Сегодня исполнилось 110 лет со дня гибели французского писателя Эмиля Золя. Этот писатель, в отличие от Бальзака, Дюма, Стендаля и Мопассана, никогда не был особо популярен в России. В нашей стране он известен в основном как автор открытого письма «Я обвиняю» президенту Франции Феликсу Фору в защиту французского офицера еврейского происхождения Альфреда Дрейфуса. Православные христиане знают его еще и как одного из авторов публицистического сборника «Перо», изданного в свое время в Париже и содержащего критику постановления Святейшего Правительствующего Синода об отлучении Льва Толстого от Церкви.
Публицист Владимир Соколов совершенно справедливо отмечает, что «Золя дал пример открытого вмешательства литературы в политическую борьбу, вещь невиданную до сих пор». «После Золя, - пишет он, - писатели прямо-таки ломанулись в политику. Лев Толстой на старости лет вдруг накинулся на царскую власть за репрессии "Не могу де молчать". Короленко ввязался в защиту невинно осужденных сначала вотяков, а потом и евреев. Даже Чехов, многих раздражавший своей аполитичностью ("большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее"), вдруг с яростью окунулся в дело Золя. "Золя вырос на целых три аршина; от его протестующих писем точно свежим ветром повеяло, и каждый француз почувствовал, что, слава Богу, есть еще справедливость на свете и что, если осудят невинного, есть кому вступиться", - писал он из Ниццы, где тогда находился на лечении».
В подражании Золя нынешние российские писатели также не гнушаются политических дрязг. Состоявшиеся в 2011 году выборы в Государственную Думу России и последовавшие затем акции протеста «несистемной» оппозиции вызвали просто неумеренную политическую активность отечественных писателей. Если Дмитрий Быков и Борис Акунин оказались в стане «болотно-белоленточных», то их коллега по писательскому цеху Захар Прилепин, напротив, весьма остроумно высмеял либерально настроенных деятелей в нашумевшем «Письме либеральной общественности товарищу Сталину».
Особый интерес вызывает один из лучших романов Золя «Жерминаль», который вновь стал актуален в связи с выходом документального фильма «Анатомия протеста-2». В заявлении ЛДПР говорится, что показанное в этом фильме, - это «повторение трагической для страны цепочки развития событий, которые наше государство уже пережило 100 лет назад». «Снова экстремисты всех мастей, снова левые, умеренные правые, националисты, либералы, снова связи с криминалом, - говорится в заявлении. - Цель этих людей - подготовить и провести очередную революцию, захватить власть и начать разрушение российского государства, подготовить плацдарм для захвата наших территорий и природных богатств. Непосредственное участие в этих событиях принимают представители творческой интеллигенции, правозащитники. Что-то напоминает? Примерно то же самое происходило в России в начале прошлого века - не хватает только попа Гапона, чтобы возглавить движение смиренных сограждан к воротам Кремля, с хоругвями и пламенными речами».
Справедливости ради стоит отметить, что события, показанные в фильме «Анатомия протеста-2», являются повторением трагедии, описанной в романе «Жерминаль». Среди его персонажей есть и либералы, и экстремисты, и даже свой «поп Гапон», которые мечтают, что возникнет «новое общество: громадный, сказочно прекрасный город, в котором каждый будет выполнять свою задачу и принимать участие во всеобщих радостях. Старый, прогнивший мир рассыплется прахом, новое, молодое человечество, очищенное от прежних преступлений, сольется в единый трудовой народ, и у него будет такой девиз: от каждого по способности и каждому по делам его». Один из персонажей романа - Суварин - прямо заявляет, что «все рассуждения о будущем преступны - они мешают непосредственным актам разрушения и задерживают развитие революции».
В романе «Жерминаль» скрупулезно и даже дотошно описывается подготовка и проведение забастовки шахтеров. Золя подчеркивает, что эта забастовка не выражение народного недовольства, а провокация, спланированная деятелями «несистемной» оппозиции. Поразительно, сколь похожи нынешние «болотные» оппозиционеры на персонажей великого романа Золя! Сергей Удальцов похож на Суварина, последователи попа Гапона священники Димитрий Свердлов и Алексий Уминский - на аббата Ранвье, многочисленная юная поросль оппозиционной тусовки - на Этьена Лантье, Алексей Навальный и Ксения Собчак - на Раснера, Гарри Каспаров и прочие гастролеры, разъезжающие по миру и устраивающие «цветные» революции в «неугодных» странах, - на Плюшара. Их роднит оторванность от народа и его чаяний, самолюбование, гедонизм, кровожадность и отсутствие, как сейчас модно выражаться, «положительной повестки дня».
Для того чтобы не быть голословным, дадим портреты деятелей «несистемной» оппозиции, участвующих в организации забастовки шахтеров, описанной Эмилем Золя в романе «Жерминаль».
Раснер
«Затем появился полный улыбающийся человек лет тридцати восьми, с гладко выбритым круглым лицом. Это возвратился Раснер, бывший забойщик, уволенный Компанией три года назад после забастовки. Он был отличный рабочий, хороший оратор, всегда оказывался застрельщиком требований углекопов и в конце концов стал вожаком недовольных. Жена его, как и многие жены углекопов, держала маленький кабачок; когда Раснера выбросили на улицу, он сам стал кабатчиком: раздобыл денег и, в пику Компании, открыл питейное заведение почти напротив Ворейской шахты. Теперь оно процветало, стало общественным центром, и гнев, который постепенно Раснер вдохнул в бывших своих товарищей, приносил ему достаток». Когда оппозиционная деятельность стала угрожать его питейному бизнесу, он обуржуазился и остепенился. С ростом прибыли в Раснере усилились гедонистические наклонности. Постепенно он удалился от шахтеров. С некоторых пор его интересовала лишь платежеспособность шахтеров, то есть их способность покупать в его заведении алкогольные напитки.
Плюшар
Бывший шахтер, ставший секретарем Федерации Северной Франции, структуры Интернационала. Вот как Золя описывает его приезд к забастовщикам: «Это действительно был Плюшар. Он подъехал в пролетке, запряженной тощей клячей. Едва она остановилась, он спрыгнул на мостовую, - сухощавый, щеголеватый, большеголовый, с широким лбом, в черном драповом пальто нараспашку, под которым виден был суконный костюм, какие носят по праздникам хорошо зарабатывающие мастеровые. Уже пять лет он не брал в руки напильника, заботился о своей внешности, причесывался гладко, волос к волосу, чрезвычайно гордился своими успехами трибуна; но движения его оставались угловатыми; на больших широких руках все не отрастали ногти, изъеденные железом. Человек весьма деятельный и весьма честолюбивый, он неустанно разъезжал по всей провинции, распространяя свои идеи».
Плюшар, впрочем, как и другие деятели «несистемной» оппозиции, был самовлюблен. В этой связи интересно его выступление перед шахтерами: «Плюшар заговорил. Голос у него был сдавленный и сиплый, но Плюшар умел им пользоваться и, постоянно выступая на рабочих собраниях, достигал ораторских эффектов даже при своем ларингите. Постепенно он усиливал звук, у него появлялись патетические интонации. Он раскидывал руки, сопровождал гладкие периоды покачиванием плеч; он обладал даром слова, похожим на красноречие проповедников, и, как священники в церкви, понижал голое в конце фраз, нанизывая их одну за другой в плавном, однообразном рокотанье, и в конце кондов убеждал». Плюшар пообещал шахтерам, что Интернационал окажет им финансовую помощь с тем, чтобы они смогли выстоять в борьбе с «проклятыми капиталистами». Затем он, убегая, заявил, что «ему надо немедленно ехать в Жуазель, где Легуже давно ждет его указаний. Тогда углекопы, не замедляя бега, крикнули ему: "Счастливого пути", - и понеслись через Монсу так, что только пятки засверкали. Тяжело дыша, перебрасываясь отрывистыми словами, Этьен и Маэ смеялись веселым смехом; оба были уверены теперь в победе: когда Интернационал пришлет им помощь, Компания сама будет умолять их возобновить работу». В итоге помощь все-таки пришла: «Четырех тысяч франков, присланных из Лондона, не хватило и на три дня. Не на что было покупать хлеб. Больше ничего не поступало. Великая надежда рухнула, убивая мужество. На кого же теперь рассчитывать, если и братья покинули их? Углекопы чувствовали себя брошенными на произвол судьбы в самой середине суровой зимы, оторванными от всего мира».
Плюшар не сдержал своего обещания помочь шахтерам проводить забастовку, что, правда, не помешало ему сделать головокружительную карьеру. Вот разговор Этьена с машинистом: « - Ты читал в газетах, какой успех имел Плюшар в Париже? - спросил наконец Этьен. - Когда кончилось собрание в Бельвиле, публика ждала его на улице у выхода, ему устроили овацию... Вон как взлетел! А все жаловался, что говорить не может, охрип. Ну, теперь он далеко пойдет.
Машинист пожал плечами. Он презирал краснобаев, ловких молодцов, которые избирают своей профессией политику, как другие избирают адвокатуру, с единственной целью: получать доходы от своего краснобайства».
Этьен Лантье
Молодой рабочий, ввязавшийся в борьбу за права шахтеров. Постепенно Лантье стал удаляться от рабочих. С некоторых пор он стремился только к карьерному росту и вхождению в «креативный» класс. «В Этьене происходила перемена: пробудилась подавленная бедностью инстинктивная забота о своей внешности, о благообразии; он приобрел суконное платье, даже позволил себе такую роскошь, как хромовые сапоги. Неожиданно для него самого он был признан вожаком - весь поселок группировался вокруг него. Он познал приятное чувство удовлетворенного самолюбия, первые опьяняющие радости популярности. Стоять во главе других людей, командовать ими, хотя он еще так молод и вчера был никому неведомым откатчиком, - сознание этого переполняло его гордостью, подогревало его мечту о близкой революции, в которой он будет играть важную роль. Выражение его лица изменилось, стало строгим, он с удовольствием слушал себя; зародившееся в нем честолюбие вносило воинственность в его взгляды и влекло к борьбе».
«Теперь Этьен был неоспоримым вожаком. В беседах, происходивших по вечерам, его слушали как оракула; чтение постепенно развивало его ум, и он обо всем высказывал критические суждения. Он проводил теперь за книгами ночи напролет, он получал много писем; он даже подписался на бельгийскую социалистическую газету "Мститель", и эта первая появившаяся в поселке газета внушала рабочим необыкновенное почтение к нему. Собственная возраставшая популярность с каждым днем все больше подстегивала его энергию. Вести обширную переписку, обсуждать в ней судьбу рабочих во всех концах провинции, давать советы ворейским углекопам, а главное, чувствовать, что он стал средоточием целого мира, который вращается вокруг него, - все это льстило тщеславию Этьена, еще недавно механика, перепачканного смазочным маслом, забойщика, черного от угольной пыли! Он поднялся на одну ступень, он приблизился к ненавистной ему буржуазии и, не признаваясь себе в этом, втайне гордился своим умом и радовался открывшейся для него возможности достигнуть материального благополучия». Народная масса, пишет Золя, «мало-помалу становилась для него (Этьена. - А.Т.) чужой: его отдаляла от него брезгливость, изощрившиеся вкусы, постепенно развившееся стремление всего его существа подняться выше - к другому классу».
Аббат Ранвье
Честолюбивый и самовлюбленный священник, стремящийся стать народным вождем, достичь популярности и стяжать личную славу в ходе борьбы рабочих за свои права. Для его характеристики приведем одно из его выступлений перед шахтерами: «Аббат Ранвье продолжал свою речь. Он заговорил о плачевном недоразумении между церковью и народом. В туманных выражениях он нападал на городских священников, на епископов, на все высшее духовенство, развращенное наслаждениями, жаждущее господства, вступившее в сговор с буржуазными вольнодумцами и не видящее в безумном ослеплении своем, что именно буржуазия-то и отнимает у церкви власть над миром. Освобождение придет от сельских пастырей, все подымутся, дабы установить с помощью обездоленных царство Христово. И аббату Ранвье казалось, что он уже ведет за собою восставших. Он стоял, выпрямившись во весь рост, высокий, костлявый, чувствуя себя предводителем воинства, революционером во имя евангелия, и глаза его полны были такого огня, что как будто светились в полумраке. Пламенная проповедь увлекала его самого, но бедняки давно не понимали его мистических восторгов».
Суварин
Этот персонаж особо интересен русским читателям. «Это был человек лет тридцати, сухощавый блондин с тонкими чертами, отпустивший длинные волосы и пушистую бородку. Его белые острые зубы, изящный нос и маленький рот, нежный цвет лица были бы под стать хорошенькой девушке; лицо его хранило выражение какого-то кроткого упрямства, а в иные минуты его серые глаза светились стальным блеском, придававшим его облику что-то дикое. Отличительной особенностью его комнаты, обычной конуры бедняка-рабочего, являлся ящик с книгами и бумагами - все его имущество. По национальности он был русский, никогда не говорил о себе, а люди сочиняли о нем всякие небылицы». «Суварин был младшим отпрыском в дворянской семье из Тульской губернии. В Санкт-Петербурге, где он изучал медицину, страстное увлечение идеалами социализма, охватившее тогда всю русскую молодежь, побудило его взяться за ручной труд, и он научился ремеслу механика, ибо решил идти в народ для того, чтобы узнать его и братски ему помогать. Этим ремеслом он и существовал, после того как ему пришлось бежать из-за неудавшегося покушения на императора…» «Этьен в страхе смотрел на него, вспоминая то, что обрывками поверял ему Суварин, рассказывая о бомбах, заложенных под царским дворцом, о шефах жандармерии, которых убивали ударами ножа, словно диких кабанов, о своей возлюбленной, единственной женщине, которую он любил, о том, как ее повесили в Москве дождливым утром, а он, стоя в толпе, в последний раз целовал ее взглядом».
До сих пор идут споры по поводу того, кто же является прототипом Суварина. Как пишет автор газеты «Народная воля», «в работе над образом Суварина Золя, по его словам, "кое-чем позаимствовался" из "Подпольной России" С.М.Степняка-Кравчинского. В революционном активе Суварина значатся реальные факты: убийство шефа жандармов Н.В.Мезенцова 4 августа 1878 г., покушение на Александра II 19 ноября 1879 г. Не мудрено, что в Суварине находят исторические прототипы. Так, К.П.Победоносцев считал, что в нем "не трудно узнать Гартмана". По мнению Е.А.Таратуты, прототипами Суварина, "несомненно, были и Степняк, и Кропоткин"». Все трое претендента имели внешнее сходство с Сувариным: они были молоды, имели бородки, оказались вовлечены в революционную деятельность и эмигрировали из России. Больше всего похож на Суварина Лев Гартман, поскольку он единственный из этой тройки участвовал в покушении на Императора Александра II, а его любовница Софья Перовская действительно была казнена в Москве через повешение. Однако Гартман не имел дворянского происхождения и высшего образования. Кроме того, он никогда не занимался физическим трудом. Зато дворянами были Степняк-Кравчинский и Кропоткин. Более того, семья Кропоткина, а именно его двоюродный брат Дмитрий Николаевич Кропоткин владел родовым имением в Тульской губернии. Поэтому, по всей видимости, Суварин - это собирательный образ революционера-экстремиста, собравший в себя черты Гартмана, Степняка-Кравчинского и Кропоткина.
Публицист А.Пузиков в своей статье «Эмиль Золя», говоря о вышеописанных персонажах романа «Жерминаль», отмечает, что «Золя одинаково равнодушен как к Плюшару, Раснеру, так и Суварину. Он отдает предпочтение Этьену, потому что этот последний пока еще не связал себя ни с одной из партийных догм. Однако и Этьен, по мнению Золя, есть некое чужеродное тело, случайный возбудитель шахтерской массы. Несмотря на искренность своих побуждений, Этьен честолюбив и тщеславен. В романе все время подчеркивается буржуазное перерождение Этьена».
Завершить данную статью хотелось бы словами Эмиля Золя о предназначении романа «Жерминаль»: «Роман написан не ради того, чтобы пробудить сознание к революции. Роман предостерегает о возможности катастрофы, чтобы избежать ее».
Александр Тимофеев, заместитель главного редактора «Русской народной линии»
.jpg)
