Прощай, наука?

Что такое научно-технический прогресс (НТП), чем он обусловлен? Остановился ли НТП в настоящее время, а если да, то почему? Как экономика, социальная и духовная атмосфера влияют на внедрение инноваций? Куда пастыри от науки ведут человечество? Ответить на поставленные вопросы нам поможет экономическая теория Григорьева – Хазина [Хазин М.Л. Воспоминания о будущем. Идеи современной экономики. М.: РИПОЛ классик, 2019. 464 с.] и эпистемологическая программа «Интернальные онтологии» А.Г. Дугина [Дугин А.Г. Интернальные онтологии. Сакральная физика и опрокинутый мир. М.–Берлин: Директмедиа Паблишинг, 2022. 444 с.].

1. НТП с точки зрения политической экономии. Человеческая история 500 лет назад претерпела беспрецедентную трансформацию: человек внезапно из дитя природы почувствовал себя её творцом и повелителем, он перестал созерцать мир и смиренно подчиняться её грозным стихиям. Он титанически восстал против природы и вознамерился стать её полновластным демиургом. Хлесткий афоризм селекционера И.В. Мичурина «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее – наша задача» был слоганом всей последней полутысячелетки. Наука, перестав быть уделом узкой группы жрецов и философов, стала одной из главных движущих сил истории, породила в общественном сознании всеобщее убеждение, что человеческая история – это неустанный и все ускоряющийся прогресс. А тут и научно-техническая революция (НТР) подошла, убедив даже самых упорных скептиков в неумолимой поступи прогресса.

Так что такое НТП? Он неотлучный спутник Homo Sapiens или страшный дар Мефистофеля доктору Фаусту в обмен на его бессмертную душу, фаустова печать нашего очередного, теперь коллективного, грехопадения?

Конечно, наука существовала и в доиндустриальную эру у древних греков или китайцев, когда в науку никто даже не думал вкладывать, и она была уделом «свободных художников» от философии. Пытливый ум человека спорадически делал открытия и полезные инновации, которые так же спорадически внедрялись в жизнь (или не внедрялись, тысячелетиями оставаясь «шутихой», забавным фокусом вроде реактивного двигателя Герона Александрийского).

Однако 500 лет назад человечество словно бы преодолело какую-то преграду между собой и природой, взломало защиту природы «от дурака». Этот переход социума в Модерн был взлетом и одновременно глубоким духовным падением (которое проницательно отразил средневековый миф о докторе-чернокнижнике Фаустусе). Своим рождением Модерн и НТП обязаны стечением ряда факторов: углубление процесса разделения труда, появление единого рынка и… отмена библейского запрета на ссудный процент. Последний фактор критически важен для запуска НТП – без кредитной системы невозможна организация системных инвестиций в долгосрочные и дорогостоящие проекты, в инфраструктуру. И именно последний фактор, отмена библейского запрета, отвечает за духовную плату – это, по словам философа-евразийца Владимира Карпца, «творение богатства из ничего, ех nihilo».

Указанные факторы породили капитализм, имманентно встроивший инновации в экономику. Конкуренция, борьба за рынки подстегивали поиск инноваций, которые в свою очередь требовали новых инвестиций, поиск новых рынков и так далее по раскручивающейся спирали положительной обратной связи: «инвестиции → инновации → инвестиции′». Когда экономика подразумевает постоянное внедрение новых изобретений, требующих масштабных инвестиций, – тут и происходит фазовый переход в новый дивный мир, где наука и НТП – это не столько «игра в бисер» пытливой кучки интеллектуалов, сколько маршевый двигатель грандиозного социально-экономического маховика.

НТП происходит не потому, что человечество (или его лучшие представители в лице британских и американских ученых) накопило огромное количество знаний и теперь их внедряет в производство, а из-за процесса расширения рынков и тесно связанного с ним углубления разделения труда, о чем догадался еще Адам Смит (см. его пример с булавочной фабрикой).

Расширение рынков – это глобализация, захват новых территорий и населяющих их народов в обойму процесса разделения труда. Дело в том, что капитализм – принципиально экстенсивная система, для своего воспроизводства требующая постоянной экспансии за свои пределы. Капитализм – это своеобразная пирамида, вовлекающая в рынок все новых агентов (разумеется, на более худших условиях, чем уже существующие экономические агенты); так появляются два полюса – «сад» и «джунгли» – задающие градиент притока капитала в ядро и сбрасывания эксплуатации на периферию.

2. Краткая истории прогресса. Когда рынки упираются в границы национальных государств, обычно начинаются войны с целью захвата чужих рынков и/или передела зон влияния. Маркс предсказал крах капитализма, исходя именно из факта конечности населения на планете и грядущего конца расширения мировых рынков. Предсказание Маркса ненадолго опередило историю – первый кризис «конца капитализма» случился накануне Первой мировой войны. Войны, которая была неизбежной в силу геоэкономических законов капитализма, и в которой её акторы видели выход из длящегося почти 20 лет мирового ПЭК-кризиса (кризиса падения эффективности капитала).

Кризис падения эффективности капитала – это кризис, связанный с тем, что риски производителя, которые растут по мере углубления разделения труда, достигают значений, при которых дальнейшие инвестиции становятся нерентабельными, возврат их становится невозможным. При этом, если экономика рыночная, то кризис затрагивает постепенно одни отрасли за другими, также обстоит ситуация с различными регионами, и по этой причине довольно долго создается впечатление о наличии разных «точек роста» и «тихих гаваней» – иллюзии, что кризис можно переждать или купировать.

Первая мировая война, устранив ряд игроков – Германию, Россию, Турцию и Австро-Венгрию – на время дала странам-победительницам новые рынки и передышку. Между кризисами проходят этапы освоения рынков – этапы бурного экономического роста, своеобразная Belle Époque (по названию тридцатилетнего этапа европейской истории перед Первой мировой). Однако уже через 10 лет ситуация повторилась, и вновь разразился ПЭК-кризис (усугубленный Великой депрессией – схлопыванием финансовых пузырей, неизбежного спутника рефинансирования долговых обязательств). Вторая мировая война не заставили себя долго ждать.

По итогам Второй мировой войны мир оказался поделен на две зоны – капиталистическую (фактически американскую через наднациональные финансовые инструменты Бреттон-Вудской системы) и социалистическую (советскую и китайскую).

Послевоенная «прекрасная эпоха» в 50-е – 70-е годы прошлого столетия, сопровождавшаяся бурным всплеском НТП (т.н. «научно-техническая революция»), объясняется именно фактом быстрого, почти взрывного расширения рынков. Появление новых рынков, модернизация огромного населения (Китай, Латинская Америка, реиндустриализация разрушенных войной Европы и СССР) перезапустил процессы углубления разделения труда, появление длинных логистических цепочек, сумасшедшие инвестиции в образование и науку, в самые, казалось бы, фантастические проекты – атомная энергетика, выход в космос, полеты на Луну, запуск станций на Марс и Венеру. Наука развивалась семимильными шагами, опережая самые смелые фантазии писателей-фантастов. Вечный двигатель? – вот вам ядерный реактор. Гиперболоид инженера Гарина? – вот вам лазер. Искусственный разум? – Пока ЭВМ, но робототехника и ИИ не за горами.

Обратим внимание, что советская экономическая модель в этом отношении почти не отличалась от капиталистической, потому что в ней был использован тот же самый механизм экономического роста – инвестиции. В СССР экономика была построена на принципах крупной корпорации, то есть на плановом перераспределении ресурсов (Советский Союз и выступал в мировой экономике как государство-корпорация), но общий воспроизводственный контур от этого не мог измениться принципиально. Социалистическая и капиталистическая модели принципиально отличались лишь типом хозяйствования (планирование vs рынок) и характером перераспределения прибавочного продукта (общественный vs частный).

Поэтому несмотря на то, что противостояние СССР и Запада позиционировалось как противостояние двух враждебных идеологических и альтернативных социальных систем, на мировой арене главные геополитические субъекты – СССР и США – выступали как капиталистические агенты, конкурирующие за рынки. Соревнование двух систем было не прихотью Хрущева или Кеннеди – это было фактором их выживания («мирного сосуществования» в этой схватке быть не могло в принципе, и проиграет тот, кто «моргнет первым» – кто протянет руку дружбы, а не сделает ею удушающий захват). Преимущество в соревновании имело четкое количественное измерение – производительность труда. Производительность труда отражала не столько социальный тип системы, сколько объем ее рынков, глубину международного разделения труда. И конечно, она отражала уровень НТП.

А раз причины экономического роста были одинаковые, то сценарии и судьба НТП в СССР и на Западе была схожей: насыщение рынков, замедление темпов роста, уменьшение прибавочного продукта, снижение инвестиций, остановка НТП.

Разумеется, с заполнением рынков НТП не останавливается автоматически – существует академическая и институциональная инерция, готовящая новые кадры, продолжающая исследования и делающая новые открытия. Но в 70-е НТР стала идти на спад, хотя признаки ее конца были отрефлексированы уже в 60-е, причем по обе стороны «железного занавеса». В СССР заговорили об экономической реформе, термин «падение фондоотдачи» (синоним ПЭК-кризиса) прочно обосновался в лексиконе советских экономистов. На Западе объявили о «пределе роста» (именно так назывался опубликованный в 1972 году доклад исследовательской группы Дэниэла Медоуза для Римского клуба).

В 70-е годы Запад исчерпал возможности расширяться (более того, страны «третьего мира» одна за другой выходили из его зоны влияния) и разразился мировой ПЭК-кризис. СССР почивал на лаврах, снимал нефтяные сливки и не торопил события, он даже играл с Западом и оттягивая сладкий миг победы (пошел на разрядку и прекращение гонки вооружений, обескровливающей Запад не меньше СССР, залил Европу дешевой нефтью). Однако у этого, как теперь представляется, безумного поведения были свои резоны: советское руководство, на собственном опыте познавшее послевоенный кошмар, страшилось его повторения. Мир, стремительно опускавшийся в бедность, войны и анархию можно было содержать лишь жертвуя благосостоянием собственного народа (бросить мир на произвол судьбы, а тем более алчно его грабить не позволяли ни русская совесть, ни советская идеология).

3. Рейганомика: второе дыхание НТП. Запад, столетиями воспитанный хищник яростно боролся до конца и не упустил подаренного ему шанса. Запад придумал весьма гениальный выход из кризиса: зачем расширять рынки в пространстве, если их можно расширять во времени! Так появилась рейганомика, предоставившая новый инструмент экономического роста – кредитное стимулирование потребительского спроса.

Инвестиции вновь щедро хлынули в экономику, как из рога изобилия. Запад стал стремительно индустриализировать оставшуюся под его властью периферию, переводя туда производства, а у себя пестуя почти праздный класс бюргеров. Рейганомика дала толчок и ресурсы для информационной революции и перехода на новый технологический уклад, где решающую роль стали играть ИТ-индустрия. Новый всплеск НТП на Западе не заставил себя долго ждать: были совершены прорывные достижения в био- и нанотехнологиях, инженерном проектировании, генной инженерии, медицине. Преимущество в кибернетической отрасли, флагмане нового технологического уклада, обернулось почти полным превосходством во всех научно-технических сферах – почти повсюду одно лишь применение компьютеров сулило неоспоримую фору над конкурентами.

Смена модели капитализма привела к власти новый класс – класс финансиалистов (финансиалисты – это уже не прежние финансисты, а качественно новая генерация). В награду за обеспечение экономического роста финансиалисты обрели власть и деньги, доля финансового сектора в мировом ВВП выросла с 10…20 до 40…60%, в монетарном выражении превысив реальный сектор.

Однако финансиалисты прекрасно понимали, что пока жив СССР – они «калифы на час», что кредитное стимулирование спроса – скоропортящийся продукт, действующий лишь до той поры, пока ставка рефинансирования не упадет до нуля. Поэтому при Рейгане и Тэтчер холодная война против СССР развернулась с небывалым ожесточением. Рейган объявил СССР «империей зла» и синхронно с кинопремьерой «Звездных войн» Дж. Лукаса запустил фейк о «стратегической оборонной инициативе» (развертывании в космосе ядерных средств ПРО); в Европе начато размещение межконтинентальных баллистических ракет нового поколения (Minuteman и Trident)…

А СССР вступил в 80-е с нулевым экономическим ростом и… не справился с пришедшим к нему ПЭК-кризисом (главным образом, по субъективным причинам). В отличие от капитализма, не могущего существовать без экономического роста без впадения в кризис или депрессию, социализм может жить с нулевым ростом сравнительно долго (благодаря плановому ведению хозяйства и общественному характеру перераспределения сокращающегося прибавочного продукта). Собственно, примеры Кубы, КНДР и Белоруссии это наглядно продемонстрировали.

Запад же вновь воспользовался моментом. Он активно поучаствовал в развале СССР и с радостью захватил мир в свое полное распоряжение. В отличие от СССР Запад ни секунды не рефлексировал по поводу ответственности за народы, которые он «приручил». Напротив, это были зоны «свободной охоты» для флибустьеров XXI века – vae victis!

4. Новый мировой порядок. В 1991 году Запад получил все рынки и ресурсы мира в свое полное распоряжение – расширяйся не хочу! НТП, казалось бы, должен расти экспоненциально. Но Запад крайне расточительно распорядился свалившемся на него богатством. Запад буквально повторил судьбу испанских конкистадоров, тративших несметные богатства на сверхпотребление.

Причины столь неразумного поведения были не только экономические, но и духовные. Во-первых, отсутствие сравнимого по силе конкурента позволяло наслаждаться триумфом «конца истории» и безмятежно почивать на лаврах. Во-вторых (и в главных), на Западе еще в 70-е произошла фундаментальная антропологическая трансформация – переход от Модерна к Постмодерну. Переход от Традиции к Модерну был отказом от Бога в пользу человека, переход от Модерна к Постмодерна явился отказом от человека в пользу… чего? Как мы теперь понимаем, в пользу сатаны. Постмодерн – это визит Мефистофеля к Фаусту за заложенной еще 500 лет назад его душой, коллективной душой западного человечества.

Но если щадить религиозные чувства атеистически настроенного читателя и оставаться в рамке секулярного дискурса, Постмодерн – это воинствующий нигилизм, бессмысленный и беспощадный бунт против «человеческого, слишком человеческого» в пользу тотального nihilo, стоящего по ту сторону Добра и Зла, Истины и Лжи, Красоты и Безобразия. Причем если Модерн боролся с Традицией, против Бога за человека, то в этой борьбе был хотя бы титанический и героический накал, подобный древнегреческой титаномахии. Борьба же Постмодерна с Модерном – это глумление, нескончаемая пародия, запущенный для общества спектакля КВН. Нужна ли в КВН наука? Нет, абсолютно не нужна. А если и нужна, то на чисто утилитарном уровне – делать фотожабы, монтировать клипы и складывать баллы. Возможно еще, чтобы поручать нейросети писать непотребные шутки.

Постмодерн своим приходом не мог не затронуть самые основы социума. Конечно. общество победившего Постмодерна пока переживает этап «реформации», когда старые институты еще не демонтированы окончательно, а новые еще не заработали в полную силу. Но этот переходный этап уже обзавелся суверенным именем «постиндустриальное общество» – общество потребление, общество офисного планктона, общество услуг. Само название говорит, что мы знаем, от чего ушли, но понятия не имеем, к чему пришли. Мы ушли не только от индустриального общества – мы ушли от реальности. Постиндустриальное общество, наверное, возможно в каком-нибудь мультяшном Барбиленде, но реальное постиндустриальное общество – это цветущий сад Жозепа Борреля, отгороженный глухим забором и культурой отмены от джунглей.

В России 20-х годов ещё не было социализма – был переходный этап, НЭП, когда старые институты и общественные отношения соседствовали с новыми. Жизнь в обществе во время фундаментальных реформ – это жизнь в доме во время капитального ремонта, когда нет возможности съехать, пока условные «таджики» сделают «евроремонт». Постиндустриальное общество – это такой НЭП мондиализма, приглашение в «новое тысячелетие». Каким же видели будущий мир пришедшие к мировой гегемонии финансиалисты?

Все хорошо знают манифест Френсиса Фукуямы «Конец истории» (1989), тогда как написанные примерно в то же время манифесты Жака Аттали «На пороге нового тысячелетия» (1991) и «Линии горизонта» (1992) не так широко известны. Но именно в них финансиалисты с циничной откровенностью победителя открывают свои зловещие планы насчет мира, который они получили в свое почти полное распоряжение.

Согласно Аттали (члену Бильдербергского клуба, директору Европейского банка реконструкции и развития, учителю Саркози, одному из главных идеологов и конструкторов «нового мирового порядка» финансиалистов), мондиализм (французский синоним глобализации) порождает новую элиту «кочевников» (номадов), которая должна быть оторванной от своих национальных корней. Ближайшее будущее, которое уготовано ими для человечества – «абсолютно свободные странствующие по миру хозяева» и толпы народов, загнанные в узы беспросветного и безвыходного рабства. Новый мировой порядок предполагает три уровня господства над человечеством: мировой порядок сакрального, мировой порядок силы, мировой порядок денег. Современный мир, по Ж. Аттали, находится в фазе торгового порядка, когда всё продается и покупается, а деньги являются универсальной ценностью. Власть измеряется количеством контролируемых денег. На этом этапе важнейшей задачей мондиалистов является космополитизация населения и контроль над его численностью путем резкого сокращения рождаемости в странах, не относящихся к «золотому миллиарду». Ответственным за эту программу назначается… тоже банкир (как удивительно!) – бывший директор Всемирного банка Д. Вульфенсон. Мондиалистская концепция переустройства мира базируется на тотальной биороботизации, внедряемой через Международную академию информатизации. В этой концепции человек – придаток к кредитно-регистрационной карточке, кочевник в глобальном разделении специальностей, профессий – без семьи, без родины, без устойчивых связей. Наряду с гиперномадами (менеджерами крупных компаний) будут инфраномады (трудовые мигранты).

Спустя 30 лет манифесты Аттали выглядят не только как по многим пунктам сбывающееся пророчество, но как план, железной рукой внедряемый в жизнь. Цифровая экономика прочно вошла в нашу жизнь, человек стал чуть ли не рабом смартфона. Хаотизация ряда стран Магриба, война на Украине породила неконтролируемые волны миграции (будущие инфраномады). Пандемия ковида подозрительно сильно напоминает эксперимент по сокращению населения в точности по сценарию Аттали («Пандемия должна стать важным средством в наших обществах будущего. Конечно, мы не сможем убить людей или построить лагеря. Мы избавимся от них, заставляя их поверить, что это для их же блага… Мы найдем или вызовем что-то, пандемию, нацеленную на определенных людей, реальный экономический кризис или нет, вирус, который затронет стариков или толстых, это не имеет значения, слабые поддаются этому, напуганные и глупые поверят в это и обратятся за лечением. Мы позаботимся о том, чтобы лечение было на месте, лечение, которое будет решением. Таким образом, отбор идиотов будет производиться самостоятельно: они сами пойдут на бойню»).

Помимо самих финансиалистов входной билет в новую элиту получили «разрабы» – ИТ-специалисты, создатели софта и харда. Новоиспеченным жрецам цифры предстоит создать новую «экосистему» – тот мир-матрицу, в которую, планировалось, раз и навсегда упакуют человечество. Билл Гейтс и Стив Джобс стали идолами миллениалов похлеще каких-то там битлов и роллингов.

Кстати, про новых битлов и роллингов финансиалисты тоже не забыли. Шоу-бизнес и Голливуд необычайно поднялся именно с приходом финансиализма. Что и понятно – максиму Ленина «важнейшим из искусств является кино» никто не собирался отменять. Фабрика грез должна была охмурять и развращать обывателя в режиме нон-стоп вплоть до того момента, пока тот не окажется в полном подчинении «матрицы». Знаменитая строчка Фредди Меркюри «Show must go on» появилась удивительно своевременно – когда мир стал превращаться (точнее, его стали превращать) в беспросветное световое шоу.

Однако было бы слишком поспешно объяснять описанный антропологический спуск (переключение социума сперва в собес, а потом в свинополис) одной лишь злонамеренностью финансократии. В «новой реформации» были свои глубокие резоны.

Современное глобальное общество социологи нередко сравнивают с поздним Древним Римом, и эта аналогия неслучайна. Восстание Спартака, величайшее в древности восстание рабов, к которому довольно быстро присоединилось крестьянство и городская беднота (плебс), создало реальную угрозу центральной власти и потребовало чрезвычайных мер для его подавления. «Опасные классы» продемонстрировали хрупкость тогдашней социальной структуры метрополии и привели к политике популизма, подкупа низших слоев деньгами и продуктами, а также массовыми развлекательными мероприятиями. Древнеримское общество довольно быстро стало обществом потребления, а плебс из «опасного класса» превратился в «праздный класс», прожигающий жизнь в бесконечных оргиях. Ресурсом для подкупа плебса и импорта восточных товаров служило серебро из рудников Иберийских гор, которые Рим отвоевал у Карфагена. Серебра в империи внезапно стало так много, что в империи воцарилась эра сверхпотребления. Казалось, что Элизиум сошел в Рим если не навсегда, то на вторую тысячелетку Вечного города точно. Однако серебра хватило всего на несколько веков – и Рим пришел в упадок, так и не найдя альтернативы потребительскому обществу.

Вот и финансиалисты, патриции XXI столетия, оказались в точно таком же положении. С одной стороны, несметные сокровища из разграбляемого соцлагеря текли рекой; с другой стороны, шок от «восстания Спартака» XX века требовал недопущения даже мысли о коммунистическом реванше. Финансиалисты ничтоже сумняшеся применили популистскую уловку патрициев: львиная доля прибавочного продукта пошла на подкуп западного пролетариата и низших слоев среднего класса. Но в отличие от античных патрициев современные финансовые элиты были хорошо осведомлены, что свалившихся сокровищ хватит ненадолго. Поэтому за оставшееся до очередного кризиса время надо было успеть развратить и оболванить плебс (куда входила также и фасадная, демократически избираемая часть власти) настолько, чтобы он превратился в самое натуральное быдло, жвачный скот без малейших проблесков классового самосознания.

Для этого, для фундаментального расчеловечивания среднего класса комплот шоу-бизнеса, ИТ- и киноиндустрии включился на полные обороты. Человека энергично спускали кубарем по лестнице греха и гедонизма, снимая одно табу за другим, чтобы у того не осталось ни сил, ни возможности остановиться и посмотреть вверх. Или хотя бы оглянуться назад. Религия? Родина? Семья? Биологический пол? О чем вы! – это прошлый век, легенды для динозавров. Теперь главные ценности: осквернение святынь, ЛГБТК+, смена пола, имплантация чипов и даже терианство (идентификация с животными). Ну и деньги, конечно – это святое. Разрешено убийство (эвтаназия), разрешен каннибализм, разрешены легкие наркотики, почти что разрешена педофилия. Что-то еще осталось запрещено?

Под запрет попали традиционные ценности и коммунистические идеалы. Их носителей люстрировали, маргинализировали и культурно отменяли (а особенно несговорчивых даже распинали, как первохристиан или побежденных спартаковцев, – политические убийства и посадки в конце XX века стали обыденным делом). На политическом поле больше, чем полностью истребили левое движение, боровшееся за социальные и экономические права трудящихся, а «левыми» произвольно назначили промоутеров вчерашних фриков и извращенцев. «Правыми» в новой таксономии автоматически стали все хоть сколько-нибудь нормальные граждане. Если «старые» левые боролись за альтернативную социальную систему, то есть в целом были несистемными политическими движениями с точки зрения либералов, то «новые» левые не только встроены в либеральную парадигму, но даже принадлежат высшей элите (как, например, герцогиня Сассекская Меган Маркл, задумавшаяся о политической карьере и поэтому заявившая, что всю жизнь придерживалась… левых взглядов). Разве что в России всё по-прежнему: «левые» – это коммунисты, а «правые» – либералы.

Неудивительно, что политическая борьба свелась к унылым теледебатам «за» или «против» гей-парадов, «за» или «против» «зеленой экономики», «за» или «против» условного Макрона. Все сколько-нибудь важные решения, действительно касающиеся судеб человечества, принимаются узкой группой лиц – своеобразным политбюро таинственного мирового правительства. Эти решения озвучиваются на «пленумах политбюро» (Всемирном экономическом форуме в Давосе или заседании Бильдербергского клуба), которые без обсуждения спускаются для исполнения в международные бюрократические организации (ООН, ВОЗ, МВФ и т. д.) и национальные правительства. Сказал Клаус Шваб про «инклюзивный капитализм» (где все должны работать за пайку и интернет согласно социальному рейтингу) – все проглотили, объявил Билл Гейтс о «пандемии» (где все должны «самоизолироваться» друг от друга) – все взяли под козырек.

До поры до времени с развратом податного населения у финансиалистов всё шло не просто хорошо, а очень хорошо. Модерн, особенно такой развитой и веками настоянный на либерализме, как на Западе, был сам готов бежать в матрицу Постмодерна – потому что давно усвоил, что добро и зло, истина и ложь не более, чем условности, которые следует менять не реже, чем цвет галстука. Собственно, Постмодерн – это доведенный до логического конца (до абсурда?) либерализм, последовательно истребляющий всякую коллективную идентичность: церковь, класс, профсоюз, этнос, семья. Биологический пол и биологический вид, наконец. Когда каждый индивид – отдельная и уникальная особь, это ли не полное торжество индивидуализма?

Сохранились ли в мире страны с неповрежденной Традицией, сказать трудно, но триумфальная поступь Постмодерна споткнулась об археомодерн (термин А.Г. Дугина, обозначающий причудливое и обычно болезненное переплетение аутентичной Традиции с интервенциями Модерна) в странах т.н. «догоняющей модернизации». То, что считалось «хтонью», признаком отсталости и варварства, что безжалостно изгонялось из всех сфер общественной жизни, – внезапно стало спасительной луковкой, удержавшей страны археомодерна от катастрофы. Кавалерийские атаки Постмодерна, пытавшегося с наскока сломать национальные институты семьи, церкви, культуры, наткнулись на глухое сопротивление народов России, Ирана, Китая, Индии, стран Ближнего Востока. В России даже откровенно компрадорская элита ничего не смогла поделать со стойким саботажем «либеральных реформ» (которые удались только в экономике и отчасти в политике). Финансиалисты не смогли переформатировать огромную часть человечества, в случае кризиса и критического снижения уровня жизни могущего открыто взбунтоваться против гегемонии либеральных глобалистов.

5. Постнаука – жизнь после жизни. Нам пришлось несколько отступить от главной темы, чтобы описать структуру и духовную обстановку финансиалистского глобализированного общества. Зато выяснив его главные черты, мы можем лучше понять роль и место науки в нем.

Постнаука, наука в обществе Постмодерна, отказалась от поиска Истины и исполняет чисто сервильные, утилитарные прихоти управляющего класса – за что сильные мира сего (финансиалисты) дают гранты, премии и титулы. Постнаука занята отлучением человека от социального мира погружением его в миры виртуальные, оглуплением человека через его окружение «умными» вещами, превращением самого человека в трансгендера, трансгуманоида, в какого-нибудь… трансформера (в кого угодно, лишь бы подальше от человека). А также разработкой средств управления человеческим поведением, контроля над численностью «человеческой популяции», чтобы она своим присутствием не слишком загрязняла экосистему.

На смену конкуренции глобальных игроков пришла нишевая конкуренция корпораций, каждая со своей «наукой»: Apple против Samsung, Meta против Twitter, Pfizer против Moderna. Наука и образование все больше и больше становятся элитарными, непубличными, из университетов перемещаясь в закрытые аналитические центры («think tanks») и корпоративные лаборатории. А появление Илона Маска, эксцентричного и сверхбогатого ученого-одиночки, проектирующего всё на свете, от космических кораблей до нейрочипов, красноречиво свидетельствует, что в постнауке шоу и пиар занимают главенствующее место.

В постсоветской России наука и образование оказались в цепких лапах глобализации. В 90-е уцелело только то, что было отмечено грантами фонда Сороса, а в новом тысячелетии флагманами науки стали банки, крупные корпорации и филиалы зарубежных ТНК. СБЕР уже не только банк, но и «региональный дилер», продвигающий цифровизацию, вакцинацию и школьное образование (!) в интересах глобалистских структур. Совсем недавно СБЕР представил проект «Мегатренды-2035», по сути, представляющий собой адаптацию плана Аттали для России. Поляризация поколений, поляризация агломераций и малых городов, поляризация доступа к технологиям и образованию, поляризация между богатыми и бедными – такое будущее прописывает нам СБЕР. Скорее всего, СБЕР открестится от своих «мегатрендов» – слишком они откровенны, слишком отталкивающи, слишком расходятся с общественным настроением и духом времени. Но проброс не случаен (перед нами очередная попытка легализации глобалистского дискурса), как не случайно то, что проект приписывается СБЕРу. В век победившего финансиализма банки – вот истинные центры принятия решений.

Разумеется, раскрученный маховик НТП обладает большой инерцией, поддерживаемой академическим сообществом (по иронии судьбы из самой прогрессивной прослойки ставшей едва ли не самой консервативной). Еще работают академии и университеты, ученые еще делают открытия – даже выдающиеся: доказана Великая теорема Ферма, решена загадка тысячелетия Пуанкаре, расшифрован геном человека, в самых потаенных закоулках Вселенной обнаружена «темная материя», из адронного коллайдера на свет Божий явлена «частица Бога»… Но чем дальше, тем ясней, что всё это – «уходящая натура», что наука из «непосредственной производительной силы» превращается в «игру в бисер» касталийского Ордена интеллектуалов. Какую загадку будут решать «британские ученые» следующего тысячелетия? Сколько чертей поместится на ножке наночипа?

На самом деле ситуация представляется еще более угрожающей, нежели мы описали. Эпатажный слоган «Прощай, разум!» эпистемологического анархиста Пола Фейерабенда был воспринят как руководство к действию. Постмодерн подверг пересмотру саму эпистему, фундаментальные методологические основания науки, где отныне правят бал «объектно-ориентированные онтологии» (ООО). ООО – это попытка создать структуры мышления, основанные на исключении субъекта из познания. Если модернистское познание – это познание Декарта, дистанция и оппозиция между субъектом и объектом, то в ООО объекты заменяют субъекты. ООО – это погружение в мир искусственного интеллекта, который сам, без какого бы то ни было участия человека решает уравнения, рисует картины и пишет музыку. Скрипач не нужен.

В мире ООО не нужны «британские ученые», не нужна человеческая наука, не нужен человеческий разум. Да и люди по большому счету будут не сильно нужны. Онтологический статус «быть» в мире ООО человеку надо будет еще заслужить.

6. Наука и жизнь после конца финансиализма. У Запада был шанс отказаться от рейганомики, этой мины замедленного действия, и перейти в режим «нормального промышленного капитализма» (последнюю отчаянную попытку такого перехода предпринял Дональд Трамп). Но Запад за время своей гегемонии так и не удосужился перезапустить системные механизмы экономического воспроизводства, а внесистемные источники рано или поздно заканчиваются подобно серебру иберийских рудников. Неужели элиты Запада так сильно деградировали?

Западные элиты, конечно, деградировали, но дело не только в этом. Демонтажу финансиалистской модели – пожарной меры для спасения Запада перед лицом советской угрозы и ПЭК-кризиса 70-х – сопротивлялись ее бенефициары. Это сами выгодоприобретатели (финансисты, топ-менеджеры) и новый класс, возникший на волне информационной революции и переходу к постиндустриальному миру: креаклы, шоу-бизнес, ИТ-индустрия, старшие и даже младшие менеджеры. У старой, промышленной, элиты просто не хватило духа преодолеть их саботаж.

Кроме того, на фоне необычайного обогащения финансиалистов возникла идея, что когда финансовый рынок насытится, деньги сами потекут в реальный сектор. Ничего не напоминает? Ну конечно же, финансиалисты рассуждали совсем как российские либералы, внушавшие, что власть и деньги нужно передать богатым, а лучше олигархам, потому что у последних денег так много, что они не только больше не будут брать, но будут щедро отдавать людям.

Этому анекдоту не было суждено воплотиться в жизнь, деньги оказались совсем не водой, перетекающей из сосуда с избытком в сосуд с ее недостачей. Чем больше аккумулировалось денег в финансовом секторе, тем охотнее они туда шли, раздувая спекулятивные пузыри и высасывая последнее из реального сектора.

Наконец, в 2008 году грянул кризис – тот самый ПЭК-кризис, о котором все успели основательно забыть, поскольку в отличие от науки «политическая экономия» в постнауке «экономикс» знание о конце капитализма жестко затабуировано. Кредитная ставка обратилась в тыкву, и рейганомика закончилась мировым кризисом, цунами прокатившемся по всему миру и больнее всего ударившей по периферии. После десятилетия агонии и реанимационных мероприятий в виде «количественных смягчений» (бесперебойной работы печатного станка) кризис к концу 10-х годов дошел и до «золотого миллиарда». Вся Бреттон-Вудская система затрещала по швам так, что страны заторопились к выходу из нее, чтобы не быть погребенными под обломками.

Финансиалисты отчаянно боролись за живучесть тонущего корабля, принимая экстренные меры и привлекая самые лучшие умы. «Лучшие умы» собрались в 2018 г. на закрытой конференции в Институте сложности Санта-Фе, где предложили несколько сценариев будущего. Наиболее «перспективным» был признан сценарий «управляемая катастрофа». Если же результаты катастрофы будут не слишком фатальны, участники высказались за сценарий «антропологический переход» (разделение человечества на две группы, где низы и верхи будут представлять собой два различных биологических вида – привет от Аттали!). Вариант катастрофы пытались реализовать сначала через «пандемию», а когда не удалось – прибегли к старому, не раз проверенному способу, через мировую войну, где можно будет списать все долги и переформатировать рынки (а заодно сократить население).

Крах глобализации (по крайней мере, в ее нынешней реализации) становится очевиден уже даже для её самых преданных адептов. Мир распадается на независимые валютно-технологические зоны-автаркии, каждая со своим рынком и своим уровнем разделения труда. Для поддержания относительно приемлемой глубины разделения труда (чтобы иметь собственную армию, вооружение, современное машиностроение и транспорт) в зоне должно проживать не менее 300…500 млн человек. В каждой зоне будет перезапуск НТП со своего уровня технологического развития. В целом мировая деградация технологического уровня неизбежна, особенно сильно она ударит по Западу, в одночасье лишающегося львиной доли рынков и производств.

Прогнозируемый 50%-й обвал финансовых рынков повлечет драматическое снижение благосостояния населения стран Запада, деградацию науки и технологий. Средний класс будет стремительно нищать, так что маркетинговые технологии социального управления (экономическое принуждение) будут вытесняться более жесткими, «авторитарными» и «тоталитарными» технологиями (внеэкономическое принуждение). Практически все страны ждет переход в режим мобилизационной экономики, возможной в трех моделях: фашистская, социалистическая и либеральная (как в США при Рузвельте или в Великобритании при Черчилле). Вот тут историческая память и национальный менталитет могут сыграть решающую роль, подтолкнув Германию (и континентальную Европу) к фашизму, Россию – к социализму, а в англосаксонских странах оставив либеральную модель. Но в любом случае финансиализму наступит конец – провала ему нигде не простят (что не исключает того, что сами финансиалисты, как феодальная аристократия в эпоху буржуазных революций или позднесоветская номенклатура в перестройку, благополучно «релоцируются» в новый правящий класс).

Затеянная Западом нацификация и война на Украине призваны «убить трёх зайцев»: максимально обескровить Россию, помешать ей провести реиндустриализацию и сформировать свою полноценную технологическую зону; ликвидировать средний класс в Европе и подчинить Европу США, не дав ей возможности создать свою зону; на примере Украины отработать фашистские методы управления населением, чтобы экспортировать этот опыт в страны Восточной Европы и по периметру России (максимально затруднив их реинтеграцию в Евразийский союз).

США лихорадочно создают англосаксонскую валютно-технологическую зону на базе AUKUS, стремясь затащить туда Японию, страны Юго-Восточной Азии и Латинской Америки на правах периферии. И континентальную Европу, если удастся развалить ее воспроизводственный контур и присоединить к англосаксонской зоне (также в качестве периферии – Боливар, как известно, не выносит двоих).

Китай тоже ждут сложные времена. Потеря американских и, скорее всего, европейских рынков, инициирует ПЭК-кризис в стране и резкое падение уровня жизни (не случайно в решениях XX Всекитайского съезда КПК зафиксирован перенос внимания с макроэкономики на социальную сферу). Поэтому Китай активно занят поисками новых рынков – главным образом, в Юго-Восточной Азии, где жесткий конфликт с США неизбежен.

Россия уже пережила свою катастрофу, сжатие экономики и деградацию науки и технологий. Поэтому её не только не ждет спад, но даже возможен быстрый рост – при условии, что она, наконец, отвяжется от глобалистских бреттон-вудских структур, блокирующих её суверенное экономическое развитие и индустриализацию.

Предположим, смута и дробление глобального мира на многополярные миры прошли ко всеобщему счастью – что тогда станет с наукой?

Если зоны запустят у себя процессы реиндустриализации (модернизации), то есть продолжат свое развитие в рамке Модерна, тогда в них, как и во всякое послевоенное время, начнется бурное освоение рынков, перестройка логистики и инфраструктуры с глобалистских потоков на внутризональные. Неизбежен новый расцвет науки (точнее, наук – каждой в своей зоне) и технологий, перезапуск НТП, а возможно, даже новая НТР.

Однако это счастье продлится недолго – зоны рано или поздно подойдут к своим пределам, и начнется новый виток глобализации с поглощением и слиянием зон в более крупные. Причем, поскольку дорожка прогресса протоптана и местами выложена плиткой (мир потерял свою первобытную невинность и почти утратил Традицию), второй раз мир промчится по хайвею прогресса гораздо быстрее, чем за 500 лет – как бросивший пить алкоголик возвращается к прежнему графику возлияний не за 20 лет, а за 2 месяца. Может случиться, что во второй раз Постмодерн уже не встретит сопротивления Традиции, ко второму разу цифровая инфраструктура станет более продвинутой и тотальной – а мир рухнет в объектно-ориентированную катастрофу окончательно и бесповоротно.

Так есть ли выход?

7. Наука умерла? Да здравствует наука! Оказывается, выход не только существует, но и отлично нам известен – нам надо только хорошенько вспомнить, какая эпоха пришла на смену Первому Риму.

Пришёл Второй Рим, великая эпоха христианства, решительно отвергшая культ материи и обратившая народы Римской империи к самому высшему проявлению духа. который только возможен, – ко Христу. Человечество обрело сотериологический идеал – Царство Божие. Который вовсе не отменяет материальную жизнь, экономику, науку, культуры, но предписывает всему надлежащую иерархию в топике спасения. Доброе семя – семя всего, что может послужить Богу, Добру, Красоте, Истине – бережно оставляем и взращиваем; злое и сорное семя – безжалостно выпалываем.

«Отделить пшеницу от плевел» – это легко провозгласить, но чрезвычайно трудно осуществить. Первые христиане и мусульмане в порыве благочестивого рвения не устояли перед соблазном легких решений, разгромив Платоновскую академию и предав огню Александрийскую библиотеку. Неужели сторонникам нового торжества православия в России (мы помним, что мир распался на зоны, поэтому имеет смысл говорить не за весь мир, а за свою цивилизацию) суждено вновь погрузиться в обскурантизм «темных веков», уничтожить и предать забвению все научные и культурные достижения Модерна? Это было бы слишком опрометчиво, да и вряд ли мы найдем в себе силы отказаться от автомобилей и самолетов, компьютеров и телефонов.

И тут мудрое христианство указывает нам верный путь. Крест, на котором распяли Христа и святых апостолов, являвшийся величайшим злом, какое когда-либо было в мире, промыслительно стал величайшим добром и краеугольным камнем мироздания – Животворящий Крест Христов спасает, воскрешает и восстанавливает падший мир. Науки и технологии, пригвоздившие человечество к материальному миру и едва этим не сгубившие его, должны стать Крестом, орудием и символом спасения человечества. На этом «кресте» пролито и еще прольется немало крови – пока человечество не раскается в своем заблуждении и не обратит свой ум к Богу, к спасению.

А.Г. Дугин в 2022 году книгой «Интернальные онтологии. Сакральная физика и опрокинутый мир» приглашает к новой эпистеме, обращающей взор ученого внутрь, к центру, к Единому. В ключе предложенной методологии научная картина Модерна и Постмодерна подвергается глубокой ревизии и кардинальному переосмыслению. «Интернальные онтологии» – не просто реакция на ООО и антитеза ей (этого уже недостаточно), это последний выбор Homo Sapiens, еще не успевшего окончательно распрощаться с разумом, между «быть» и «не быть» в пользу «быть». Выбор, который встал перед современным человеком, как и перед главным шекспировским страдальцем Гамлетом, с предельной, экзистенциальной остротой. Впрочем, Гамлет, как тип нового человека эпохи Модерна, сделал выбор в пользу «не быть».

Мы пока плохо понимаем, какой будет новая наука, но зато отлично понимаем, какой она не должна быть. В ней не должно быть места объектно-ориентированным онтологиям, бегствам человека из центра, Бога, вовне, на периферию материального и еще дальше – в инфернальную бездну. Новую науку мы могли бы назвать «христианской наукой», если бы этот термин не был изрядно дискредитирован как адептами протестантской секты Christian Science, так и саентологами. Новая наука не есть теософский винегрет науки и религии, это значительно более радикальный жест, потрясающий самые основы науки и научного мировоззрения.

И коли мы выбрали опцию «быть», то вкусив от древа познания, мы говорим «быть» науке, плоду древа познания. Науке, открывшей темные, изнаночные стороны материи, но лишь теперь обратившейся к светлым, божественным смыслам. Науке, преображающей материю и спасающей мир. Науке, вернувшейся к категорическому императиву Семи мудрецов: «Познай самого себя». И в самом деле, разве есть у науки более важная и неотложная задача?

Костерин Андрей Борисович, православный публицист, г. Владимир