Один из властителей дум Серебряного века Николай Бердяев в трактате «Смысл творчества» противопоставил величайшего русского гения Пушкина и величайшего русского святого Серафима Саровского. Опыт XX века показал, что противопоставление таланта и святости оказалось не только ложным, но и гибельным для искусства, в образах которого уже невозможно угадать тот небесный прообраз, который некогда вдохновлял художника. Порой кажется, что это перерождение необратимо. О проблеме искусства в свете святоотеческого учения мы беседуем с поэтом Светланой Кековой, филологом, искусствоведом, доктором филологических наук.
- Светлана Васильевна, почему проблема творчества так актуальна в свете православного вероучения?
- Дело в том, что творчество - это задание, которое человеку дал Бог. Человек сотворен таким образом, что в нем есть жажда творчества. Первое творческое задание Адам получает еще в Эдеме: И взял Господь Бог человека, [которого создал,] и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его (Быт. 2, 15). Фактически это задание состояло в том, чтобы распространить Рай на всю землю. Оно и сегодня в человеке неотменимо. Это с одной стороны. Но с другой стороны, вследствие грехопадения человеческая природа исказилась, поэтому проблема творчества приобрела трагический характер, как и всё, связанное с бытием человека на земле. И теперь, украшая окружающий мир, возделывая вверенный ему сад, человек может уклониться от Божиего замысла о творении. То есть сфера творчества особым образом сопрягается с опасностью прельщения, гордыни, несмиренного отношения к плодам собственного труда.
Конечно, творческий дар - это дар Божий. И всё же в Библии сказано, что начинателями культурного делания, такого как украшательство, строительство городов, создание музыкальных инструментов, были потомки Каина (см.: Быт. 4, 21-22). Поэтому в православном богословии искусство рассматривается как плод цивилизации каинитов, то есть людей, пораженных грехом братоубийства. Епископ Варнава (Беляев) в фундаментальном труде «Искусство святости» призывает отказаться от искусства вообще и подходить к творчеству только как к преобразованию собственной души. И нельзя не согласиться с тем, что духовное делание - это действительно высший вид творчества.
Но и творчество в формах искусства - музыки, живописи, поэзии - является неотъемлемой частью нашей жизни, хотя те, кто несут в душе это творческое задание, сталкиваются с разнообразными соблазнами.
Особенно остро стоит проблема творческих соблазнов в наше время. То, что сегодня выдается за плод творчества, например так называемое актуальное искусство акционизм, к искусству не имеет никакого отношения.
Сегодня искусство, как никогда, далеко от идеала единства Истины, Добра и Красоты, который вдохновлял художников и поэтов еще в XIX веке, о чем писал, например, Владимир Соловьев.
Разрыв между этими тремя началами происходит в эпоху Серебряного века. В советские времена мы были лишены возможности в полной мере прикоснуться к наследию той эпохи, она была под запретом. Открытие произошло очень поздно. Но, к сожалению, вместе с красотой, глубиной, величием, явленными Серебряным веком, в культуру вошло много прельстительного, и у нас на тот момент не было духовной прививки против этих соблазнов. Этому не приходится удивляться, учитывая, что весь XX век был веком гонений на Церковь.
- Вы полагаете, что современные создатели и пропагандисты псевдоискусства - это духовные продолжатели Серебряного века?
- В каком-то смысле да. Ведь именно духовные искания Серебряного века, в частности авангард, породили те явления, которые стали основой современного актуального искусства. Конечно, такое бесславное «продолжение» весьма не похоже на начало. Я думаю, творцы Серебряного века ужаснулись бы, увидев, какие духовные и материальные плоды принесли те идеи, провозвестниками которых они были.
- А что это были за идеи?
- Если в двух словах, то это была вера в безграничность творческого самоутверждения на путях имморализма. Очень коротко и ясно подобное творческое «кредо» сформулировал Валерий Брюсов: «И Господа, и дьявола хочу прославить я». Понятно, что это не могло закончиться ничем, кроме жизненной и творческой катастрофы.
Художник не может быть безразличен к области морали. Он не может одновременно следовать путями добра и путями зла. Приходится выбирать, и часто результатом такого выбора становится поклонение бесовской силе, что мы и видим сегодня.
Но для того, чтобы отринуть соблазны антиискусства, нужен духовный ориентир. Находясь вне церковной традиции, трудно разобраться с тем, что происходит с традицией культурной. А разобраться необходимо, и тут нам могут помочь классические искусствоведческие труды Ханса Зедльмайра, Павла Муратова, Владимира Вейдле, Павла Евдокимова, в которых духовная сущность соблазнов искусства раскрыта с исчерпывающей полнотой. Совсем недавно вышла замечательная книга Андрея Яхнина «Антиискусство».
- Всегда ли вдохновляющая художника духовная сила имеет Божественную природу? Спектр высказываемых мнений, даже среди людей воцерковленных, очень широк. Кто-то полагает, что талантливое произведение искусства всегда несет в себе след Божественного присутствия, даже если автор не верует в Бога, а кто-то считает, что вектор искусства может быть направлен как к Свету, так и к тьме. А какова Ваша точка зрения?
- Чтобы пояснить свою точку зрения, я обращусь к одному эпизоду из романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», а именно к тому моменту, когда Дориан Грей делает на пути порока первые шаги. И сэр Генри, человек, который, собственно, и толкнул его на этот путь, причем вполне осознанно, дарит ему книгу. Давайте посмотрим, что это за книга: «Странная то была книга, никогда еще он не читал такой! Казалось, под нежные звуки флейты грехи всего мира в дивных одеяниях проходят перед ним безгласной чередой. Многое, о чем он только смутно грезил, вдруг на его глазах облеклось плотью. Многое, что ему и во сне не снилось, сейчас открывалось перед ним». То есть мы видим, что содержанием этой книги является воспевание греха. А что же с формой? Читаем: «Книга была написана своеобразным чеканным слогом, живым, ярким и в то же время туманным, изобиловавшим всякими арго и архаизмами, техническими терминами и изысканными парафразами. В таком стиле писали тончайшие художники французской школы символистов. Встречались здесь метафоры, причудливые, как орхидеи, и столь же нежных красок». То есть с точки зрения эстетики эта книга была совершенной. И всё же в последних строках Уайльд характеризует ее воздействие на героя как отравление: «Это была отравляющая книга. Казалось, тяжелый запах курений поднимался от ее страниц и дурманил мозг. Самый ритм фраз, вкрадчивая монотонность их музыки, столь богатой сложными рефренами и нарочитыми повторами, склоняла к болезненной мечтательности». А потом отравленный герой осуществляет на деле всё, о чем прочел в этой отравляющей книге.
Уайльд в предисловии к этому роману пишет: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо. Вот и всё». На первый взгляд, эта идея очень привлекательна, но она глубоко неверна. Самое интересное, что в самом романе Уайльд опровергает свою же собственную идею, ведь он создает художественный образ талантливо написанной книги, которая увлекает читателя во тьму. Практически именно эта книга погубила Дориана Грея, сделав из невинного существа убийцу, сладострастника и наркомана. В художественной форме Оскар Уайльд предостерегает нас от ядов модернизма, хотя в публицистической, напротив, является апологетом внеморального эстетизма.
Конечно, в реальности всё не так просто и однозначно. Любой человек, в том числе и человек творческий, может искренне заблуждаться. Но все-таки при всех отклонениях в художественном произведении есть вектор, направленный к добру или наоборот, и вера помогает оценить духовную направленность того или иного феномена, вовремя скорректировать свой творческий путь и, если нужно, остановиться.
- Бытует расхожее мнение, согласно которому воцерковление может пагубно сказаться на таланте художника. Об этой «опасности» воцерковления говорят очень часто, но конкретных примеров, как правило, не приводят.
- Потому что часто это совсем не так. В подтверждение этой мысли, как правило, вспоминают о Гоголе, который сжег второй том «Мертвых душ» и перестал писать художественные произведения. Но, с моей точки зрения, в том, что человек перестает писать стихи или прозу, нет никакой трагедии. Да, такое может случиться, если он перешел на другой уровень бытия. В сетованиях подобного рода есть немалая доля читательского эгоизма: как же так, раньше он нас радовал своими творениями, а теперь не радует?!
- Насколько я понимаю, Гоголь мучился тем, что ему как художнику доступна только область светского искусства и недоступна область искусства подлинно духовного в церковном смысле слова. Почему разрыв между первым и вторым так сложно преодолеть? Является ли светское искусство по сути своей искажением искусства литургического или же у него принципиально иная природа?
- Понимаете, Гоголь мучился не тем, что он не может творить в формах церковного искусства. Он полагал, что подлинное произведение искусства может сотворить только праведник, а себя праведником не считал. Он ясно видел пороки своей души и полагал, что именно поэтому не может достичь той степени совершенства в творчестве, к которой стремился.
Ведь что такое литургическое искусство? Это искусство, созданное святыми. Именно личная святость помогла им написать те гениальные молитвословия, которые мы используем до сих пор. А что значит святость? Это значит, что вся их жизнь, в том числе и творческий дар, были посвящены только Богу и ничему иному.
Церковное искусство - это искусство перед лицом Бога, когда все творческие силы обращены к Нему. Такое же устремление мы находим и в искусстве классическом. А есть искусство, которое творится перед лицом человека. Это модерн. И есть искусство, которое творится перед лицом бездны. Это авангард.
В творениях гениев слова, принадлежащих к Церкви, таких как Григорий Богослов, Иоанн Дамаскин, святость и творческий дар были неразделимы. Творческий дар был воплощением святости, и именно на путях духовного делания раскрывались все потенциальные возможности творческой личности. Скажем, творчество армянского поэта Григора Нарекаци являет пример соединения святости и гениальности. Это и есть идеал искусства, но осуществить его сегодня в чистом виде, боюсь, уже невозможно.
-
Мне кажется, что современный поэт просто не дерзнет взять на себя
творческое задание, аналогичное тому, какое выполнил, скажем, святой
Иоанн Дамаскин.
- Тут дело не в какой-то определенной форме. Это необязательно должен быть, скажем, церковный канон. Вопрос в том, что побудило поэта обратиться к форме церковного канона? Церковь действительно давала поэту формы, в которые облекалось его религиозное чувство.
Но мне кажется, что для выражения этого чувства пригодны и формы светского искусства, скажем, форма лирического стихотворения или поэмы. Я говорю не о святости, а о духовном векторе, который направлен к Творцу.
Мы, конечно, не можем утверждать, что в гении Пушкина воплотилась его личная святость, но он смог дать русской душе идеальное поэтическое воплощение, потому что почувствовал, что русская душа по своему историческому замыслу - это душа православная.
Мы можем вспомнить и Алексея Константиновича Толстого, и Бориса Пастернака, например его знаменитое стихотворение «В больнице», в котором религиозный порыв души воплощается в совершенной поэтической форме.
Помните, герой стихотворения понимает, что дни его сочтены, и, вместо того чтобы впасть в отчаяние, от всего сердца благодарит Господа:
О, Господи, как совершенны
Дела Твои, - думал больной, -
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О Боже, волнения слезы
Мешают мне видеть Тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным Твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук Твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр.
Замечательный богослов и исповедник XX века Сергей Фудель в одной из своих работ сказал, что для него строки этого стихотворения звучат как последние слова Иоанна Златоуста: «Слава Богу за всё!».
Мы можем вспомнить и многие стихи Семена Липкина, который вообще не был православным человеком. Но в его душе жила вера и во Христа, и в Богородицу. Вот как он видит задачу поэзии:
О, если бы строки четыре
Я в завершительные дни
Так написал, чтоб в страшном мире
Молитвой сделались они,
Чтоб их священник в нищем храме
Сказал седым и молодым,
А те устами и сердцами
Их повторяли вслед за ним...
- В статье «Православное обоснование художественного творчества» Вы пишете о разделении древнерусского искусства на высокое «художество» и низкую «хытрость». А современные проза и поэзия - это художество или «хытрость»?
- Ну, конечно, хытрость. Литературу светского периода уже нельзя назвать художеством.
Вообще, в той статье я опираюсь на классификацию, которую приводит в монографии «О слове преображенном и слове преображающем» замечательная исследовательница древнерусской литературы Любовь Левшун. Что такое «художество»? Это когда человек творит не от себя. Ведь иконописец ощущал себя не творцом, а кистью в руке Божией. То же самое мог о себе сказать и летописец, и составитель жития. В древнерусской литературе не было «самотворенного» творчества. А «хытрость» - это то, что идет от самого человека и годится только для развлечения.
- Хытрость - это то, что близко к понятию «вымысел»?
- И вымысел тоже. Ведь древнерусская литература практически не знала вымысла. Житие - это описание жизни святого человека, летопись - это исследование исторической жизни народа, проповедь - это духовное нравоучение. Сама система жанров в древнерусской литературе не предполагала вымысла как развлекательного элемента.
И всё же русская литература классического периода даже в жанрах, для которых характерен элемент вымысла, стремится к воплощению религиозного идеала. Неслучайно Иустин Попович, святой, недавно прославленный Сербской Православной Церковью, называет Достоевского пророком и апостолом Православия.
- Значит, светское искусство все-таки может стать инструментом служения Богу? Может ли художник или поэт сегодня вернуться в лоно церковного творчества прямым путем?
- На этот вопрос трудно ответить однозначно. Возвращение художника в Православие не может проходить в тех же формах, что и в Средние века. Но жизнь в Церкви, участие в Таинствах не могут не сказаться на деятельности человека, в том числе и творческой. Мы сейчас являемся свидетелями уникального процесса возрождения Православия в России, благодаря которому в Церковь пришло огромное количество людей разных возрастов, разного образовательного и духовного уровня, разных профессий, в том числе и творческих. Художники получили возможность расписывать храмы, писать иконы. Но и те, чья работа напрямую с храмом не связана, тоже могут посвятить дело своей жизни служению Богу. Появилось очень много замечательных филологических и искусствоведческих исследований, в которых закономерности русской и мировой истории и судьбы искусства осмысляются с христианской точки зрения.
Серьезные духовные процессы идут в художественной литературе. Например, исследователь древнерусской литературы Александр Ужанков полагает, что самое интересное в современной русской литературе - это духовная поэзия. И в прозе на наших глазах появилось новое направление, которое знаменуют такие имена, как епископ Тихон (Шевкунов), Олеся Николаева, протоиерей Андрей Ткачев. В их творчестве продолжается житийная линия древнерусской литературы. В живописи идет возвращение к реализму в его духовной ипостаси. То есть, несмотря на все те уклонения в сторону тьмы, о которых мы говорили выше, идеал святости в искусстве неотменим и сегодня. Да и как он может померкнуть, если душа человека по природе христианка?
http://www.eparhia-saratov.ru/Articles/ideal-svyatosti-v-iskusstve-neotmenim
