Беседовала Мария Лихограй
В интервью изданию Украина.ру поэт Дмитрий Мельников рассказал о своем творчестве, гражданской и любовной лирике, тренде на военную поэзию и поэтике русской деревни
— Дмитрий Петрович, в интервью мы хотели бы познакомить с вашим творчеством и с вами тех наших читателей, кто еще не знаком. В том числе поговорить о вашей недавно вышедшей книге "Белее снега".
— Да, давайте начнем именно с книги. "Белее снега" вышла в 2022 году, в нее вошли стихотворения за 6 лет работы — с 2016 по 2022 годы. В том числе такие известные, как "Напиши мне потом, как живому, письмо" [текст стихотворения будет опубликован ниже в интервью. — Ред.], "Котя", "Тебе дадут посмертно орден".
Там довольно много военной лирики, потому что уже шла война, а я о Донбасской войне пишу с 2014 года, с ее начала.
"Белее снега" я считаю своей лучшей книгой. За год до этого выходил "Легкий характер", а уже после "Белее снега" я издал книжку "Новая планета", то есть у меня получилось, что я этими тремя книгами закрыл почти 30-летний период творчества. Получилось сокращенное собрание сочинений.
Я был очень рад, что у меня за два года вышли три книги, — такого никогда не было. Предыдущий сборник выходил в 2006 году. Интернет интернетом, а бумага все-таки вернее, книжки с нами всегда останутся.
В последние годы книги у меня покупали очень активно, все было очень хорошо. Я считаю, что поэтическая книжка, особенно такого небольшого формата, как я сделал, всегда может быть с тобой в дороге, в путешествии и не требует такого усидчивого, погруженного чтения, как проза.
Стихотворение — эмоциональный акт, самоценный. И, конечно, с точки зрения на актуальные современные события поэзия реагирует быстрее, чем проза, и в ней даются моментальные художественные ответы на те вопросы, которые задают себе люди.
Поэзия — отряд быстрого реагирования, поэтому она и стала набирать популярность во время СВО: у людей появился эмоциональный запрос, им хочется услышать слова и о происходящем в мире, и в стране, и про себя. И поэзия эти ответы предлагает.
— В контексте того, что вы сказали: при обсуждении актуальной культурной ситуации в России нередко возникает тезис о том, что, кроме поэзии, ни один вид искусства не отреагировал полноценно и качественно на военные действия. Вы с этим согласны?
— Мы всегда были литературной, литературоцентричной страной. Русский язык и его художественное воплощение всегда было для нас культурным базисом — первостепенным, основным. Потом литература немного отошла на второй план, но война снова выявила ее значимость. А поэзия — наиболее реактивный вид литературы.
Что касается других видов искусства, очень мало времени прошло — и для кино, и для живописи, и для прозы. Что касается музыки – я знаю несколько коллективов, которые работают с темой СВО, просто качество их, на мой взгляд, недостаточное.
За эти уже более чем два года таких песен, как возникли у нас тогда, во время Великой Отечественной войны: как "Синий платочек"* или "Вставай, страна огромная", "Тёмная ночь" — таких песен у нас пока нет.
Песен, которые стали бы народными, чтобы их народ запел. Но люди же не виноваты в том, насколько они талантливы. Это не человеческое дело — уровень таланта, бог тебя поцеловал, ты написал "Синий платочек" или "Тёмную ночь". А не поцеловал — будь ты даже очень хорошим музыкантом, песня дальше в гениальность, в народность не уйдет. Пока в музыке прорыва не произошло.
А в прозе появились очень талантливые вещи. Например: [Даниил] Туленков со своей военной мемуарной прозой, Дмитрий Артис написал "Дневник добровольца". Какие-то первые ласточки есть, но люди еще не вернулись, они находятся там, внутри событий. Они потом вернутся и обязательно напишут.
Если говорить о культуре в целом: наша культура оказалась абсолютно не готова к войне и к тому, что называется народностью, гражданственностью.
— Что вы вкладываете в это понятие?
— Когда ты говоришь: "Один за всех". Или выражаешь то, что сейчас в сердцах и душах людей. Когда ты не о своем частном, а становишься голосом своего народа, всех его слоев, интегральным голосом.
У нас пока нет ни народного фильма, ни народной музыки о войне.
— Верное ли впечатление я составила из ваших публикаций: вы не очень симпатизируете поэтам, которые начали писать о войне только в 2022 году?
— Знаете что... Здесь меня всегда останавливает евангельская притча о работниках двенадцатого часа: "И работникам двенадцатого часа плата такая же, как работникам, которые проработали все двенадцать часов."
Я ни в коем случае не хочу приуменьшать заслуги людей, которые начали писать в 2022 году. Но когда начиналась эта война, в 2014-м, это все было немодно, неактуально, заметалось московской, толстожурнальной тусовкой под ковер. Тему донбасской войны старались обходить молчанием.
Стихи писали два-три человека, в том числе и ваш покорный слуга. И донецкие поэты.
А потом возник тренд на военную поэзию, и многие подключились. Притом что часть этих людей, поэтов, я давно знаю, и почему-то они не писали об этом ни до 14 года, ни в 14-м, ни потом.
— В своем телеграм-канале вы негативно отнеслись к тому, что Уральский федеральный университет записал вас в "новую волную военной поэзии" в афише своего мероприятия.
— Военную лирику я пишу с начала 90-х годов. Как меня можно отнести к этой "новой волне военной лирики"? Или к "Z-поэтам"?
Вот там, на этой афишке УРГУ были все эти Z-поэты, их костяк: [Александр] Пелевин, [Анна] Долгарева, [Игорь] Караулов, [Анна] Ревякина.
Я к ним никакого отношения не имею.
— Вы сказали о военной теме в своих стихотворениях с 90-х годов. Расскажите о тех темах, переломных моментах, которые вы освещали в своей гражданской и военной лирике.
— Вы знаете, я никогда себя к поэтам гражданской лирики не относил. Эта линия гражданской линии, идущая от Некрасова, — я к ней себя не отношу. Я отношу свою поэзию к "чистой лирике", к пушкинской линии. Больше всего на свете я люблю писать о любви, а война — привходящее обстоятельство.
Но у нас ведь войны идут с начала 80-х: Афганская, две чеченских. Поскольку они существовали в реальности, я на них откликался.
Больше я всегда писал о любви, о личных тяжелых потерях. Мое развитие как поэта всегда было эволюционным, никакой революции или переломного момента никогда не было. Я вообще поздний поэт. Писать я начал лет с 35–36.
— Когда и как случилось первое стихотворение о Донбассе? Вы связаны с Украиной, с Донбассом каким-либо образом?
— Дело в том, что эту агрессию по отношению к донецким, которая произошла в апреле 2014 года, я воспринял как нападение лично на меня, потому что это мой язык, мой народ, мой Русский мир. Я не отделяю себя от русского языка, русский язык — это моя кровь. Если какие-то люди приходят и хотят его запретить — это мои враги.
— Вы бывали когда-нибудь там, в Донбассе?
— Нет, я ни разу не бывал.
— А на Украине?
— В Киеве я был в 1975 году. Географической здесь связи никакой нет: это связь метафизическая, более глубокая, связь на уровне смыслов. Она глубинная, внутренняя.
В 2014 году я хотел поехать на Донбасс, но семейные обстоятельства сложились иначе: у меня было трое маленьких детей, и я не поехал.
— Вы сказали о нападении на Русский мир в целом. Отдельные события в Грузии, Молдавии, Туркмении — когда запрещается язык или ограничиваются культурные связи, вы воспринимаете так же?
— Да. Но масштаб, наглость и близость народов — разные. Братская Украина — мы всю жизнь вместе, и вдруг такое происходит. Конечно, и в Средней Азии есть русские, но ментально мы дальше. Я сам русский, приехавший из Узбекистана.
То, что сейчас происходит, я не считаю конфликтом России и Украины. Это конфликт России с Западом: раз в сто лет они собираются и идут на нас. Просто в качестве ударной силы в этот раз используют Украину.
— Ваши стихи читают на Украине?
— Да, мне пишут люди из Харькова, Киева, Полтавы.
— Учитывая опасность этой переписки, что они пишут вам?
— Мне пишут русские люди, которые меня благодарят. Русские — я не имею в виду этнически, возможно, они украинцы. Но они думают, читают и говорят по-русски, писали еще до СВО.
Если резюмировать то, что они пишут: благодарят за поддержку стихами.
— Вы представляете себе конец войны, и о чем бы вы написали после войны?
— Хороший вопрос. Нет, сейчас уже никак не представляю. Я абсолютно верю в нашу победу, но когда произойдет — уже никак предположить не могу.
Что я буду писать? Наверное, будут какие-то победные стихи, размышления о том, что произошло. О людях — о наших бойцах, о мирных людях, конечно же, тоже.
— Вы живете в деревне. В русской литературе деревня всегда занимала очень значимое место. Русская деревня по-прежнему поэтична?
— Знаете, я человек городской, я из большого города — из Ташкента, там стекло, песок, асфальт, почти нет зелени. Потом я переехал в Москву — вы сами знаете, какая она. Я всегда был в этой городской энергии.
А в 2019 году я приехал сюда, завел хозяйство, построил какие-то сараи, завел в них скотину в небольшом количестве. Деревня замечательна тем, что она предоставляет тебе блаженное одиночество, свободу действий. И, конечно же, этот эмоциональный фон, окружающая тебя природа: выходишь — перед тобой поле, за полем лес, за ним еще пролесок, и так до бесконечности, пока хватает глаз.
Это, конечно, совершенно другое ощущение. Но и нельзя сказать, что я не скучаю по Москве, я люблю ее, это давно уже мой родной город. На качестве и количестве стихов мое место проживания никак не сказывается.
* Песня была написана в 1940 году, но в 1942 году, уже во время войны, была записана с новым текстом в исполнении Лидии Руслановой.
Стихотворения Дмитрия Мельникова из книги "Белее снега":
Напиши мне потом, как живому, письмо,
но про счастье пиши, не про горе.
Напиши мне о том, что ты видишь в окно
бесконечное синее море,
что по морю по синему лодка плывет
серебристым уловом богата,
что над ним распростерся космический флот —
снежно-белая русская вата.
Я ломал это время руками, как сталь,
целовал его в черные губы,
напиши про любовь, не пиши про печаль,
напиши, что я взял Мариуполь.
Напиши — я тебя никому не отдам,
милый мой, мы увидимся вскоре.
Я не умер, я сплю, и к моим сапогам
подступает Азовское море.
***
Я проходил по улицам пустым,
я видел бесов в грязной подворотне,
не знаю, чем я приглянулся им.
"Возможно, завтра, парень, не сегодня, —
сказал один, сощурившись, — давай,
иди домой, про нас не вспоминай".
И в тот же миг, сорвавшись с козырька,
сосулька пролетела у виска,
ударив в землю с грохотом тяжелым.
А утром они взяли мужика
на том же месте. Вел ребенка в школу.
Я видел там цветы и бурый снег,
собачка ножку задрала на угол,
где умер так внезапно человек,
и фото в рамке заметала вьюга.
Я проходил по улицам пустым,
пил водку, как последнее отребье,
из горлышка, не умер молодым,
смотрел во тьму сквозь голые деревья,
но ангелов не видел никогда,
во мне отогревалась пустота,
которую вдыхал я из пространства,
и надо мною — огненным убранством
вселенская сияла красота.
