Недавно меня назвали "моралистом", точнее, наверное, обозвали, так как "моралист" в бытовом языке звучит определенно негативно: это человек, который только декларирует некие моральные нормы, да еще и не по адресу, когда на самом деле ничего неморального не происходит. Тем самым "моралист" - это ханжа, а вовсе не нравственный человек.
...Дело было на съемках телепередачи на тему "Может ли искусство портить нравы". Курьезов там хватало, о них прекрасно написал в "Литгазете" Юрий Поляков. А если вернуться к сути разговора, то мы с коллегами утверждали, что в оценке художественного творчества возможен нравственный подход. Конечно, существует теория искусства ради искусства, но любое художественное произведение всегда задевает человека; вопрос в том, на каком уровне: ума, эмоций или, простите, половых органов. И ничто не проходит бесследно. Кроме того, гениальное в искусстве относится к идее, к мировоззрению, а значит - к нравам, и в последнюю очередь - к "технике исполнения". Недаром Данте показал, что предназначение искусства - вести человека из ада через чистилище - к раю. Оставив на совести автора "Божественной комедии" его католические взгляды на загробную жизнь, подчеркну, что в большом искусстве всегда заложена возможность влияния на человека.
Ссылка на Данте и Достоевского наших оппонентов не убеждала; последний даже как-то особенно раздражал. "Вы все искусство хотите свести к Достоевскому!" - бросил мне в упрек наш оппонент-художник, который в конце программы и назвал меня моралистом. Я, конечно, утверждал, что нужно больше художников, хороших и разных. Однако после рассказа его коллеги мне действительно захотелось остаться лишь с великими писателями и художниками. А говорил он об одной из своих работ, название которой в сильно смягченном варианте звучит как "Неписающий мальчик". Художник сетовал, что устроители выставки не разрешили ему оставить изначальное грубо-бытовое название, которое, видимо, и должно было придать его работе ослепительный блеск. Саму же работу автор считал весьма и весьма, как сейчас принято говорить, "концептуальной": это-де русский мальчик, он не может себе позволить бельгийской свободы, выраженной в знаменитом брюссельском фонтане, поэтому и сдерживается. Такой вот "наш ответ" бельгийцам. Многие зрители в зале поддержали скульптора бурными аплодисментами и одобрительным смехом, хотя повод был, скорее, не для смеха, а для слез. Если таков "концепт" новой России, если свобода творчества приводит к созданию подобных "шедевров", то я - однозначно и категорически - за Достоевского и Иванова, за Толстого и Васнецова.
Нет, я не собираюсь петь заунывную песнь про кровь и разврат в современном искусстве. Я прекрасно понимаю, что любое художественное произведение оценивается не по количеству трупов и крови; в конце концов, их и у Шекспира хватает. Повторюсь: гениальным или банальным произведение искусства делает не столько то, что в нем является собственно художественным творчеством, сколько те вопросы, которые художник способен поставить. Хорошо понимавший это Честертон в свое время писал: "Если человек так умен, что очень хорошо пишет, ему хватает ума, чтобы задуматься о жизни. Мелкий писатель довольствуется искусством, крупный - лишь всем на свете. Когда на сцену выходят истинные силы, они приносят не только поразительное мастерство, но и поразительные мысли, и мысли эти для них важнее мастерства". И верно это не только для литературы, но и для изобразительного искусства. Иначе чего носиться с "Черным квадратом"? Оттого и носятся, что дело не в технике, а в идее; именно она кого-то восхищает, а кого-то пугает. Недаром один из героев "Идиота" говорит по поводу картины о снятии с Креста: "Так и веру потерять можно". Такова сила идеи и ее воздействие на человека. Чем довольствуются умы авторов "неписающих мальчиков" и "целующихся милиционеров", мне даже гадать не хочется: все это по ту сторону не только мысли, но и мастерства...
А что касается споров о том, как соотносятся искусство и мораль, то и здесь трижды прав Честертон: "На самом деле писатель учит не столько продуманными и выспренними фразами, выражающими, как он считает, его взгляды, сколько всей атмосферой книги, предметами, пейзажем, одеждой, языком - короче, всем тем, о чем он почти или совсем не думал. Высокое, истинное искусство отличается от ремесленных прописей тем, что у плохой книги есть мораль, а хорошая книга - мораль сама по себе". Хотя, пожалуй, наше время внесло свои коррективы и в эту оценку. Если хорошая книга (картина, фильм и проч.) и сегодня - мораль сама по себе, то плохая уже никакой морали не содержит. Потому что, похоже, ругательным сегодня является не только слово "моралист", но и "мораль" и "нравственность". И все же это не повод для беспросветного уныния. Запрещать подобные экзерсисы бессмысленно. Но давать им оценку необходимо. Равно как и говорить о настоящем - и в искусстве, и в жизни.
http://www.foma.ru/articles/1473/
...Дело было на съемках телепередачи на тему "Может ли искусство портить нравы". Курьезов там хватало, о них прекрасно написал в "Литгазете" Юрий Поляков. А если вернуться к сути разговора, то мы с коллегами утверждали, что в оценке художественного творчества возможен нравственный подход. Конечно, существует теория искусства ради искусства, но любое художественное произведение всегда задевает человека; вопрос в том, на каком уровне: ума, эмоций или, простите, половых органов. И ничто не проходит бесследно. Кроме того, гениальное в искусстве относится к идее, к мировоззрению, а значит - к нравам, и в последнюю очередь - к "технике исполнения". Недаром Данте показал, что предназначение искусства - вести человека из ада через чистилище - к раю. Оставив на совести автора "Божественной комедии" его католические взгляды на загробную жизнь, подчеркну, что в большом искусстве всегда заложена возможность влияния на человека.
Ссылка на Данте и Достоевского наших оппонентов не убеждала; последний даже как-то особенно раздражал. "Вы все искусство хотите свести к Достоевскому!" - бросил мне в упрек наш оппонент-художник, который в конце программы и назвал меня моралистом. Я, конечно, утверждал, что нужно больше художников, хороших и разных. Однако после рассказа его коллеги мне действительно захотелось остаться лишь с великими писателями и художниками. А говорил он об одной из своих работ, название которой в сильно смягченном варианте звучит как "Неписающий мальчик". Художник сетовал, что устроители выставки не разрешили ему оставить изначальное грубо-бытовое название, которое, видимо, и должно было придать его работе ослепительный блеск. Саму же работу автор считал весьма и весьма, как сейчас принято говорить, "концептуальной": это-де русский мальчик, он не может себе позволить бельгийской свободы, выраженной в знаменитом брюссельском фонтане, поэтому и сдерживается. Такой вот "наш ответ" бельгийцам. Многие зрители в зале поддержали скульптора бурными аплодисментами и одобрительным смехом, хотя повод был, скорее, не для смеха, а для слез. Если таков "концепт" новой России, если свобода творчества приводит к созданию подобных "шедевров", то я - однозначно и категорически - за Достоевского и Иванова, за Толстого и Васнецова.
Нет, я не собираюсь петь заунывную песнь про кровь и разврат в современном искусстве. Я прекрасно понимаю, что любое художественное произведение оценивается не по количеству трупов и крови; в конце концов, их и у Шекспира хватает. Повторюсь: гениальным или банальным произведение искусства делает не столько то, что в нем является собственно художественным творчеством, сколько те вопросы, которые художник способен поставить. Хорошо понимавший это Честертон в свое время писал: "Если человек так умен, что очень хорошо пишет, ему хватает ума, чтобы задуматься о жизни. Мелкий писатель довольствуется искусством, крупный - лишь всем на свете. Когда на сцену выходят истинные силы, они приносят не только поразительное мастерство, но и поразительные мысли, и мысли эти для них важнее мастерства". И верно это не только для литературы, но и для изобразительного искусства. Иначе чего носиться с "Черным квадратом"? Оттого и носятся, что дело не в технике, а в идее; именно она кого-то восхищает, а кого-то пугает. Недаром один из героев "Идиота" говорит по поводу картины о снятии с Креста: "Так и веру потерять можно". Такова сила идеи и ее воздействие на человека. Чем довольствуются умы авторов "неписающих мальчиков" и "целующихся милиционеров", мне даже гадать не хочется: все это по ту сторону не только мысли, но и мастерства...
А что касается споров о том, как соотносятся искусство и мораль, то и здесь трижды прав Честертон: "На самом деле писатель учит не столько продуманными и выспренними фразами, выражающими, как он считает, его взгляды, сколько всей атмосферой книги, предметами, пейзажем, одеждой, языком - короче, всем тем, о чем он почти или совсем не думал. Высокое, истинное искусство отличается от ремесленных прописей тем, что у плохой книги есть мораль, а хорошая книга - мораль сама по себе". Хотя, пожалуй, наше время внесло свои коррективы и в эту оценку. Если хорошая книга (картина, фильм и проч.) и сегодня - мораль сама по себе, то плохая уже никакой морали не содержит. Потому что, похоже, ругательным сегодня является не только слово "моралист", но и "мораль" и "нравственность". И все же это не повод для беспросветного уныния. Запрещать подобные экзерсисы бессмысленно. Но давать им оценку необходимо. Равно как и говорить о настоящем - и в искусстве, и в жизни.
http://www.foma.ru/articles/1473/
