Известнейший русский художник Петр Петрович Кончаловский, скончавшийся 2-го февраля 1956 г., то есть 55 лет назад, прожив восемь десятилетий, оставил несколько тысяч живописных полотен.
А родился он 135 лет назад, (9) 21 февраля 1876 г. в
городе Славянске Харьковской губернии (теперь Донецкой области) в семье
известного переводчика и издателя Петра Петровича Кончаловского (1839-1904) и
Виктории Тимофеевны Кончаловской, урожденной Лойко (1841-1912). Кончаловские
были участниками революционного движения 1870-х, отец будущего художника был
арестован за пропаганду среди крестьян и сослан в Холмогоры Архангельской
губернии. После ссылки П. П. Кончаловского-старшего имение было конфисковано, и
семья поселилась в Харькове. Надо полагать, что в какой-то мере биография
родителей, их притеснения со стороны царской власти и позволили П. П.
Кончаловскому избежать в последующем репрессий 30-х годов.
В 1880 г. Петр поступил в 3-ю гимназию в Харькове,
занимался рисованием в частной художественной школе М. Д. Раевской-Ивановой
(Третья Харьковская рисовальная школа).
А с 1889 г. уже учился в 1-й гимназии в Москве и
посещал вечерние курсы Строгановского художественно-промышленного училища,
классы технического рисования, где его преподавателем стал самобытный художник
Владимир Дмитриевич Сухов.
В Москве Петр познакомился со многими известными
художниками - М. Врубелем, В. Серовым, К. Коровиным и другими, стал бывать в их
мастерских. Вот как впоследствии он вспоминал о своем первом посещении квартиры
Сурикова: «Василий Иванович произвел сильное впечатление своей внешностью: вот
какой настоящий художник. Грива черных, иссиня, волос, бледное лицо, черные
подстриженные усы и бородка; вся осанка крепко сколоченной, среднего роста
фигуры и совсем оригинальный говор. И какая-то замкнутость во всей атмосфере. В
дверь выглянули черные глаза девочки, посмотрели они недружелюбно, даже
неприязненно. Это были глаза (кто бы мог подумать) моей будущей
жены».
Да, Кончаловский любил Сезанна и Ван Гога, специально
уехал во Францию, чтобы, как он сказал живописцу К. Коровину, «писать не хуже»,
учился в 1896 г. в студии Р. Жюльена, но усвоил опыт французов по-своему. Он
утверждал: «Я, конечно, мог быть „французом", только с московской точки зрения.
Я понятен для настоящих французов потому, что работал французскими методами
живописи, но все же всегда останусь для них славянином и даже „варваром" по
колориту, как писали французские критики».
В 1898 г. Кончаловский возвращается в Россию. Осенью
едет в гости к знакомым в Тверскую губернию и работает в мастерской Венецианова.
Пишет этюды русской осени. Поступает в Высшее художественное училище при
Академии художеств в Петербурге, где учится у В.Е.Савинского, В.И.Творожникова и
Г.Р.Залемана. Через некоторое время переходит в мастерскую батальной живописи
П.О.Ковалевского.
Кончаловский оформлял спектакли и студенческие
постановки, рисовал иллюстрации к произведениям Пушкина. Оставил не только
множество живописных полотен, но и графических листов. Иллюстрировал Лермонтова
«Мцыри», в 1912 г. оформил оперу Антона Рубинштейна «Купец Калашников» в театре
Зимина.
Он хорошо усвоил опыт соотечественников - и предтеч,
передвижников, и современников, и по праву считается одной из ярчайших фигур
русского авангарда: вместе с А. Лентуловым, А. Куприным, И. Машковым, Р. Фальком
Кончаловский основал объединение «Бубновый валет» (с 1910).
Но, как сам писал в воспоминаниях, общественность
бубнововалетчики эпатировать не собирались, их задачи были выше, располагались в
творческих эмпиреях. Эпатаж случился как бы автоматически - такова была реакция
инерционных масс. Но вот занимательно-показательная сценка: когда в мастерскую
Кончаловского пришел поэт Маяковский в своей знаменитой экстравагантной желтой
блузе, с красно-оранжевой морковкой, вставленной вместо платка в нагрудный
карман, Кончаловский захлопнул дверь перед носом поэта, воскликнув: «Футуристам
здесь делать нечего!»
С началом Первой мировой войны Коначаловский был
мобилизован на германский фронт и получил офицерский чин
прапорщика...
Он писал интересные, неожиданные портреты, -
театрального режиссера В. Мейерхольда, лежащего на кушетке, практически накануне
его таинственной трагической гибели в автомобильной катастрофе или писателя
Алексея Толстого, создателя романов «Хождение по мукам», «Петр Первый»,
эпикурейски восседающего с рюмкой водки за изобильным столом, за год до Великой
Отечественной войны.
П.П.Кончаловский. Портрет режиссера В.Э.Мейерхольда. 1938
Но помнят его главным образом по натюрмортам - букетам
сирени, пионов, садов в цвету...
Подмечено точно: помножив традиции русского реализма
середины XIX в. на открытия эпохи модернизма, он создал свой портрет русской
действительности. Верно и другое: некоторые произведения Кончаловского «вызывают
в памяти Тициана, Рембрандта, Рубенса, а то и Сурикова, главного новатора среди
передвижников, и выглядят эти аллюзии так, будто Кончаловский вспоминает
подзабытые живописные гаммы...».
Его творческая манера сильно менялась в течение жизни.
Но почему-то испанскому французу Пикассо никто не пеняет за его не похожие друг
на друга розовые и голубые периоды, на реализм и кубизм, а вот Кончаловского
норовят упрекнуть. Но ведь художник всегда - живой, ищущий ум. Кое-кто, глядя на
жутковатые мясные натюрморты и портреты советских героев, считает, что в
искусстве Кончаловского русский авангард эволюционировал даже не в соцреализм, а
в аллегорию «суеты сует» и смерти. Трудно сказать однозначно: может, автор порой
и имел в виду социальные памфлеты, подобно Шостаковичу, которого хоть и песочили
в постановлениях ЦК КПССС за «сумбур вместо музыки», но, похоже, всю его
глубинную философичную гротескность так и не раскусили.
Показательны размышления П. Кончаловского о мировом
искусстве: «Все великие, любимые мною писатели - стилисты и мастера величайшей
простоты - Шекспир, Гёте, Пушкин, Байрон... Разумеется, если художник хочет
приобрести дешевую популярность, он должен идти на уступки вкусам потребителя.
Такие уступки я нахожу у многих; например, я вижу их у Чайковского. А вот у
Баха, у Бетховена никаких этих уступок не найти, они им не нужны, потому что они
были гиганты в искусстве. Их нет и у Шекспира или у великих мастеров
Возрождения, потому что они обладали настоящим высоким
стилем».
Вот вам шкала, с которой Кончаловский себя соотносил,
примерял. Главное ведь - величие замысла, как любила повторять Анна Ахматова.
Примерно так мыслил и художник П. Кончаловский: «Самое великое и ценное в
художественном произведении - это его замысел. Упустить время для реализации
замысла - это значит потерять все. Пушкин не раз говорил: какие прекрасные
замыслы стихотворений рождались иногда у него, но, если не было возможности
записать, стихи забывались. Осуществление замысла - это какой-то совершенно
логический процесс, и он должен совершиться в необходимый для него момент, не
раньше и не позже. Пропущен этот момент - нет произведения или оно будет
неудачным, охлажденным... Некоторым кажется, что я вообще спешу работать и пишу
чересчур много в ущерб самому себе. Это неверно. Я пишу много просто потому, что
у меня всегда есть много художественных замыслов, потому что они непрерывно
рождаются и требуют реализации, и потому еще, что ничем другим не занят, кроме
живописи. Я тороплюсь тогда только, когда чувствую, сознаю, что настал момент
для реализации замысла. Тут уж не может быть решительно никаких отсрочек. Это
много раз проверено мною на опыте, и, если была задержка, я всегда оставался в
проигрыше как художник. А потому, как бы ни хотелось мне пойти в театр на
премьеру, на концерт или еще куда-нибудь, но, если я почувствую, что можно
опоздать, пропустить нужный момент, я должен бросить все. Я считаю, что так и
должен поступать всякий художник. Он должен приучить себя все бросать ради
живописи, быть беспощадным в этом смысле. Вот почему я и не мог работать как
следует, как мне нужно и как я привык, пока служил на военной службе и когда был
профессором. Живопись по совместительству - это не
искусство».
По стилю литературного письма мы видим, что это был и
незаурядный писатель. Между прочим, П. Кончаловский переводил с французского
книги об искусстве. Одной из первых он перевел книгу Э. Бернара, - разумеется, о
Сезанне.
Он очень много ездил и много писал картин везде: в
Италии, Испании, Франции, Крыму, на Кавказе. Нельзя в современном мире, особенно
мире живописи, оставаться вне влияния европейских мастеров, но Кончаловский
трижды прав, определяя себя русским художником. «Церковные новгородские фрески
ошеломляли своей жизненностью, сохранностью в них местного колорита. Повторялось
то, что было в Сиене. Выходишь к новгородской церкви на базар какой-нибудь и
видишь кругом тех же „святителей", тот же склад лиц, подчас те же выражения...
Это так захватывало, что я большой бытовой холст написал тогда,
„Новгородцы"».
П.П.Кончаловский. Новгородцы. 1925
Небезынтересны очень точные его суждения о
глубинно-подлинном и более поверхностном, о мерах таланта; в этих репликах мы
тоже видим способность П. Кончаловского проникать вглубь, под внешнюю оболочку,
понимать абсолютную шкалу эстетических ценностей. Порой он дает неожиданные
характеристики признанным мастерам: «Конечно, разбирая природу, можно подчас
находить в ней очень верные, но, по существу, препротивные вещи. Какая любовь к
вещам была у Сурикова, как видел он их и с какой нежностью писал! Константин
Маковский писал, например, те же самые вещи, а выходила просто гадость,
бутафория. Все дело в самом художнике, в том, как он воспринимает природу,
потому что ошибки в художественном восприятии уже ничем нельзя исправить,
никакой искусной живописью: вещь все равно будет звучать фальшиво, и чуткое ухо
зрителя всегда услышит эту фальшь».
Прилепить наклейку «формалиста» легко, однако цепляя
ее, мы подчас сами не всегда понимаем, о чем говорим. Есть смысл послушать
самого художника, многие десятилетия, можно сказать, не отходившего от своих
красок, кистей и холстов, по его же признанию, в ущерб всей остальной жизни:
«Как сильна была, например, формальная сторона у Сурикова, а уж он ли не
одухотворенный, насыщенный психологическим содержанием мастер? Одновременно
формальная сторона, умение видеть и схватывать форму невероятно были сильны у
него. В высших своих проявлениях он прямо колоссален как мастер. И происходит
эта колоссальность также от овладения формой, от глубочайшего ее знания. Суриков
страшно любил то живописное естество в искусстве, которое у старых мастеров, у
Рафаэля например, особенно сильно выражено, достигает громадной изысканности,
временами доходит прямо до любования формой. У него не найдешь признаков
однообразия, как, например, у Рубенса. Рубенс не так уж зорко видел, не везде
мог высмотреть то, что истинно...»
П.П.Кончаловский. Автопортрет с внучкой (Маргот). 1943
В 2010 г. прошли две большие выставки Петра Кончаловского - в Русском музее и Третьяковской галерее, вызвавшие большой интерес художественной общественности. Похоронен П. Кончаловский на Новодевичьем кладбище. Его дочь, писательница Наталья Кончаловская, выйдя замуж за поэта Сергея Михалкова, подарила миру двух своих сыновей, одаренных правнуков Сурикова, кинорежиссеров Никиту Михалкова и Андрея Михалкова-Кончаловского. Эта русская художническая ветвь не пресекается, обращаясь к миру, прежде всего русскому, новыми художественными формами. Можно дискутировать о вкусах, о выборе, однако есть внятный предмет общественного эстетического, нравственного, интеллектуального притяжения. А это немало.
