«Седьмая печать»

Источник: Православная жизнь

Потрясающий фильм Ингмара Бергмана, снятый в 1957 году. Картина о том, что волнует каждого: как человеку обрести личный опыт Живого Бога?

Все увидели, что языком кинематографа можно говорить о важнейшем. И это важнейшее, как оказалось, втайне было главным вопросом миллионов людей.

Бергман – человек, израненный деспотичным воспитанием и комплексами, своими фильмами умел лечить, возводить и светить. Потому один из критиков писал: «Отсутствие Бога в фильмах Бергмана есть Его присутствие».

Гениальность киноленты такова, что зритель видит мир как место Божьего действия, хотя люди слишком часто оказываются вне Его.

Бергман с детства боялся смерти, но после этого фильма страх навсегда покинул режиссёра – так его отблагодарил Тот, к Кому Бергман обратился в фильме…

Сюжет киноленты таков: в середине XIV века рыцарь Антониус Блок и его оруженосец возвращаются после десяти лет крестовых походов в родную Швецию. Блок устал от жизни и не видит вокруг себя ничего, ради чего стоило бы продолжать влачить свое существование.

И всё же у него есть один вопрос, вопрос всей жизни: «Не верить, не предполагать, а знать», что Бог есть. Ради этого знания он предлагает пришедшему за ним ангелу смерти сыграть с ним партию в шахматы, чтоб отсрочкой конца найти Бога.

Между тем в средневековой Швеции Бог, кажется, всюду, но на поверку в душах людей живёт страх перед Ним, а Антониус ищет Его почувствовать не через страх, а как смысл и предел высочайших человеческих устремлений.

А вокруг свирепствует чума, люди молятся в ужасе, не оставляя своих малых дел, а «священники обещают всем повальный мор и нравственные корчи», то есть тоже страшат.

Оруженосец Йонс говорит по этому поводу с неким иконописцем, рисующим устрашающие сюжеты:
«– И что это такое?
– Пляска смерти.
– А это смерть?
– Да, пляшет и увлекает всех за собой.
– Зачем ты малюешь такие страсти?
– Людям полезно напоминать, что они смертные.
– Это не добавит им радости.
– А кто сказал, что их надо все время радовать? Иногда стоит и попугать.
– Тогда они не будут смотреть твою картину.
– Будут, череп притягивает еще больше, чем голая бабенка.
– Если ты их напугаешь…
– Они задумаются.
– И?
– Еще больше напугаются».

Но Бог открывается не в ужасе, а в подобии человека с Ним. Потому рыцарь, оказавшись в компании актёра-праведника, его жены и других достойных людей, попав в это пространство благодати, успокаивается и начинает обретать особый мир сердца.

Он говорит им всем:
«– Вера – это такая мука. Всё равно что любить того, кто скрыт во мраке и не являет лицо, как ни кричи.
Но сейчас, рядом с вами, всё это кажется мне таким нестоящим. Это всё вдруг стало неважно.
– Вот вы и повеселели.
– Я запомню этот миг. Этот покой... Землянику, чашу молока. Ваши лица в вечернем свете. Спящего Микаэля, Иова с лютней. Я постараюсь запомнить нашу беседу. Я буду нести это воспоминание так бережно, будто в моих руках чаша, наполненная парным молоком. Для меня это будет знаменем и источником радости».

Наступает последняя встреча шахматной партии, и рыцарь, заметив, что смерть заинтересовалась его спутниками, отвлёк её от них, проиграв и в итоге потеряв жизнь, но перед этим обретя понимание, что мир и он сам ненапрасны, хотя открывается это знание лишь одной доброте.

Подобно как девушка оруженосца, встретив умирающего семинариста, просящего воды, спешит напоить его, а её удерживает оруженосец со словами:
– Ему уже ничем не поможешь.
На что девушка решительно отвечает:
– Нет!

Она как бы дает понять, что милосердие важнее внешнего результата и что дать другому ощутить себя нужным – драгоценно в более высоком плане, чем исцелить физическую болезнь.

Именно эта девушка, когда смерть придёт за всеми героями фильма, с радостью посмотрит на неё и скажет: «Совершилось».

Есть в фильме момент, когда обманутый супругой кузнец плачет в трактире, что она убежала с любовником, а оруженосец успокаивает его словами, мол, от женщин одни несчастья. Кузнец подхватывает тему, и они в унисон ругают всех женщин мира.

После чего оруженосец говорит кузнецу, что тот освободился от бремени, но кузнец начинает рыдать, говоря, что не может без любимой и очень любит её.

Так его слова о плохости женщин оказываются лишь словами, а глубже их – осознание драгоценности любимой.

Так и рыцарь Антониус, который большую часть жизни думает, что Бог причиняет ему боль, скрываясь от него, на самом деле в глубине души ощущает, что Бог не тиран, не тот Всемирный Начальник, каким Его представляют люди.
Рыцарь говорит на исповеди у смерти следующее:

«– Отчего Бог так жестоко непостижим нашим чувствам? Отчего надо Ему скрываться за дымкой… невнятных посулов и невидимых чудес? Как поверить верующим, когда и себе-то не веришь? Что будет с нами, с теми, кто хочет верить, но не может? И что будет с теми, кто и не хочет и не умеет веровать? Отчего я не в силах убить в себе Бога? Отчего Он больно, унизительно продолжает жить во мне, хоть я... хочу вырвать Его из своего сердца? Отчего вопреки всем вероятиям Он издевательски существует… и я не могу от Него избавиться?»

В этих словах сложнейшая борьба между почти всеобщим образом Бога как карателя и судьи и живым опытом о Нём как о родном и любящем.

Сам Бергман говорил, что всю жизнь провёл в борьбе с ложным образом Бога, который навязал ему его родитель – шведский пастор, с детства и до побега Бергмана из дома в 19 лет изводивший сына пугающими рассказами о тотальности греха, о никчемности ребёнка и о неотвратимости небесного наказания.

Об этом ложном образе Бога иконописец говорит с оруженосцем, упоминая процессии средневековых бичевателей, которые в дни эпидемий ходили по дорогам Европы, били себя плётками и уверяли всех, что Богу приятна людская боль и что лишь так возможно хоть немного умилостивить его правосудие.

Приведём этот диалог:

«– Всего чудней, что эти бедняги… считают свои муки наказанием Божьим. Целые толпы этого народа, себя называя рабами греха, бродят по земле и бичуют себя и других во славу Господню.
– Да что ты? Сами себя секут?
– Да, жуткое зрелище».

Теории и глупости людей разбиваются о Его красоту.

Феофилакт Болгарский пишет: «Вера, живущая в христианине, есть Христос».
Насколько Бог в нас, настолько мы знаем Его на опыте. Хотя и тут бывает так (и об этом пишут такие отцы, как Исаак Сирин), что Он как бы убегает от нас, но не чтоб помучить (хотя это очень больно), а чтобы мы Его ещё сильней захотели.
Как рыцарь Антониус хочет чувствовать Его больше, чем хочет жить.

А ответ на вопрос мы находим у другого Антония, прозванного Великим. Он говорил ученикам, что «единственный путь к познанию Бога – это доброта», что мы с ясностью видим и в этом фильме, и в жизни в целом.

А в финале праведный актёр с женой смотрят на ангела смерти, уводящего за собой рыцаря с компанией, и актёр говорит: «Дождь смывает их солёные слёзы...».
То есть они идут к Тому, Кто поможет им больше не плакать, к Тому, Кого так искал всю жизнь рыцарь и Кто открывается в человеческой доброте.

Звучит музыкальная тема Девы Марии, явившейся в начале фильма доброму актёру. Ведь он – дурачок для всех, почти отверженный, но детски чистый, жертвенный, настоящий, и Бог – его опыт, а не предмет страха или услышанной неверной проповеди.

Такая же и девушка оруженосца – молчаливая, но умеющая спешить на помощь. Потому и смерть для неё – дверь к Встрече. В девушке нет страха. Она доверяет Небу, и это доверие оправдывается, оно её защита посреди средневекового общества, где человек мог рассчитывать лишь на себя.

Есть об этом в фильме сцена, когда потерявший веру и ставший вором семинарист хочет обесчестить её, говоря, что ей не помогут ни Бог, ни человек, ни чудо, и в то же самое мгновение к ней на помощь приходит оруженосец, – доверие Небу не может быть посрамлено, хотя для надеющихся на свою хитрость и силу оно лишь блажь беззащитной девушки. Но оно её защищает лучше отряда латников с алебардами.

Последние кадры – все герои идут к Богу без страха: умершие дорогой смерти, а актёр с женой – путём жизни. Но счастливы будут и те и другие, потому что, как бы люди ни бежали от своего назначения, их счастья пожелал Сам Господь хороших концов!

Артем Перлик