itemscope itemtype="http://schema.org/Article">

Столетие казни — столетие славы

Новости Москвы 
0
550
Время на чтение 32 минут

Ровно сто лет назад, 10 октября 1919 года, были расстреляны саратовские новомученики: епископ Герман (Косолапов) и священник Михаил Платонов. Расправа над ними стала финалом долгого судебного процесса, который должен был стать показательным судом над «контрреволюционными попами» и продемонстрировать обществу, как нужно обращаться с классовыми врагами.

13 сентября этого года в Большом зале Саратовской государственной консерватории — том самом зале, где проходил суд — состоялась открытая лекция об этом судебном процессе. Ее прочел секретарь епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия священник Максим Плякин.

Сегодня, в день памяти святых Германа и Михаила, предлагаем вашему вниманию полный текст этой лекции и презентации фото- и документальных материалов.

Дорогие друзья!

Хотя я официально заявлен лектором сегодняшнего мероприятия, значительная часть того, о чем я буду говорить,– это будут прямые цитаты. Цитаты из тех, кто, собственно, и участвовал в событиях, происходивших сто лет тому назад буквально в тех же самых стенах, в которых мы с вами находимся сегодня.

Так получилось, что в нашей истории отмечается две подряд юбилейных даты. Они, конечно, тяжелые по человеческому разумению, но для Церкви эти юбилеи — ступеньки к мученичеству людей за Христа. В прошлом году исполнилось ровно сто лет со дня показательного суда над саратовским духовенством — в этом году исполняется сто лет со дня казни тех людей, которые были осуждены на этом процессе.

События, которые происходили с лета 1918 года и закончились расстрелом осенью 1919 года, начались после того, как один из саратовских священников в один из богослужебных своих дней совершил заупокойное поминовение. Это событие — казалось бы, совершенно незаметное, рядовое — и оказалось отправной точкой всего дальнейшего. Чудом сохранилась одна из фотографий этого священника – отца Михаила Платонова – вместе с его матушкой и детьми. Она была сделана в 1904 году – остается еще пятнадцать лет до того, как отец Михаил станет мучеником за веру. Это еще мирное время. Это человек, который еще не знает о том, что его ждет буквально через полтора десятилетия.

В прошлом году наша Церковь отмечала столетие со дня убиения святых Царственных мучеников. Здесь надо добавить одну очень важную подробность: первоначально во всех информационных сообщениях, которые распространялись пришедшими к власти большевиками, говорилось о том, что убит был только один человек – что по приговору Уральского совета был расстрелян бывший царь Николай Романов. О том, что вместе с государем были казнены его супруга и его дети, первое время известно не было.

Сведения о том, что в Екатеринбурге произошел расстрел, довольно быстро распространились. Собственно, гонители и не скрывали того, что произошло. И уже 19 июля, то есть через два дня после расстрела в Екатеринбурге в 1918 году, на заседавшем тогда в Москве Поместном Соборе Русской Церкви прозвучал запрос о том, что необходимо от лица Собора совершить заупокойное поминовение убиенного государя. Святейший Тихон, Патриарх Всероссийский, будущий исповедник веры, указал в резолюции от того же 19 числа: «Благословляю архипастырей и пастырей Церкви нашей молиться о том на местах, по месту их служения». До Саратова эта резолюция добралась с некоторым запозданием, потому что уже шла Гражданская война. 4 августа 1918 года настоятель Свято-Серафимовского храма города Саратова отец Михаил Платонов совершает заупокойное поминовение убиенного государя. Позже он сам будет говорить, что даже и полную панихиду в тот день не отслужил. Он отслужил краткую литию, только чтобы помянуть государя, как только пришла весть о том, что он убит. Но тем не менее это, естественно, не могло остаться незамеченным.

Прежде чем переходить к изложению дальнейшего, необходимо сделать одно лирическое отступление. 21 июля, то есть за полторы недели до литии, отслуженной отцом Михаилом в Серафимовской церкви, поминовение убиенного государя совершил в Москве Патриарх Тихон. Это был день Казанской иконы Божией Матери, 21 июля. Патриарх служил на Красной площади в Казанском соборе и после богослужения обратился к верующим со словом. Вот что он сказал тогда:

«На днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович, по постановлению Уральского областного Совета рабочих и солдатских депутатов, и высшее наше правительство — Исполнительный комитет — одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководствуясь Словом Божиим, не может с этим согласиться. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего Государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы после отречения найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь за границей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей, не за какую-либо вину, а за то только, что Его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние, уже после расстрела, одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может, и мы должны во всеуслышание заявить об этом как христиане и как сыны Церкви. Пусть за это нас называют контрреволюционерами, пусть заточают в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены слова нашего Спасителя: “Блаженны слышащие Слово Божие и хранящие Его”».

Итак, вот эти слова, которые сказал за богослужением глава нашей Церкви — святитель Тихон, будущий исповедник веры. И вот эта оценка: что христианская совесть не может согласиться с тем, что без суда пролита невинная кровь. Она прозвучала еще тогда, сто с лишним лет назад. И когда отец Михаил, уже в Саратове, в начале августа 1918 года будет говорить слово на этом заупокойном поминовении, он скажет в точности то же самое: «пролита невинная кровь».

Кто именно сообщил соответствующим органам о том, что в Серафимовском храме поминали государя, мы не знаем. Но 7 августа, через три дня после этих событий, в «Известиях Саратовского совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов» появляется статья, в которой сообщается о том, что «святой отец» — имелся в виду отец Михаил Платонов — совершил контрреволюционное деяние, и надлежащие органы должны обратить на это внимание и пресечь эту контрреволюцию. Повторю еще раз: это не сообщение правоохранительных органов, это газетная статья. И вот этот, по сути своей, публично напечатанный донос становится точкой отсчета поисков компрометирующих материалов против отца Михаила. У него дома устраивается обыск, и в процессе обыска выясняется, что отец Михаил в предшествующем месяце за свой счет в одной из типографий Саратова отпечатал два сборника своих собственных проповедей. Эти проповеди были изъяты как вещественное доказательство контрреволюционности, и на основании анализа их текста — этих двух небольших брошюр — 24 августа 1918 года оглашается постановление об аресте.

Выходит еще одна газетная публикация, тоже в «Известиях Саратовского совета», то есть в официальной газете нашей исполнительной власти: «Поповская провокация». И в ней уже, не дожидаясь суда, не дожидаясь разбирательства, ее автор говорит о том, что отец Михаил Платонов — это видный черносотенец, что он очень известен в определенных черносотенных кругах, что его контрреволюционную агитацию надо непременно пресечь. Сегодня мы бы сказали, что это «черный пиар». Тогда же это было выражение классовой позиции тех, кто позиционировал себя противниками Церкви и веры в Бога.

Еще одна цитата: «Следственная комиссия Саратовского революционного трибунала, рассмотрев следственный материал по делу о литературной проповеднической деятельности священника Платонова, о закрытии Серафимовской церкви после его ареста и определив подсудность дела Революционному трибуналу, а также определив, что в нем имеются достаточные признаки преступления для привлечения к ответственности, постановляет: священника Платонова Михаила Павловича обвинить в том, что он писал и распространял литературу и произносил проповеди, направленные к восстановлению населения против Советской власти и возбуждению национальной розни».

Перед вами обложка первого выпуска проповедей отца Михаила. Это те самые «погромные черносотенные проповеди», которые фигурируют в деле, и для того, чтобы понять, что именно под пером гонителей превратилось в «восстановление населения против Советской власти», я зачитаю несколько цитат, на сей раз уже из самого отца Михаила:

«Много горестного и обидного, преступного совершается в настоящее время на Святой Руси. Сердце разрывается от скорби при виде совершающихся насилий, убийств, грабежей, поруганий над христианскими святынями. Посмотришь на все — и холодное мрачное уныние мертвой струей вливается в душу. Сердце начинает отчаиваться и сомневаться в торжестве добра и правды. И всего горестнее видеть и слышать, когда люди с пышными фразами на устах ликуют и пляшут на трупе России, или как на пиру у Валтасара. “Прочь все старое! Прочь старые формы, прочь старые понятия!” И ломают, уродуют, топчут всё, начиная с видимого, вещественного, кончая душой, совестью, религией и Церковью. Но в конце концов получается не освобождение, а оголение, озверение и развращение. Всё перевертывается вверх дном. Опрокидываются не только царские престолы, опрокидывается Божий Закон. Истребляются заповеди, на скрижалях сердца человеческого написанные. Ниспровергаются основы человеческого общежития; попирается всякая правда и любовь. Зло торжествует, люди причиняют друг другу насилия, страдания, вместо молитв о прощении, к небу несутся слова богохульств. Что же за жизнь ожидает наших потомков? Одни скоро забудут Бога, а другие дерзко пойдут против Бога, верные рабы Божии будут все уменьшаться и уменьшаться. Мир, наконец, дойдет до того, что никто уже не будет в состоянии спастись».

Несмотря на то что отец Михаил чрезвычайно пессимистичными красками рисует происходящее вокруг него, он не впадает в отчаяние и говорит о том, что нужно делать дальше:

«Вот почему теперь вполне уверенно можно сказать: Святая Русь выходит на путь величайших испытаний, и в этих испытаниях ее единственным помощником является Бог и вечная правда Православия. Выходи, никого не боясь, никого не страшась. Не унывай, не сетуй, не оплакивай прошлого. Вместо царя земного, всей душой покорись Царю Небесному и с Его помощью отстаивай, защищай, укрепляй, исповедуй и распространяй святую веру всеми законными, честными средствами. Не бойся “огненного искушения”, оно будет, но ты не бойся, мужайся. Огнем святой ревности побеждай огонь напастей; жаждой спасения угашай пламя гонений. Не бойся — Христос говорит: “Я с тобой!”. Братья и сестры! Заставляйте себя молиться. Враг идет, враг у дверей. Враг обольстительный, как блудница, ядовитый, как змея, беспощадный, как бешеный зверь, враг устремляется на нас. И враг этот — дьявольская сила греха».

Вот слова самого отца Михаила. Он описывает то, что происходит тогда,— происходит вокруг него, вокруг его слушателей, и называет причину, по которой это произошло. Причина — враг, который есть дьявольская сила греха. И вот этот призыв — к тому, чтобы остановиться, покаяться, прекратить творить зло и отдаться молитве — под пером пришедших к власти антихристиан превращается в подстрекание против советской власти.

Именно на этом этапе в деле кроме отца Михаила появляется еще один фигурант. Это Преосвященный Герман, епископ Вольский, первый викарий Саратовской епархии. Поскольку правящий архиерей нашей епархии епископ Досифей тогда был в Москве на заседании Поместного Собора, то первый викарий временно исполнял обязанности управляющего епархией. По указу Владыки Германа после ареста отца Михаила, после 24 августа, Серафимовская церковь была закрыта для совершения Литургии, к ней был прикомандирован священник для совершения треб — крещений, отпеваний, и при этом Владыка Герман предписал приходу и причту Серафимовской церкви объединить свои усилия для того, чтобы ходатайствовать об освобождении своего пастыря. Святой Герман напомнил о том, что если пастырь полагает душу свою за своих овец, то и овцы должны сражаться за своего пастыря.

И вот это ходатайство верующих прихожан Серафимовской церкви —первоначально на нем стояло всего 19 подписей — было передано в канцелярию Саратовского революционного трибунала и стало отправной точкой для того, чтобы в этом деле появилось второе обвинение. Если призыв отца Михаила к покаянию и к прекращению зла и насилия был оценен как агитация против советской власти, то решение Владыки Германа о том, что прихожане должны добиваться освобождения своего священника, было расценено как подстрекательство уже к выступлению против советской власти.

Решение провести заседание Революционного трибунала не в обычном здании Губернского суда на улице Московской, а именно в консерватории, по всей видимости, было продиктовано символическими соображениями. Дело в том, что в этих самых стенах еще за год до этого процесса, в ночь с 26 на 27 октября 1917 года, была провозглашена советская власть в Саратове. Получив сообщение о том, что в Петрограде началось вооруженное выступление, Саратовский совет постановил, что власть в Саратове отныне принадлежит не губернскому комиссару Временного правительства, а этому самому Совету. И вполне возможно, что председатель Саратовского комитета ВКП(б) Владимир Павлович Антонов-Саратовский предполагал, что на том же месте, где было провозглашено торжество советской власти, должно быть провозглашено торжество установившейся, укрепившейся советской власти над ее идеологическими противниками. В результате здесь, в Большом зале Саратовской консерватории, было решено провести судебное заседание.

Судебные заседания были открыты 5 октября 1918 года. Особенность этого процесса, отличающая его от многих подобных процессов, которые потом, в следующие годы пройдут по всей советской России,— в том, что в архиве сохранилась полностью вся документация. Эти две объемистые папки, которые хранятся в фонде Революционного трибунала в Государственном архиве Саратовской области, позволяют нам буквально по часам проследить, что происходило на этом суде.

Сохранилась фотография — многие ее уже видели, она публиковалась неоднократно, сделанная с балкона Большого зала консерватории. На ней мы видим почтеннейшую публику, собравшуюся на процесс; в центре сцены, буквально где я сейчас нахожусь, стоял стол заседателей Революционного трибунала, по правую сторону от зрителей — стол обвинителей, а слева, где сейчас стоят музыкальные инструменты, находилась скамья подсудимых. В деле, хранящемся в архиве, сохранилась роспись распространенных пригласительных билетов на это мероприятие. Согласно этой росписи, на открытие судебных заседаний 5 октября было распространено 1096 билетов. Билеты распространялись среди членов профсоюзов, среди служащих советских учреждений, среди партийных работников. В деле указано, к каким именно партиям принадлежали те или иные приглашенные, большинство из них принадлежали к партии, естественно, большевиков. Это были рабочие, солдаты, интеллигентные труженики, обыватели, учащиеся. Среди этих категорий граждан 48 человек — это представители верующих.

Кто же, собственно, оказался на скамье подсудимых... После ареста Владыки Германа в сентябре 1917 года, в течение второй половины сентября и первых дней октября, были арестованы все члены Епархиального совета Саратовской епархии: епископ, протоиереи, два священника и два мирянина.

Логика комиссии была такова: поскольку резолюция о прекращении богослужений в Серафимовской церкви, изданная Преосвященным Германом, проходила через канцелярию Епархиального совета, то все, кто в него входит, являются соучастниками Владыки Германа в контрреволюционном деянии — в результате на скамью подсудимых сели они все.

За столом сидят обвинители процесса. Один из них — Леонид Гринь, он и делал большую часть докладов, произносил большую часть речей, прозвучавших в первый день заседания. Давайте послушаем сторону обвинения на этом суде.

«Тот класс, та партия, которая в настоящее время делает историю и заполняет книгу бытия человеческого новым текстом, занимает в вопросе религии ясную и определенную позицию, которая определяется тем, что сказал относительно религии наш великий учитель Карл Маркс: “Религия есть дело человека, себя еще не нашедшего — и уже потерявшего”. Религия является питомником всех морально искалеченных людей. Все робкие, все забытые и запуганные часто обращаются к религии и ищут в ней утешений и успокоения. И вот, если религия служила убежищем только слабых, то нам, которые понимают, что строителями жизни, хозяевами жизни являются не слабонервные искалеченные люди, а здоровые труженики,— нам можно отмахнуться от религии как от ненужного балласта, задерживающего ход человеческого развития и освобождения. Эти господа (имеется в виду — те, кто сидят на скамье подсудимых.— Ред.) являются в действительности ни чем иным, как самыми худшими слугами разбитого нами строя. Что представляет из себя Платонов? Это обыкновеннейший тип черносотенного попа — темного, невероятно темного. Мы являемся по сравнению с французскими революционерами достаточно мягкотелыми, чересчур снисходительно относимся к ним до сих пор. Не пора ли, товарищи, нам встать на настоящую революционную точку, тем более что мы все наблюдаем, какую роль играют эти господа в контрреволюции? Пора взяться за это дело вплотную, тем более что мы в настоящий момент живем в период красного террора. При настоящих условиях этот красный террор является не громозвучной фразой, а это целая система, которая будет проводиться с железной настойчивостью, в силу крайней необходимости. Довольно нам с вами быть тряпочниками. Мы называем себя революционерами. Я думаю, что мы не будем тряпочниками, мы будем настоящими сынами революции. Вынесите, товарищи, им смертный приговор!»

Вот это — речь обвинителя. Речь идет не о том, что есть какие-то доказательства вины отца Михаила, не о том, что в его словах что-то содержится,— речь о том, что «товарищи, мы не должны быть тряпочниками. Мы должны вести себя, как подлинные сыны революции». Здесь товарищ обвинитель ссылается на то, что они живут во время красного террора. Ровно за месяц до этого заседания, 5 сентября 1918 года, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет издал постановление о начале красного террора. В самом постановлении было сказано, что всех, хотя бы касающихся белогвардейских дел, надо беспощадно уничтожать. Что это означает на практике, пояснил заместитель товарища Дзержинского в руководстве Всероссийской чрезвычайной комиссии товарищ Лацис: «Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить: к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».

Польза от этих публикаций в том, что нечасто бывает, когда люди, так сказать, двигающие идею, четко эту идею проговаривают. Вот товарищ Лацис проговорил идею предельно четко: мы не должны искать доказательств, мы должны спросить, какого ты происхождения. И ответ на этот вопрос решает судьбу человека. А учитывая, что, как я уже сказал, товарищ Лацис был заместителем товарища Дзержинского, то есть это вторым сверху человеком в Чрезвычайной комиссии, то очевидно, что его слова — это и есть руководство к действию.

В обвинительном заключении против отца Михаила Платонова есть еще один пункт: разжигание национальной розни. Иллюстрация к этому разжиганию национальной розни перед вами — это второй обвинитель на процессе, товарищ Хацкелевич Гилель Давидович.

Когда выяснилось, что со стороны обвинения в процессе будет участвовать еврей, это едва не привело к возмущению горожан, и некоторый баланс на первом процессе был достигнут тем, что один из адвокатов, который защищал подсудимых, тоже оказался евреем. К этому адвокату мы с вами чуть-чуть попозже вернемся.

После того как товарищ Гринь призвал заседателей вынести смертный приговор, на суде выступал, собственно, основной обвиняемый — отец Михаил Платонов. На фото можно увидеть полностью состав заседателей Революционного трибунала. В центре — председатель трибунала Аникеев, вокруг — шесть заседателей. Они известны по именам, но неизвестно, кто из них где на этой фотографии.

Итак, давайте послушаем сторону защиты — отца Михаила Платонова.

«Обвинитель напрасно говорит, что я якобы приветствую советскую власть и готов с ней целоваться. Я этого не говорил. Целоваться с советской властью я не думаю, но я признаю ее как факт и считаю, что я обязан ей подчиняться и повиноваться. Налагает она на меня налоги — я плачу, вызывает в суд — я пришел, приходят с обыском — я не противлюсь, я представляю всё для осмотра: я против этого не протестую. Но я протестую, когда нарушаются мои христианские права и обязанности. Если бы, например, советская власть вместо Евангелия Христова ввела новое евангелие, где говорится “несчастные” вместо “блаженны”, тогда я не соглашусь на это. Пусть меня как ни назовут, что хотят сделают — я этого не послушаюсь. Если же это Евангелие как Христово, тогда в ножки готов поклониться. Обвинитель очень раздосадован тем, что я очень спокойно себя веду, что мне предъявляются такие-то обвинения, а я так спокоен, высказываю свои монархические убеждения. Очевидно, он хочет сказать: ничего этого нет, мол, и это только хотят показать. Товарищи, я и сейчас спокоен, хотя вы и вынесете мне смертный приговор: разве я сказал, что небо пусто? Я верю, что небо не пусто, что там есть жизнь — и я не верю в смерть. Если вы меня убьете — я буду жить. Если вы говорите, что наука и религия есть что-то противоречивое,— я говорю — нет. Я религию признаю и верю ей на основании науки и разума. “Получена при обыске литература” — как будто было что-то скрытное. Разве до обыска моя литература скрывалась? Разве она писалась в подполье, разве распространялась тайно, незаконно? Нет, всё писалось совершенно открыто; печаталось тогда, когда была полная свобода печати. Когда, во скольких экземплярах, за какую плату печатала типография — всё это можно узнать. Таким образом, говорить, что у меня при обыске обнаружена литература — значит бросать тень дурного подозрения. Судить меня за то, что сделано явно не противозаконно, — за это меня судить странно. Обвинитель говорит: “защищая господствующий класс, Платонов проповедует и пишет: вы ненавидите богатых, вы хотите насильственно отнимать сокровища”... Господа судьи, я действительно в проповедях старался бороться с ненавистью, с насилием и казнями. И где тут преступление? То я преступник, что возмущаю народные массы, а то я преступник, что успокаиваю. Как будто это рассчитано на низменное чувство. Если бы я проповедовал: бей, грабь, режь — на какие чувства я бы рассчитывал? Обвинитель говорит, что я защищал господствующий класс. Господа судьи, но разве такое обращение к богатым преступно? Разве в нем есть возмущение народных масс? Я был грозен к богатым. Я говорил: “Бедные труженики, если вы считаете себя обиженными, приходите к нам”. Это, может быть, смешно для тех, кто не верит, что Христос есть Бог, но я так верил и говорил это искренно».

Изучение протоколов этого заседания показывает, что в этом зале столкнулись не только две идеологии, не только вера и неверие как таковые. Очевидно было, что две стороны на этом процессе явно исходят из совершенно разных мировоззренческих установок. И если отец Михаил пытается объяснить, что он как раз проповедует против ненависти, против насилия, против казней, то если внимательно послушать сторону обвинения на этом процессе, то выяснится весьма любопытная подробность.

Вот еще один обвинитель — товарищ Косицкий:

«Вот здесь сидит столько людей. Я должен утвердительно сказать, хотя у меня и нет на это документальных данных, но я говорю, что все эти лица подобраны и посланы, может быть, и не самими подсудимыми, но теми силами, которые управляли этими людьми, которые сидят на скамье подсудимых. Факты говорят за это — вчера все поднялись и говорили: “Мы за батюшку”. А если бы тут в зале была революционная публика, то она не позволила бы себе делать выкрики, что мы за батюшку. Но никто не допускает, что можно воздействовать хотя бы на священника Платонова, который и сейчас, при укреплении советской власти, предвидя переход через социалистическую революцию к социалистическому строю — даже и сейчас Платонов утверждает, что он монархист. Ясно, что священника Платонова мы не исправим. Его невозможно исправить. Значит, что нам необходимо? Необходимо тем или иным способом, а это я предоставляю суду, изолировать его от общества. Я не говорю исключительно о Платонове, я говорю вообще о всех таких, каких необходимо изолировать. Путем ли заключения в стенах, чтобы они не могли видеть света, или путем умерщвления, но, во всяком случае, мы вынуждены их изолировать.Я призываю вас помнить, что ваш суд — суд классовый. Он должен был вынести приговор, который гласил: смерть контрреволюционерам. Священник Платонов — один из этих контрреволюционеров, в этом я не сомневаюсь, поскольку у меня имеются в руках документы. Он один из умнейших врагов наших. Я преклоняюсь перед этим врагом, но вместе с тем я его враг».

После того как в зале заседания трибунала сторона обвинения заявила, что они — враги подсудимому, в зале поднялся шум. И несмотря на то, что в зале действительно была сознательно революционная публика и большая часть тех, кто сидел на этих же самых местах в зале, прошла, по всей видимости, тщательный идеологический отбор, такое заявление со стороны обвинения: мы должны убить не потому, что мы что-то доказали, но потому, что это контрреволюция, не было людьми принято. «Товарищи, вы приговариваете не Платонова, вы приговариваете вообще всех таких, как Платонов». И вот этот момент я бы хотел подчеркнуть: вообще всех таких, как Платонов.

После такого выступления товарища обвинителя, который потребовал смертного приговора для подсудимых, суд удалился на совещание, и было предоставлено последнее слово. Последнее слово подсудимых, последнее слово адвокатов — и вот тот самый Рейхштадт, адвокат, назначенный подсудимому, в этот момент не выдерживает. Он говорит следующее:

«Товарищи, я впервые здесь, в Саратове, слышу такую историю: один из представителей обвинения говорит: свидетели сговорились. Товарищи судьи, а зачем же их тогда вызывали? Если эти свидетели обвинения говорят в пользу защиты, то это только значит, что обвинение предъявлено неосновательно, что оно не доказано, но, значит, доказано обратное. Когда свидетели говорят в смысле обвинения — им верят, когда говорят в смысле защиты — им не верят. И к таким приемам прибегает, товарищи, представитель обвинения».

Естественно, это осталось гласом вопиющего в пустыне. И в последнем слове то же самое сказал отец Михаил:

«Один из обвинителей сказал: “Настал час суда”. Но я говорю: настал не час суда, а час мести. Обвинитель предлагает мстить нам, “черной тройке” (Владыка Герман, отец Михаил, отец Алексий Хитров, председатель Епархиального совета.— Ред.). Наказание, к которому они нас присуждают, является местью. За что они хотят нам мстить? За то, что я стоял за те религиозно-нравственные основы жизни, которые я печатал в воззваниях и выпусках? По житейскому рассуждению, я к смерти готов, и если меня страшит смерть, то исключительно потому, что я не чувствую себя подготовленным переселиться туда, куда так великодушно отправляет меня обвинение. Они считают религию предрассудком, а меня считают эксплуататором этой темной, невежественной массы; что мы пользуемся этими предрассудками в своих интересах. Но этого предрассудка я держусь всем сердцем и всей своей душой. И это дает мне полную смелость смотреть прямо в глаза, никого не боясь и ничего не страшась».

Это было его последнее выступление на этом суде, и к вечеру 6 октября 1918 года трибунал оглашает приговор. Священника Михаила Платонова приговаривают к смертной казни с приведением приговора в исполнение через две недели. Владыку Германа и отца Алексия Хитрова приговорили к пятнадцати годам заключения в концлагере, всем остальным заключенным был вынесен приговор — 10 лет заключения в концлагере условно. Сама формулировка приговора — 10 лет условно — уже говорит об уровне юридического сознания тех, кто сидел на скамье заседателей революционного трибунала. Две недели между вынесением приговора и предполагаемым временем расстрела отца Михаила были отведены на то, чтобы подсудимые могли законно кассировать приговор. И вот когда кассация от всех трех приговоренных к реальному наказанию была отправлена в Москву, она попала к этому человеку, которого вы видите на фото.

Это товарищ Крыленко — председатель Кассационной коллегии Наркомата юстиции Советской России. Продолжая тему юридического содержания этого процесса, я кратко процитирую два документа. Между этими документами всего несколько дней.

Один документ — это определение за подписью Крыленко как председателя обвинительной коллегии кассационного трибунала, которая рассмотрела дело по обвинению Владыки Германа и полагает, за отсутствием кассационных поводов, приговор Саратовского революционного трибунала от 6 октября 1918 года оставить в силе. Это документ от 26 ноября — кассационных поводов нет. Еще через несколько дней, 9 декабря 1918 года, это же самое дело и эта же самая кассация, уже рассмотренная товарищем Крыленко, попадает в кассационный отдел при Всероссийском центральном исполнительном комитете, то есть из Наркомата юстиции попадает в исполнительную власть. Кассационный отдел ВЦИК в своем заседании 5 декабря 1918 года, рассмотрев кассационную жалобу на приговор Саратовского революционного трибунала, нашел, что трибунал допустил серьезные нарушения, и эти нарушения таковы, что лишают приговор силы судебного решения, поэтому приговор Саратовского революционного трибунала необходимо отменить и дело передать на вторичное рассмотрение в том же трибунале.

Таким образом, из двух частей советской машины — Наркомат юстиции и собственно ВЦИК — одна считает, что кассационных поводов в деле нет, приговор надо оставить в силе, а вторая считает, что нарушения, допущенные в деле, таковы, что лишают этот приговор своей судебной силы, и требуется вообще новое рассмотрение этого дела в новом составе трибунала.

Частным образом товарищ Крыленко пишет в Саратов достаточно жесткое письмо, где указывает Саратовскому революционному трибуналу на те самые выявленные в кассационной инстанции нарушения и призывает впредь при рассмотрении дел этих нарушений не допускать.

Следующие несколько месяцев, начиная с декабря 1918 года и заканчивая осенью 1919 года — это феноменальный по своей запутанности юридический долгострой. За это время приговор был дважды отменен, дважды кассирован, подсудимые были дважды амнистированы, и один раз амнистия с них была снята. Владыку Германа успели выпустить, арестовать еще раз, выпустить еще раз и еще раз арестовать.

Я не буду сейчас в подробностях пересказывать хронологию этого дела, потому что вы просто утонете в датах и цифрах. Здесь показательно отношение к правовой стороне дела — ведь эти люди вершат судьбы других людей, на кону человеческие жизни. И оказывается, что с точки зрения той самой классовой целесообразности это все не имеет значения. Мы хотим — мы считаем, что в приговоре нет кассационных поводов, мы его не будем отменять. Мы хотим — мы считаем, что в нем есть повод. И не нужно думать, что такое поведение представителей советской власти было чем-то уникальным.

Я процитирую сейчас еще один документ. Товарищ Антонов-Саратовский, который возглавлял Саратовский совет в пору проведения этого суда, через несколько лет был переведен в Москву, причем не просто переведен, а возглавил Коммунистический университет имени Свердлова. Это было учебное заведение, в котором готовили кадры пропагандистов и агитаторов для советских органов власти. И вот один из профессоров этого самого Коммунистического университета в 1925 году выпустил статью «Об отношении революционной молодежи к так называемым заповедям». Нас сейчас интересует заповедь «не убивай». Вот что пишет этот замечательный профессор:

«Пролетариат — первый в истории класс, который не прибегает к ханжеству и подходит к этому правилу (имеется в виду — не убивать.— Ред.) вполне откровенно, строго по-деловому, с точки зрения классовой пользы, то есть диалектически. Если человек крайне вреден и опасен для революционной борьбы, и если нет других способов, предупреждающих и воспитывающих, на него воздействий, то ты имеешь право его убить — конечно, не по собственному решению, а по постановлению законного твоего классового органа. Но в минуты острой опасности, конечно, ждать такого постановления бессмысленно, но ты всегда обязан потом немедленно отчитаться перед классовым органом в этом действии. Убийство злейшего неисправимого врага революции, убийство, совершенное организованным классовым коллективом,— это убийство законное и этическое. Пролетариат не жесток и при первой возможности заменит казнь более легкой степенью наказания, если острота опасности притупится, но в этой замене нет никакого псевдофилософского ханжества, так как для пролетариата метафизической самодовлеющей ценности человеческой жизни не существует».

Опять же ценность этого текста в том, что автор эту идею проговаривает до конца. Ценности человеческой жизни для пролетариата не существует. И опять повторю, это не какие-то дневниковые записи, написанные наедине с самим собою,— это учебное пособие, выпущенное учебным заведением, которое готовило пропагандистов и агитаторов, то есть людей, официально разъясняющих точку зрения власти. И эти люди призывали к тому, что убийство злейшего врага революции — это убийство этическое и законное.

Здесь мне хотелось бы еще раз вернуться к тому, о чем я говорил чуть раньше. Это не просто две разные идеологии на двух разных концах этой сцены: здесь — люди Церкви, а здесь — представители обвинения. Это два совершенно разных мировоззрения. Если представитель одного мировоззрения говорит о том, что недопустимо зло, недопустимо насилие, то представитель второй стороны говорит: «Мы ваши враги, и убивать вас — это морально и этично».

Финал этой истории состоялся осенью 1919 года. На фотографии вы видите здание саратовской губернской тюрьмы — это нынешний следственный изолятор № 1. Это тот корпус тюрьмы, в котором находилась тюремная церковь в честь Тихвинской иконы Божией Матери. Сегодня этого корпуса не существует, но из материалов дела известно, что, оказавшись в тюрьме, и Владыка Герман, и отец Михаил продолжали совершать богослужения, причем отец Михаил служил не только в тюремной церкви. Один раз, об этом есть документ в архиве тюрьмы, они служили в своей собственной камере. Стены тюрьмы стали тем последним храмом, в котором они стояли перед Господом.

Формально говоря, Владыка Герман по-прежнему отбывал свой 15-летний срок заключения. После двух кассаций, двух амнистий, отмены приговора и очередного ареста, когда он все-таки был признан виновным окончательно, он был помещен в тюрьму, но в это время изменилась ситуация на фронтах Гражданской войны. После битвы за Царицын и угрозы взятия Воронежа фронт начал вплотную подбираться уже к самому Саратову. И 9 октября 1919 года, почти сто лет тому назад, на специальном заседании Саратовской губернской чрезвычайной комиссии было принято решение применить красный террор в отношении тех, кто в тот момент находился в заключении в саратовской тюрьме.

Вот выписка из газеты «Известия Саратовского совета», вышедшей через два дня после того, как этот расстрел состоялся. В ночь с 9 на 10 октября, то есть буквально через несколько часов после вынесения приговора, люди, перечисленные в этом списке, были расстреляны на окраине саратовского Воскресенского кладбища.

То, что начиналось как судебное заседание с адвокатами, с заседателями, с прениями сторон, с возможностью кассировать приговор при необходимости, закончилось бессудной расправой. Смертный приговор, в конце концов, прозвучал на заседании Чрезвычайной комиссии. То есть то, что начиналось как хотя бы попытка показать, что все-таки судопроизводство в советской России есть, закончилось уже совершенно без каких бы то ни было судов. Это был внесудебный приговор, и он был приведен в исполнение буквально через несколько часов.

А за две недели до этого, 30 сентября 1919 года, на том же самом месте и в той же самой братской могиле были похоронены еще двадцать с лишним человек. Эта выписка тоже из «Известий Саратовского совета». Большая часть тех, кто перечислен в этом списке, а среди них, например, настоятель нашего Троицкого собора отец Геннадий Махровский, были арестованы буквально с конца августа по середину сентября 1919 года. В соответствии с указаниями товарища Лациса о красном терроре, аресту были подвергнуты люди, «классово чуждые». Здесь можно при увеличении увидеть не только имена людей, которые были расстреляны тогда, осенью 1919 года, но и прочесть в соответствующих строках обвинение, которое им было предъявлено. И один из расстрелянных тогда — это был полицейский офицер — был обвинен в том, что 20 лет служил царизму. То есть это был человек, который просто 20 лет служил в полиции, и это само по себе оказалось достаточным для того, чтобы вынести ему смертный приговор. А на предыдущем листе есть фамилия священника, который служил в Митрофановской церкви у Крытого рынка, — отца Андрея Шанского. Отец Андрей был обвинен в том, что был личным секретарем епископа Саратовского Гермогена (Долганёва). К тому времени сам святой Гермоген уже был казнен гонителями в далекой Сибири, но самого факта того, что отец Андрей был помощником своего Правящего архиерея, уже хватило для смертного приговора.

События, которые произошли сто лет назад на окраине Воскресенского кладбища, не остались в совершенной беспамятности. Вот так выглядел крест, стоявший на этой братской могиле, когда меня, еще школьника, впервые наши старые прихожанки отвели на это место — это 41-й участок Воскресенского кладбища — и сказали: «Максимушка, посмотри на это место. Здесь лежат наши святые». До их прославления в лике святых оставалось еще почти 20 лет, но тогда меня, еще ребенка, подвели и сказали: «Здесь наши святые». Народное почитание признало их мучениками задолго до их официальной канонизации, оно существовало почти все годы советской власти. На табличке этого креста ошибка — вместо Владыки Германа здесь указан священномученик Гермоген (Долганёв). Помнили в основном его — Правящего архиерея Саратовской епархии. То, что на самом деле здесь похоронен викарный епископ, стало известно только потом. Но сохранилось в памяти, что здесь архиерей и четыре священника: «могила пяти убиенных» — так ее и называли в народе. Вот так она выглядела в начале 90-х.

Крест на братской могиле. Конец 80-гг. XX в. Крест на братской могиле. 90-е гг. ХХ в. Епископ Бостонский, сейчас Архиепископ Женевский Михаил из Русской Православной Церкви Заграницей вместе с отцом Лазарем Новокрещёных  на месте захоронения Владыки Германа. 2004 г. Плита с поимённым перечнем тех, кто лежит в братской могиле. 2006 г.

А в 2004 году гость нашей епархии, тогда Епископ Бостонский, сейчас Архиепископ Женевский Михаил из Русской Православной Церкви Заграницей, попросил показать ему, есть ли в Саратове место захоронения мучеников ХХ века, и с отцом Лазарем Новокрещёных мы его отвели к месту захоронения Владыки Германа. И Владыка Михаил тогда, в 2004 году, молился у этой могилы.

В 2006 году летом могила была благоустроена, установлена новая ограда и, самое главное, была установлена плита с поименным перечнем тех, кто лежит в этой братской могиле. Все, чьи имена мы знаем,— 41 человек. Невзирая на то, кто из них прославлен в лике святых, кто не прославлен, кто почитается святым, кто не почитается — здесь они перечислены все. Это имена, которые наши историки, архивисты, краеведы смогли найти по газетным публикациям, по архивным выпискам. Правда, один из историков считает, что на самом деле расстрелов было не два, а три, и тут должно быть не сорок имен, а шестьдесят. К этому есть определенные косвенные данные, но сегодня, увы, доказать наличие этого третьего расстрела мы пока не можем, документальных данных нет. А вот те имена, которые точно установлены, все здесь. Это наша дань памяти тем, кто был расстрелян тогда, в 1919 году.

В конце того же самого 2006 года на декабрьском заседании Священного Синода епископ Вольский Герман и настоятель Серафимовского храма священник Михаил Платонов были внесены в Собор новомучеников и исповедников Церкви Русской для общецерковного почитания. Перед вами первая икона святого священномученика Германа, она находится в Свято-Троицком кафедральном соборе города Вольска, и икона отца Михаила Платонова, она находится в храме, где он служил при жизни. Серафимовский храм в начале 90-х был возвращен Русской Православной Церкви, в нем были возобновлены богослужения, а с 2007 года этот образ находится на месте, где служил сам священномученик Михаил.

Первая икона святого священномученика Германа Икона отца Михаила Платонова Первая торжественная архиерейская служба после прославления святых Германа и Михаила

7 апреля 2007 года, на Благовещение Божией Матери, Епископ (ныне Митрополит) Саратовский и Вольский Лонгин служил на престольный праздник в храме Благовещения Божией Матери города Вольска. Это была первая торжественная архиерейская служба после прославления святых Германа и Михаила, и, если вы приглядитесь к фото, то увидите, что Владыка благословляет новонаписанной иконой священномученика Германа сошедшихся на молитву вольских христиан.

Юлия Васильевна — родная внучка отца Михаила ПлатоноваИ последний кадр, который очень близок нам, членам комиссии по канонизации. Женщина, которую вы видите на этой фотографии,— родная внучка отца Михаила Платонова. У нее в руках подаренная нами икона ее деда. Когда мы с ней беседовали в первый раз, выяснилось, что в архиве той семьи, где, собственно, она родилась, нет ни одной фотографии отца Михаила. Вдова мученика, матушка Валентина, все фотографии отца Михаила из семейного архива изъяла, и внучка, несмотря на то что выросла во вполне церковной семье, никогда не знала, как выглядел ее дед, потому что, когда она родилась, его уже не было в живых, и она знала о нем только по рассказам.

Но тем не менее оказалось, что, во-первых, цела фотография из зала суда, а во-вторых, у другой ветви потомков отца Михаила сохранилась семейная фотография, поэтому мы сегодня можем видеть, как именно он выглядел при жизни. По этим фотографиям была написана икона, и на иконе внучка впервые увидела облик своего деда. Юлии Васильевны уже нет в живых, к сожалению, но она дожила, услышала весть о прославлении ее дедушки в лике святых и о том, что справедливость в его отношении восстановлена: он был реабилитирован Прокуратурой Саратовской области. И сегодня святой Герман и святой Михаил, осужденные гонителями здесь, в этом зале, почитаются Церковью как мученики за веру.

Священник Максим Плякин


Источник: Православие и современность

Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите "Ctrl+Enter".
Подписывайте на телеграмм-канал Русская народная линия
РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям.
Комментарии
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
или зарегистрируйтесь, чтобы продолжить

Сообщение для редакции

Фрагмент статьи, содержащий ошибку:

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta

Полный список организаций, запрещенных на территории РФ, см. по ссылкам:
http://nac.gov.ru/terroristicheskie-i-ekstremistskie-organizacii-i-materialy.html

Иностранные агенты: «Голос Америки»; «Idel.Реалии»; «Кавказ.Реалии»; «Крым.Реалии»; «Телеканал Настоящее Время»; Татаро-башкирская служба Радио Свобода (Azatliq Radiosi); Радио Свободная Европа/Радио Свобода (PCE/PC); «Сибирь.Реалии»; «Фактограф»; «Север.Реалии»; Общество с ограниченной ответственностью «Радио Свободная Европа/Радио Свобода»; Чешское информационное агентство «MEDIUM-ORIENT»; Пономарев Лев Александрович; Савицкая Людмила Алексеевна; Маркелов Сергей Евгеньевич; Камалягин Денис Николаевич; Апахончич Дарья Александровна; Понасенков Евгений Николаевич; Альбац; «Центр по работе с проблемой насилия "Насилию.нет"»; межрегиональная общественная организация реализации социально-просветительских инициатив и образовательных проектов «Открытый Петербург»; Санкт-Петербургский благотворительный фонд «Гуманитарное действие»; Мирон Федоров; (Oxxxymiron); активистка Ирина Сторожева; правозащитник Алена Попова; Социально-ориентированная автономная некоммерческая организация содействия профилактике и охране здоровья граждан «Феникс плюс»; автономная некоммерческая организация социально-правовых услуг «Акцент»; некоммерческая организация «Фонд борьбы с коррупцией»; программно-целевой Благотворительный Фонд «СВЕЧА»; Красноярская региональная общественная организация «Мы против СПИДа»; некоммерческая организация «Фонд защиты прав граждан»; интернет-издание «Медуза»; «Аналитический центр Юрия Левады» (Левада-центр); ООО «Альтаир 2021»; ООО «Вега 2021»; ООО «Главный редактор 2021»; ООО «Ромашки монолит»; M.News World — общественно-политическое медиа;Bellingcat — авторы многих расследований на основе открытых данных, в том числе про участие России в войне на Украине; МЕМО — юридическое лицо главреда издания «Кавказский узел», которое пишет в том числе о Чечне; Артемий Троицкий; Артур Смолянинов; Сергей Кирсанов; Анатолий Фурсов; Сергей Ухов; Александр Шелест; ООО "ТЕНЕС"; Гырдымова Елизавета (певица Монеточка); Осечкин Владимир Валерьевич (Гулагу.нет); Устимов Антон Михайлович; Яганов Ибрагим Хасанбиевич; Харченко Вадим Михайлович; Беседина Дарья Станиславовна; Проект «T9 NSK»; Илья Прусикин (Little Big); Дарья Серенко (фемактивистка); Фидель Агумава; Эрдни Омбадыков (официальный представитель Далай-ламы XIV в России); Рафис Кашапов; ООО "Философия ненасилия"; Фонд развития цифровых прав; Блогер Николай Соболев; Ведущий Александр Макашенц; Писатель Елена Прокашева; Екатерина Дудко; Политолог Павел Мезерин; Рамазанова Земфира Талгатовна (певица Земфира); Гудков Дмитрий Геннадьевич; Галлямов Аббас Радикович; Намазбаева Татьяна Валерьевна; Асланян Сергей Степанович; Шпилькин Сергей Александрович; Казанцева Александра Николаевна; Ривина Анна Валерьевна

Списки организаций и лиц, признанных в России иностранными агентами, см. по ссылкам:
https://minjust.gov.ru/uploaded/files/reestr-inostrannyih-agentov-10022023.pdf

Священник Максим Плякин
Просвещение молодежи в годы гонений
Доклад секретаря Саратовской епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия, члена Межсоборного присутствия Русской Православной Церкви священника Максима Плякина на пленарном заседании XVI Межрегиональных образовательных Пименовских чтений.
26.12.2018
Апологет из Алмазова Яра
В 2014 году исполнилось 180 лет со дня преставления Симеона Климовича Привалова, известного как алмазовский праведник
27.01.2015
Все статьи Священник Максим Плякин
Новости Москвы
День памяти князя Петра Горчакова
Сегодня мы также вспоминаем сенатора кн. Ю.А.Долгорукова, министра В.Н.Ламсдорфа, художника В.И.Сурикова, конструктора А.Д.Швецова и маршала Л.А.Говорова
19.03.2024
«Фонд противостоит разрушающим сознание граждан деструктивным процессам»
К 35-летию Международного Фонда славянской письменности и культуры
16.03.2024
В нём было много красок
На смерть Александра Ширвиндта
16.03.2024
Все статьи темы
Последние комментарии