информацией их снабжает пресса и специальные люди, приезжающие к ним в часть, а также офицеры.

На мой вопрос, имеется ли у него семья и как он лично относится к войне (что он ожидает от нее) унтер-офицер (назвавшийся Иоганном) сказал, что воевать в Европе ему и другим его соплеменникам было значительно легче, интереснее и прибыльнее. Сопротивления им почти никакого не было, опасности для жизни они не видели, зато он направил своей семье в город Мюнхен несколько посылок с ценными вещами.

- Перед походом на Россию фюрер нам обещал легкую победу, скорое окончание войны и большие материальные блага каждой немецкой семье - особенно тем, кто примет участие в разгроме Советского Союза.

Я поинтересовался, сбываются ли обещания Гитлера и Геббельса в отношении России, и как бы восприняла его семья известие о его гибели. После некоторого раздумья Иоганн ответил (немного с напрягом), что все оказалось намного труднее и опаснее. Такого яростного сопротивления от разбитой Красной Армии никто из них не ожидал, а холодная зима 1941-42 годов принесла солдатам огромные страдания - многие погибли и сделались инвалидами.

О том, какие неприятности им будут доставлять в тылу партизаны, они даже и не предполагали.

- В случае моей гибели жене и двум моим малолетним сыновьям будет оказана помощь. Но, по правде говоря, умирать мне сейчас не хотелось бы. Все чаще вспоминаю о семье, и что им сейчас проходится нелегко. Начались методичные бомбардировки наших городов англо-американской авиацией. Снабжение населения продовольствием и товарами ограничивается.

На мой вопрос «Как бы вы на нашем месте поступили с пленными солдатами врага?» мой собеседник и его сослуживцы прямого ответа не дали, а сослались на то, что такие вопросы всегда решает командование.

Продолжая нашу беседу, я спросил у пленных, как они относятся к тому, что немцы очень часто прибегают к казни русских людей путем расстрела и на виселицах. Ответа на это не последовало - все опустили глаза.

Наступило тягостное молчание.

Вполне очевидно, что при разговоре со мной один на один, каждый из них высказал бы свое мнение более открыто. Но их была группа - и после освобождения (девать нам их было некуда, поэтому обмены пленными были не редкостью) мнение каждого могло бы стать известно их командованию со всеми вытекающими выводами и последствиями. Поэтому, хотя интуитивно я и чувствовал, что не все они были согласны с политикой их командиров и властей по отношению к населению, каждый счел за лучшее промолчать.

Я же обратил внимание на то, что нынешние наши пленные немцы совершенно не были похожи на тех их собратьев, которые попадали к нам в плен в первый, очень успешный для них, период войны. Те вели себя самоуверенно, даже временами дерзко и вызывающе - требовали своего немедленного освобождения, угрожая при этом всевозможными карами в наш адрес. По всему было видно, что русская действительность оказала «благотворное» влияние на формирование их нового мировоззрения.

Не меньший интерес был у меня и по отношению к пленным полицейским.

Их было намного больше. Они сидели и стояли по группам - придерживаясь, наверное, своих подразделений. Видя вокруг себя большое количество убитых и раненых солдат из числа полицейских, а также внушительное количество пленных, у меня невольно возник вопрос: «Что же это за люди? Откуда они взялись? Откуда пришли на нашу землю?»

Да ниоткуда они не приходили - родились в пределах Советского Союза, жили среди нас, работали на тех же предприятиях и учились в тех же учебных заведениях. Но каким же образом мы с ними оказались по разные стороны баррикад? Я, конечно, понимал, что вопрос этот сложен, и ответить на него однозначно было невозможно.

В известной мере повторилась ситуация времен гражданской войны, когда в смертельной схватке выступили отец против сыновей и брат против брата. Об этом написано уже много и нет смысла повторять уже всем известное. Однако до сих пор существуют разные понятия и толкования о противостоянии советских (и просто русских) людей в годы Отечественной войны не только немцам и их союзникам, но и друг другу - особенно на оккупированной территории.

К основным причинам раскола в советском обществе, на мой взгляд, прежде всего, следует отнести ошибки руководителей партии и правительства в проведении оборонной и хозяйственной политики в стране. Перед войной советские люди были дезориентированы в отношении безопасности страны. Ведь, по лозунгам сверху, воевать, в случае возникновения войны, мы собирались на чужой территории малой кровью и быстро. А вышло все наоборот. С первых дней войны Красная Армия терпела одно поражение за другим. Враг захватывал огромные территории, а население советскими властями очень часто бросалось на произвол судьбы. (Ю.О. - В качестве примера можно привести тот факт, что практически все гражданское население Сталинграда погибло во время боев за город, хотя возможности для его эвакуации существовали).

Солдаты и офицеры Красной Армии сотнями тысяч оказывались в окружении и в плену, испытывая при этом все муки ада. На Русскую Землю пришли оккупанты и стали устанавливать свои порядки. Каждая их листовка, приказ или обращение оканчивались фразой, что за неповиновение или нарушение - расстрел.

Фронт откатывался все дальше на Восток, партизанское движение в конце 1941 года, из-за его слабой организованности и боевой оснащенности, себя проявляло еще слабо. Немцы же не теряли времени зря - устанавливали на нашей земле свои порядки. Для этого им, конечно, нужны были помощники и исполнители их воли из числа местного населения. Такие люди нашлись.

В первую очередь на различные административные посты назначались лица, обиженные и недовольные советскою властью, включая тех, кто отбыл наказание в исправительных учреждениях, а также потомки и родственники крестьян, раскулаченных при организации колхозов. Нередко в числе таких помощников новой власти (особенно в полиции) подвизались те, кто никогда до этого не хотел и не умел работать.

Следует также отметить, что немецкая пропаганда весьма настойчиво и умело вскрывала и преподносила населению многочисленные ошибки и перегибы, допущенные советской властью. Эта мощная машина день и ночь трубила о неминуемой и скорой кончине Советского Союза под воздействием мощи германской армии и ее союзников. С другой стороны, поступившие на службу к немцам пользовались различного рода привилегиями и вознаграждениями. Им предоставлялись продуктовые пайки, они освобождались от поборов и налогов, а иногда таким даже выделялись домашние животные и недвижимость, отобранные у остальной части населения.

Со временем, однако, прислужников стало требоваться все больше и больше. Ресурсы добровольцев из числа вышеозначенных слоев населения быстро иссякли, и в ход была пущена система принуждения. Под различного вида угрозами (конфискация имущества, угон в Германию, и.т.д.) на службу оккупантам, особенно в полицию, стали привлекать как коренных жителей, так и бывших бойцов Красной Армии, попавших в плен в окружении или при выходе из него.

Не является секретом также и то обстоятельство, что часть наших сограждан (особенно из числа врачей и учителей) была вынуждена устраиваться на работу, чтобы иметь хоть какой-нибудь источник существования для себя и своих семей. Об этом, правда (хотя и не очень охотно), писали и говорили в послевоенное время. Это была борьба за выживание - как говорит русская поговорка: «Человек в беде и за соломинку хватается».

Однако, перед моим взором проходили, корчились от боли или лежали неподвижно люди здорового телосложения, не истощенные голодом или болезнями.

Возник вопрос: «Как же надо нам к ним относиться?» Из среды наших товарищей раздавались голоса: «Расстрелять их всех, ведь они бы нас, окажись мы на их месте, не пощадили бы ни при каких обстоятельствах».

Последнее мнение не вызывало ни у кого сомнений. Ведь эти люди творили волю своих хозяев, у которых они состояли на содержании. А мы их хозяевам очень уж много досаждали. Поэтому те и не скупились не всевозможные посулы своим пособникам, разрешая и смотря сквозь пальцы на те бесчинства, которые творила полиция по отношению к населению: аресты, избиения, грабежи, вымогательства, расстрелы и виселица.

Конечно же, расстрелять всех этих предателей было бы несложным делом. Но без следствия и суда над ними это все равно получалось как бы убийство безоружных, и к тому же раненных людей... Тогда бы возник следующий вопрос: «Чем же мы отличаемся от фашистов и извергов, которые совершают подобные злодеяния над людьми, подчас совсем не виновными?»

С другой стороны, было вполне возможно, что наш пример гуманного обращения с этими заблудшими душами, слугами неприятеля - в противовес официальной пропаганде оккупантов - научит их чему-то доброму и наставит на правильный путь. И возможно, что кто-то из этих уцелевших людей повернет оружие и в другую сторону. Но над всем этим надо было хорошо думать и усердно трудиться.

Можно, конечно, было спросить себя: «Почему же все эти окруженцы и добропорядочные местные жители не пошли в лес к партизанам?»

На этот вопрос тоже нельзя дать однозначного ответа. Причины к тому были, и достаточно серьезные. Прежде всего, дело было в плохой организованности партизанского движения вплоть до начала 1942 г. Ведь человек, оказавшийся в лесу, должен был быть вооружен - и не только винтовкой образца 1891 года и десятком-другим патронов к ней. Ведь наш противник имел на вооружении уже в начале войны очень эффективное, современное стрелковое оружие.

Далее, тому же партизану нужны были условия для более-менее нормального питания, сна и отдыха после многодневных, напряженных походов и боев. Нужны были условия и средства для лечения ран и болезней. Ведь партизаны иногда месяцами вынуждены были скрываться в глухих чащах. Об этих самых условиях во многих случаях партизанам приходилось только мечтать.

Каратели и спецслужбы противника также не дремали. Например, в 1942 г. во многих районах Брянщины не прекращались массовые карательные операции против партизанских соединений и бригад. Были разрушены десятки благоустроенных лагерей, сожжены сотни сел. В результате блокад и оккупаций прилесных сел немцами и полицаями партизаны частенько вынуждены были жить на «подножном корму».

Было немало случаев, когда некоторые отряды быстрыми темпами увеличивали свою численность. Но ни вооружением, ни продовольствием, ни даже элементарными вещами, необходимыми для жизни и боевой деятельности они обеспечить не могли. В результате начинался обратный отлив людей, уже из отрядов, со всеми вытекающими из этого явления последствиями. Работы для людей не было, а как-то жить было надо. Вот тут и появлялись полицейские эмиссары.

Приблизившись к одной из групп пленных полицейских я, как принято у нормальных людей, поздоровался с ними и спросил: «Что тут у вас за дискуссия? Что обсуждаете - может какой-нибудь оригинальный план освобождения?» Ответная речь этих вояк была обильно переправлена крепкими (непечатными) выражениями, употребляемых как между собой, так и по отношению ко мне.

На мой вопрос последовал ответный вопрос:

- Послушай, как это вам удалось разгадать нашу операцию и навязать нам свой вариант боя, который привел к полному разгрому нашей отборной части?

Я решил не раскрывать перед ними никаких подробностей, а просто ответил:

- Свою непоследнюю роль в этом сражении сыграло то неопровержимое обстоятельство, что мы боремся за правое дело - освобождение нашей земли от фашистских захватчиков, а вы наоборот служите им верой и правдой, не жалея своих жизней. Вот туда посмотрите - сколько загублено молодых жизней, чьих-то отцов, мужей, сыновей и братьев - и за что? За приличные харчи, да возможность безнаказанно издеваться над мирным населением, грабить его, а в случае неповиновения расстреливать и вешать? Поинтересуйтесь, сколько людей вошло, скажем, в Навлинскую тюрьму «свободной, демократической Локотской республики» и сколько человек из нее вышло на свободу?

- Передают, что у вас в Локте на службе в бригаде есть одна разбитная девица, которая систематически расстреливает из пулемета пленных партизан, а также строптивых селян. (Ю.О. - У нее была кличка «Тонька-пулеметчица». Настоящее имя карательницы - Антонина Макарова. Она лично расстреляла около полутора тысяч людей. Сменив фамилию на Гинзбург, она после освобождения Брянщины в качестве медсестры дошла до Берлина. После Победы ее приглашали в школы, как почитаемую фронтовичку. Арестовали ее летом 1978-го года в белорусском городе Лепель. В августе 1978, сразу же после приговора суда, она была расстреляна).

- А вы выполняете роль послушных ягнят и подставляете свои головы, защищая интересы своих хозяев (при этом я указал на отдельно стоящих немцев), которые даже здесь с вами не хотят ничего иметь общего. И я уверен, что именно их, здоровых, раненых и мертвых, немцы захотят вернуть в первую очередь. Что же касается вас, то тут дело обстоит сложнее. Все вы, в силу каких-то причин, изменили Родине - пошли служить фашистам, одели их форму, и с оружием в руках выступали против защитников русской земли.

Последовал вопрос:

- Что же с нами теперь будет? Что нас ждет после этого плена?

Я ответил:

- Вашу судьбу будет решать руководство отряда и бригады. Вполне очевидно, что раненых в первую очередь постараются обменять на наших возможных пленных и тех заключенных, которые находятся в ваших тюрьмах. Вижу, что среди вас имеются такие, которые не добрым словом вспоминают тот день, когда они решили связать свою судьбу со службой в бригаде Каминского. Рано или поздно для каждого из вас встанет вопрос о том, что делать дальше. Жизнь заставит это сделать. События развиваются так, что очень скоро эти районы, в том числе Брянск и Смоленск, будут освобождены войсками Красной Армии. Уцелевшие немцы будут отступать на Запад к разрушенным войной своим городам и селам, где у них остались в живых их родные. А куда вы, уважаемые господа, пойдете? К кому, кто вас ожидает на Западе? Ведь все ваши родные и близкие останутся здесь! Это ведь уже не досужие домыслы, не праздные мысли. Об этом надо думать сейчас, и думать крепко! Образно говоря, к поезду люди приходят заблаговременно до его отхода. Опоздавшие могут увидеть только хвост уходящего состава.

Пленные полицейские слушали меня очень внимательно, не перебивая и без саркастических улыбок. Я также напомнил им о давнем русском обычае, существовавшим в русских селеньях. Когда у кого-то случался пожар, то все селяне, а особенно соседи, несмотря на возможно сложные отношения с погорельцами, спешили на помощь. Разбирались между собой, если в этом была необходимость, уже после того, как пожар был потушен. А нередко именно пожар или другая трагедия становились базой для примирения враждовавших до этого людей.

- Так что подумайте над этим примером. Ведь наша общая Родина в опасности, кругом полыхают пожары и гибнут наши русские люди. А вы истребляете тех, кто эти пожары гасит.

В заключение я спросил, есть ли у кого из них вопросы ко мне. Многих интересовало, когда и как решится их судьба. Я ответил, что решение, по моим предположениям, будет принято в ближайшие двое-трое суток.

О своих разговорах с военнопленными немцами и полицейскими я проинформировал своего шефа по разведке. При этом я сказал ему, что на мой взгляд среди полицейских есть люди, которые заслуживают нашего внимания, и, что с одним из них, в звании лейтенанта, я свел мимолетное знакомство. Он, правда, ранен в руку и подлежит обмену. Я срезал его офицерские погоны и петлицы, чтобы не привлекать к нему внимание.

При осмотре раненых, убитых и пленных полицейских и немцев у многих из них были обнаружены и конфискованы припрятанные в карманах и на теле различные ювелирные и золотые изделия. Набор таких изделий оказался довольно обширен - это были различной формы ожерелья, кольца, кресты, цепочки, броши, кулоны, серьги, браслеты, медальоны, а также золотые монеты царской чеканки. Среди всего этого даже нашлись изделия известных мастеров 18-19 веков. На вопросы о происхождении этих ценных вещей их владельцы, как правило, вразумительных ответов дать не могли. Напрашивался очевидный вывод, что они были получены в результате грабежей, мародерства и вымогательства у людей, попавших в беду - в обмен за сохранение жизни.

Среди раненых полицейских и немцев были серьезно пострадавшие - требующие не только перевязки, но и немедленного хирургического вмешательства. Наши медики не могли справиться с таким объемом работы. К тому же они были весьма ограничены анастезирующими и перевязочными средствами. Из этой неприятной ситуации был найден весьма оригинальный выход. С одним из военнопленных офицеров (из числа полицейских) противнику было направлено послание, где говорилось о необходимости присутствия их медиков, а также необходимых материалов и инструментов. Неприкосновенность и возврат медиков обратно были гарантированы нашим командованием. Это нетрадиционный ход сыграл свою положительную роль. Вскоре прибыли врачи (в том числе один немец), которые на удивление быстро и грамотно решили вопрос с медицинской помощью солдатам противника.

Немцы, как и ожидалось, в первую очередь потребовали возвращения своих военнослужащих.

Началась, образно говоря, «торговля» - обмен пленных на заключенных, находившихся в тюрьме в поселка Локоть. При этом наши заботы только увеличились. Ведь в результате боя и обмена пленными немцами были точно установлены координаты нашего лагеря. Поэтому следовало было уже ожидать не наземной, а воздушной или артиллерийской атаки лагеря и прилегающих окрестностей. В связи с этим срочно было принято решение о перебазировке лагеря.

Эта работа проводилась, одновременно с обменом пленными, непрерывно в течение трех суток. Прежде всего, надо было вывести людей и самое ценное на достаточное удаление от места бывшего лагеря. И действительно, к концу третьих суток, после того как между сторонами закончились последние обменные операции с ранеными, убитыми и пленными (особенно немцами), началась массированная авиационная, а затем и артиллерийская атака на бывший лагерь.

После продолжительной бомбежки и обстрела от него практически ничего не осталось. Земля была изрыта и покрыта глубокими воронками, деревья вывернуты с корнями, изрублены и разбросаны далеко вокруг. В общем, потерпев неудачу на земле, противнику удалось уничтожить лагерь с воздуха и с помощью пушек. Однако к этому времени лагерь был уже практически пуст. Люди и все, представлявшее какую-либо ценность, были эвакуированы.

Новый лагерь, пока нам благоприятствовала сухая погода, в быстром темпе начали создавать на запасных площадках в более чем десяти километрах от прежнего, принимая в учет все меры безопасности.

Уже на новом месте был устроен подробный разбор боевых действий всех подразделений отряда в таком крупном сражении. В целом, наши группы и приданные нам в помощь спецподразделения других отрядов действовали слаженно, умело использовали знание леса и особенности конкретной местности. Особо была отмечена заслуга нашей разведгруппы по выявлению складов тяжелого вооружения и готовившегося нападения на лагерь.

Пристальное внимание было обращено на слабую работу службы контрразведки отряда, допустившей, по существу, захват агентами-диверсантами противника нескольких наших передовых постов.

У меня (как всегда после каких-то серьезных событий в нашей жизни в то время, особенно с участием волков) возникло немало вопросов. Прежде всего, была совершенно непонятна тактика неприятеля в процессе его подготовки к бою в течение нескольких суток. То, что были созданы склады с довольно эффективным оружием - было продумано неплохо. Довольно удачно удалось противнику и нейтрализовать наши передовые посты. Ну а дальше? Эту удачу надо было держать под постоянным контролем - вести круглосуточное наблюдение. Ведь на войне события развиваются подчас настолько стремительно, что их трудно предугадать заранее.

Конечно, несомненным был также факт, что если бы волки не помогли нам выявить склады и предугадать операцию противника, то трудно даже представить, чем бы это все могло обойтись отряду.

Наши хвостатые друзья меня все больше удивляли - складывалось ощущение, что они всегда были в курсе наших дел и проблем. Поразила меня и та настойчивость, с какой волки в течение более двух суток искали встречи со мной, подавая сигналы по нескольку раз в день. До сих пор не могу себе объяснить тот факт, что волки не только выследили появление в зоне нашего лагеря «чужих» людей и накопление ими оружия, но и, скажем так, «приняли решение» известить нас об этом. Одна из причин такого поведения стаи, возможно, заключалась в том, что люди в немецкой форме враждебно к ним относились, стреляли в их сторону, а возможно и убивали. А ведь это очень умные животные, с хорошей памятью. Они хорошо помнят и тех, кто им делает добро, и тех, кто их преследует и обижает.

Отмечу также еще одну совершенно новую для нас особенность в поведении наших помощников, которая проявилась во время боя. Если раньше, при наших встречах, волки предпочитали держаться на определенном расстоянии, всесторонне рассматривать и изучать нас, то на этот раз все было по-другому. Во время боя они спокойно лежали в засаде вперемежку с нашими бойцами. Несмотря на то, что они были очень напряжены, никаких враждебных действий к своим соседям (людям) они не проявляли. Наоборот, некоторые наши парни даже потихоньку рукой касались волка, а при необходимости волки даже позволяли нашим разведчикам очень вежливо брать их за загривок и отводить на более удобное место. Примечательно и то, что после яростных боевых выпадов волк всегда возвращался на свое место.

В целом, оценивая поведение волков в совместной засаде, можно с уверенностью сказать, что вели они себя очень корректно, явно понимая должную заботу о них со стороны разведчиков. Но стоило в поле зрения волка появиться человеку, одетому в немецкую форму, как волк сам начинал рваться в бой, так что его порой трудно было удержать. Сигнал к атаке подавал лежащий рядом разведчик. По этому сигналу волк мгновенно вскакивал и вихрем, с какой-то необыкновенной злостью и остервенением, бросался вперед. Он настигал жертву в несколько прыжков и делал свой классический захват, смыкая свою пасть на шее противника. Судя по этому поведению, волки считали этих людей не только нашими, но и своими личными врагами.

Итак, стая, в которой насчитывалось около полутора десятков особей, своим поведением превзошла мои самые смелые ожидания. По окончанию боя на нашем участке мы (весь состав нашей разведгруппы) отвели волков на место наших постоянных встреч и хорошо вознаградили их за проявленную к нам верность. В ход пошли все отходы, что оставались в нашем пищеблоке. Кроме того, стая получила в награду довольно хорошо упитанного живого бычка, разделку которого мы доверили самим волкам.

Удивительно было то, что никто из нас не учил волков, наподобие служебных собак, бороться с человеком. В общеизвестной литературе мне не приходилось встречать ничего подобного. То, что мы увидели, открывает простор для размышлений, догадок и фантазий - вплоть до того, что волки, возможно, обладают способностью читать мысли и угадывать чувства людей - особенно тех, с которыми они тесно общаются.