В Оптину Пустынь я приехал не как паломник, испросив благословения своего духовника и внутренне подготовившись к встрече с древней святыней, а скорее как экскурсант. Любопытно было взглянуть, что изменилось здесь за тридцать лет после того, как впервые побывал в монастыре.
Всплыло из дальнего: Козельск, мост через Жиздру, полуразвалившиеся храмы, разбросанные по косогору надгробные плиты, запустение. Тогда дорогу к обители вызвался показать дотошный местный краевед по фамилии Сорокин. Среднего роста, полноватый, с приветливым широким лицом, он говорил без умолку, торопливо, порой даже взахлеб - сыпал цитатами из Достоевского, Тургенева, Толстого, тяжко вздыхал, оттирая рукой грязь с могильных камней, чтобы прочесть имена погребенных, и невыразимо грустно смотрел на едва заметные в высокой траве оплывшие холмики.
- Ну вот видите, какой разор.., - растерянно разводил он руками. - А ведь тот, кто отдавал приказ порушить эту красоту, наверняка считал себя человеком культурным. Кому мешали храмы, кельи, могилы? Большевики поставили цель: вырубить под корень веру, вытравить в душах память о великих предках, посеять страх. И чего добились? Иконки как висели в избах, так и висят. Кто верил в Бога, тот и по сей день верит. Разве те, что послабее духом, ударились в пьянку. Скольких русских людей погубила водка! Но сие обстоятельство власть не волнует...
Скажи кто в то время Сорокину, что придет время и все возвратится на круги своя, он бы только рассмеялся: "Чудес на свете не бывает!" И вот спустя много лет в Оптиной опять - службы, монахи, паломники. Еще издали блеснули в солнечных брызгах золоченые маковки церквей за Жиздрой и открылся великолепный вид на монастырь. На сердце сразу стало тепло и радостно, будто кто-то свыше осенил крестным знамением.
- В старину этим берегом переправлялись, - перехватил мой взгляд шофер. - Рассказывали: подойдут, бывало, к реке и кличут перевозчика. Монах на лодке сновал туда-сюда вьюном - народу-то сколько шло! Долго не выжидали, всех успевал доставить...
- А теперь надо в объезд?
- Считай, десяток верст лишних. Ну да по асфальту - пустяк. Вот когда дорога была разбитой, то пыли глотали вволю.
У ворот монастыря нас встретил игумен Владимир. На звоннице ударили в колокола, призывая к вечерней службе. Монахи в черных рясах потянулись к Владимирскому храму - назавтра предстояло празднование в честь Владимирской иконы Божией Матери. Той самой, что избавила Москву от нашествия хана Ахмата в 1480 году. Со школы осело в памяти предание о великом стоянии на реке Угре: на одном берегу полчища завоевателей, на другом - московский князь с дружиной. Вся Москва молилась Пресвятой Богородице пред Владимирской иконой о спасении православной столицы, и Пресвятая Богородица заступилась за землю Русскую: враги бросились наутек, гонимые безотчетным страхом.
Паломников в Оптину Пустынь съехалось много, все они останавливались перед игуменом, чтобы получить благословение на молитву, после чего, крестясь, со смиренными ликами тихо удалялись по тенистым аллеям. Мы шли по свежевыложенной брусчатке, и отец Владимир рассказывал о переменах (он здесь с самого начала возрождения монастыря):
- Слава Богу, нашлись жертвователи - восстановили Казанскую, Введенскую, Владимирскую церкви, колокольню, братские корпуса. Привели в порядок кладбище, убрали сараюшки, вывезли мусор.
- Сколько монахов сейчас здесь?
- За сотню.
- И дел невпроворот? - вырвалось у меня.
- Как видите. Больше в спецовках приходится ходить, нежели в рясах. Сейчас вот возводим часовню на месте захоронения убиенных иеромонаха Василия и иноков Трофима и Ферапонта. Слыхали, конечно, про эту страшную историю?
- Ну как же! Вся Россия содрогнулась: убийца-маньяк, нож с цифрами 666, судебное разбирательство...
- Не такой уж он и маньяк, - нахмурил брови игумен. - Дело темное. Нынче за деньги что хочешь сотворят! Скорее акция была кем-то хорошо спланирована. А братьев не вернешь.
Через боковую дверь вошли в Казанский храм. Пахнуло ладаном, в янтарных солнечных лучах заблестели свежей краской настенные росписи.
- Молодые художники из Суриковского института трудились, - пояснил батюшка. - А Пантократора их педагог Евгений Николаевич Максимов не доверил никому - сам рисовал. Все выдержали по канону. Работой мастеров довольны. Три придела: на север - Крестовоздвиженский, на юг - Георгия Победоносца, на восток - Федора Стратилата. Потихоньку обживаемся. Паломники без конца несут старинные иконы, кресты, подсвечники, лампадки - хранили до поры до времени в своих домах, чтобы потом все вернуть Церкви. Добрый знак. Значит, души остались незамутненными. Иной раз причащаются сразу до трехсот человек: и стар, и млад. Прикладываются к мощам старцев Амвросия, Нектария, Макария, схимников Моисея и Антония. У кого что на душе: грехи большие, грехи малые. Без покаяния нельзя. Как только люди перестанут каяться - мир прекратит свое существование.
Голос священника гулко отдавался под высокими сводами, и, казалось, сама вечность дышала в древних стенах. Хотелось отрешиться от всего суетного, побыть тут подольше, ощутить вселенскую благодать. Но, как всегда, нам некогда - куда-то торопимся, спешим.
Выйдя на улицу, я залюбовался тремя огромными сибирскими лиственницами у входа в Введенский собор.
- Кто их посадил? - поинтересовался у игумена.
- Неизвестно, - ответил он, поднимая голову к вершинам деревьев. - Им, похоже, больше ста лет. Очень удачно, к месту...
Неподалеку находились могилы братьев Киреевских: Ивана и Петра. Славянофилов, ученых, публицистов начала XIX века - современников Пушкина, Карамзина, Гоголя.
- Из воспоминаний очевидцев было известно, что Ивана Васильевича похоронили в ногах старца Макария, - продолжил отец Владимир. - Когда взялись расставлять все на свои места, раскопали могилу, и точно: Иван Киреевский! Удивительно, что спустя полтора века сохранилась часть лица с бакенбардами. Сюртук с двумя рядами пуговиц, брюки, заправленные в сапоги. Даже не верилось!
- Тут, видимо, сплошь песок? - предположил я.
- Не в песке дело... - улыбнулся игумен. - Это же Оптина: тайна на тайне.
Подошли к Владимировской церкви. Из открытых дверей доносились голоса певчих.
- Зайду поставить свечечки, - посмотрел я вопросительно на священника.
- Святое дело, - благословил тот и добавил: - После сведу вас в скит, где принимал паломников старец Амвросий.
С трудом протиснувшись в храм, я подошел к церковной лавке и попросил у сухонькой старушки с кротким морщинистым лицом три свечки. По обыкновению одну из них всегда ставлю к храмовой иконе, вторую - Николаю-угоднику и третью - на канун. Огляделся. Народ стоял плотно. Понял, что к алтарю не пробиться. Затеплил свечи перед образами поближе. Рядом подавали записки о здравии и упокоении. "Надо бы и мне написать", - промелькнуло в голове.
- Не подскажете, где взять листочков для записок? - обратился к старушке.
Она молча указала рукой на столик, стоявший по другую сторону прохода, и принялась неистово молиться, кланяясь до самого пола. Под неодобрительными взглядами паломников еле-еле пробрался к столику в углу. Скоро записки были готовы. Теперь предстояло передать их в конторку. Едва сделал первый шаг, как со всех сторон зашикали: "Куда вы? Началась лития, поминовение всех святых. Ходить нельзя!"
- Но меня ждет игумен у входа, - попытался я возразить женщине, заступившей дорогу.
- Ничего, подождет! - ответила та сухо.
По обе стороны прохода выстроились в ряд монахи. И впрямь: не расталкивать же их? Переминаюсь с ноги на ногу: "Игумен, поди, нервничает: ушел и нет. Да и шоферу пора возвращаться в Калугу". Сколько еще придется ждать? Спрашивать - неудобно.
Наконец не выдержал, наклонился к уху стоявшего рядом мужчины с окладистой бородой и шепчу:
- Скоро конец литии?
Тот строго зыркнул в мою сторону и глухо выдавил:
- Не менее получаса. Еще вынос последует!
Игумен поджидал на том же месте, где мы и расстались. Улыбнулся, глядя на растерянное выражение моего лица, и сказал:
- Не переживайте... Как только началась лития, я понял, что из храма вам не выбраться. Ну да помолиться соборно за Божиих угодников - это же какая благодать!
- Неловко перед вами. - сорвалось у меня с губ. - Столько времени прождали.
- Но ведь на пользу? - прищурился, улыбаясь одними глазами, отец Владимир.
- Да, теперь буду знать, что такое лития.
- Ну и славно! Всех нас Господь наставляет неотступно. Только вот прогуляться до скита уже не смогу. Пора присоединяться к братии - и так половину службы пропустил.
Он окликнул послушника, стоявшего неподалеку, и попросил показать дорогу. Мы расцеловались. На прощание игумен перекрестил меня и добавил к сказанному все с той же легкой усмешкой:
- Так не забывайте сего урока.
Узкая тропинка вела в матерый лес. Шагая по ней с послушником Николаем - пареньком лет двадцати, приехавшим в Оптину Пустынь аж из-под Ставрополя, - я все еще находился под впечатлением пережитого. Отрывочно долетали слова провожатого:
- Хорошо-то как тут! Тишина, покой, приволье. Плоть не буйствует, не тянет ни к вину, ни к гулянкам. А дома, каюсь, грешил. Потому мать и благословила сюда. Второй месяц при монастыре, и не жалею.
Подошли к воротам скита. Николай нажал кнопку звонка. Вскоре на другой стороне зашаркали чьи-то неспешные шаги. Лязгнула задвижка. В притворе показался бородач в заляпанном раствором комбинезоне. Послушник что-то сказал ему, и он молча пропустил нас во двор. Я огляделся. По левую руку стоял небольшой домик, окрашенный в белый цвет.
- Вот здесь и жил старец Амвросий, - пояснил Николай.
- А внутрь нельзя? - вырвалось у меня.
- Дверь на замке. Надо бежать за ключами к эконому.
- Ладно, не стоит. В следующий раз, - попридержал я послушника за рукав, пытаясь справиться с волнением.
Напротив домика старца Амвросия монахи штукатурили стены храма Иоанна Предтечи. День был на исходе, но они, похоже, и не собирались бросать работу.
- На территории скита сделали небольшую гостиницу, где могли бы останавливаться паломники, - продолжал рассказывать паренек. - И я здесь живу. Вот только пока не определился: то ли принять постриг, то ли вернуться домой?
Он посмотрел мне в глаза, ища поддержки. Белокурые вихры, узкое скуластое лицо, напряженные блестящие зрачки, худенькие плечи. Что ему было ответить?
- Тут советы неуместны, - вполне искренне признался я послушнику. - Сам решай! Каждый торит к Господу свою дорогу. Лишь бы в душе не было разлада. Хуже всего - показная набожность. Не раз подмечал: чем больше люди во всеуслышание клянутся в вере в Бога - тем большими пороками обрастают. Не странно ли?
- Праздных, конечно, хватает, - согласился он. - По глазам вижу: иные не то ищут в храмах.
- Вот и не торопись - подумай, какую стезю избрать.
Мы прошли по аллее до небольшого прудика, подернутого изумрудно-желтой пестристой ряской. Постояли на берегу, думая каждый о своем. Легкий ветерок шелестел сухой осокой, откуда-то набежали сизые тучки.
- Пора возвращаться, - глянул с опаской на небо Николай. - Как бы не промокнуть.
И действительно, скоро сверху закапало. Мы прибавили шагу, а потом и вовсе побежали. Разразился ливень. Мощные потоки воды, подхватываемые волнами порывистого ветра, с неистовой силой обрушились на землю; вмиг тропинка превратилась в хлипкий студень, ноги заскользили, потеряв опору. Пришлось свернуть в сторону и двигаться по мокрой траве.
На обратном пути в Калугу я рассказал шоферу про похожую историю, случившуюся со мной несколько лет назад под Истрой, что в Подмосковье.
- Приятель попросил отвезти его на дачу. "Заодно, - говорит, - полюбуешься Ново-Иерусалимским монастырем". Проезжаем Истру, на окраине ее, по левую руку, как сказочное видение, златоглавые храмы в солнечном сиянии. Дух перехватило от красоты! Остановиться бы, зайти, но времени - в обрез. Гоню дальше. Где-то у Бужарова высадил приятеля в дачном кооперативе - и сразу назад. При въезде в город снова перед глазами во всем своем благолепии встал Новый Иерусалим. "Грех проезжать мимо и не заглянуть", - кольнула мысль, но тем не менее поехал дальше. Внимательно следил за указателями. Закончились городские постройки, пошли поля, леса, луга, и вдруг - опять тот же монастырь. "Что такое? Сбился с пути? Ну ведь вот же надпись: "На Москву". Притормозил у автобусной остановки. Спрашиваю, правильно ли еду. Кивают головой: "Да, это дорога на Москву". Опять за окном лесопосадки, деревеньки, поля. Минут через пятнадцать протираю глаза: Господи, неужели Новый Иерусалим? Получалось, что кружил, словно с завязанными глазами... Начинаю спрашивать дорогу у прохожих чуть ли не на каждом перекрестке. Асфальтовое шоссе снова выводит за город. Еду десять, двадцать минут, полчаса - впору добраться уже до Москвы. Глядь - знакомые монастырские стены!
- И впрямь чудеса! - воскликнул шофер.
- А представь мое состояние: мурашки по коже. Напасть, да и только!
- Ну-ну. Что было дальше-то?
- Свернул к монастырю, поставил машину на стоянке и захожу в храм. Покупаю свечки, крещусь перед алтарем. Появляется священник (служба еще не началась), рассказываю ему о своих злоключениях. Он посмотрел на меня с укоризной и говорит: "Да разве вы один сбились с пути? Считай, вся Россия весь двадцатый век шла не туда! Мог ли Господь попустить сие? С первого раза следовало остановиться у святыни".
http://www.gudok.ru/index.php/28084
Всплыло из дальнего: Козельск, мост через Жиздру, полуразвалившиеся храмы, разбросанные по косогору надгробные плиты, запустение. Тогда дорогу к обители вызвался показать дотошный местный краевед по фамилии Сорокин. Среднего роста, полноватый, с приветливым широким лицом, он говорил без умолку, торопливо, порой даже взахлеб - сыпал цитатами из Достоевского, Тургенева, Толстого, тяжко вздыхал, оттирая рукой грязь с могильных камней, чтобы прочесть имена погребенных, и невыразимо грустно смотрел на едва заметные в высокой траве оплывшие холмики.
- Ну вот видите, какой разор.., - растерянно разводил он руками. - А ведь тот, кто отдавал приказ порушить эту красоту, наверняка считал себя человеком культурным. Кому мешали храмы, кельи, могилы? Большевики поставили цель: вырубить под корень веру, вытравить в душах память о великих предках, посеять страх. И чего добились? Иконки как висели в избах, так и висят. Кто верил в Бога, тот и по сей день верит. Разве те, что послабее духом, ударились в пьянку. Скольких русских людей погубила водка! Но сие обстоятельство власть не волнует...
Скажи кто в то время Сорокину, что придет время и все возвратится на круги своя, он бы только рассмеялся: "Чудес на свете не бывает!" И вот спустя много лет в Оптиной опять - службы, монахи, паломники. Еще издали блеснули в солнечных брызгах золоченые маковки церквей за Жиздрой и открылся великолепный вид на монастырь. На сердце сразу стало тепло и радостно, будто кто-то свыше осенил крестным знамением.
- В старину этим берегом переправлялись, - перехватил мой взгляд шофер. - Рассказывали: подойдут, бывало, к реке и кличут перевозчика. Монах на лодке сновал туда-сюда вьюном - народу-то сколько шло! Долго не выжидали, всех успевал доставить...
- А теперь надо в объезд?
- Считай, десяток верст лишних. Ну да по асфальту - пустяк. Вот когда дорога была разбитой, то пыли глотали вволю.
У ворот монастыря нас встретил игумен Владимир. На звоннице ударили в колокола, призывая к вечерней службе. Монахи в черных рясах потянулись к Владимирскому храму - назавтра предстояло празднование в честь Владимирской иконы Божией Матери. Той самой, что избавила Москву от нашествия хана Ахмата в 1480 году. Со школы осело в памяти предание о великом стоянии на реке Угре: на одном берегу полчища завоевателей, на другом - московский князь с дружиной. Вся Москва молилась Пресвятой Богородице пред Владимирской иконой о спасении православной столицы, и Пресвятая Богородица заступилась за землю Русскую: враги бросились наутек, гонимые безотчетным страхом.
Паломников в Оптину Пустынь съехалось много, все они останавливались перед игуменом, чтобы получить благословение на молитву, после чего, крестясь, со смиренными ликами тихо удалялись по тенистым аллеям. Мы шли по свежевыложенной брусчатке, и отец Владимир рассказывал о переменах (он здесь с самого начала возрождения монастыря):
- Слава Богу, нашлись жертвователи - восстановили Казанскую, Введенскую, Владимирскую церкви, колокольню, братские корпуса. Привели в порядок кладбище, убрали сараюшки, вывезли мусор.
- Сколько монахов сейчас здесь?
- За сотню.
- И дел невпроворот? - вырвалось у меня.
- Как видите. Больше в спецовках приходится ходить, нежели в рясах. Сейчас вот возводим часовню на месте захоронения убиенных иеромонаха Василия и иноков Трофима и Ферапонта. Слыхали, конечно, про эту страшную историю?
- Ну как же! Вся Россия содрогнулась: убийца-маньяк, нож с цифрами 666, судебное разбирательство...
- Не такой уж он и маньяк, - нахмурил брови игумен. - Дело темное. Нынче за деньги что хочешь сотворят! Скорее акция была кем-то хорошо спланирована. А братьев не вернешь.
Через боковую дверь вошли в Казанский храм. Пахнуло ладаном, в янтарных солнечных лучах заблестели свежей краской настенные росписи.
- Молодые художники из Суриковского института трудились, - пояснил батюшка. - А Пантократора их педагог Евгений Николаевич Максимов не доверил никому - сам рисовал. Все выдержали по канону. Работой мастеров довольны. Три придела: на север - Крестовоздвиженский, на юг - Георгия Победоносца, на восток - Федора Стратилата. Потихоньку обживаемся. Паломники без конца несут старинные иконы, кресты, подсвечники, лампадки - хранили до поры до времени в своих домах, чтобы потом все вернуть Церкви. Добрый знак. Значит, души остались незамутненными. Иной раз причащаются сразу до трехсот человек: и стар, и млад. Прикладываются к мощам старцев Амвросия, Нектария, Макария, схимников Моисея и Антония. У кого что на душе: грехи большие, грехи малые. Без покаяния нельзя. Как только люди перестанут каяться - мир прекратит свое существование.
Голос священника гулко отдавался под высокими сводами, и, казалось, сама вечность дышала в древних стенах. Хотелось отрешиться от всего суетного, побыть тут подольше, ощутить вселенскую благодать. Но, как всегда, нам некогда - куда-то торопимся, спешим.
Выйдя на улицу, я залюбовался тремя огромными сибирскими лиственницами у входа в Введенский собор.
- Кто их посадил? - поинтересовался у игумена.
- Неизвестно, - ответил он, поднимая голову к вершинам деревьев. - Им, похоже, больше ста лет. Очень удачно, к месту...
Неподалеку находились могилы братьев Киреевских: Ивана и Петра. Славянофилов, ученых, публицистов начала XIX века - современников Пушкина, Карамзина, Гоголя.
- Из воспоминаний очевидцев было известно, что Ивана Васильевича похоронили в ногах старца Макария, - продолжил отец Владимир. - Когда взялись расставлять все на свои места, раскопали могилу, и точно: Иван Киреевский! Удивительно, что спустя полтора века сохранилась часть лица с бакенбардами. Сюртук с двумя рядами пуговиц, брюки, заправленные в сапоги. Даже не верилось!
- Тут, видимо, сплошь песок? - предположил я.
- Не в песке дело... - улыбнулся игумен. - Это же Оптина: тайна на тайне.
Подошли к Владимировской церкви. Из открытых дверей доносились голоса певчих.
- Зайду поставить свечечки, - посмотрел я вопросительно на священника.
- Святое дело, - благословил тот и добавил: - После сведу вас в скит, где принимал паломников старец Амвросий.
С трудом протиснувшись в храм, я подошел к церковной лавке и попросил у сухонькой старушки с кротким морщинистым лицом три свечки. По обыкновению одну из них всегда ставлю к храмовой иконе, вторую - Николаю-угоднику и третью - на канун. Огляделся. Народ стоял плотно. Понял, что к алтарю не пробиться. Затеплил свечи перед образами поближе. Рядом подавали записки о здравии и упокоении. "Надо бы и мне написать", - промелькнуло в голове.
- Не подскажете, где взять листочков для записок? - обратился к старушке.
Она молча указала рукой на столик, стоявший по другую сторону прохода, и принялась неистово молиться, кланяясь до самого пола. Под неодобрительными взглядами паломников еле-еле пробрался к столику в углу. Скоро записки были готовы. Теперь предстояло передать их в конторку. Едва сделал первый шаг, как со всех сторон зашикали: "Куда вы? Началась лития, поминовение всех святых. Ходить нельзя!"
- Но меня ждет игумен у входа, - попытался я возразить женщине, заступившей дорогу.
- Ничего, подождет! - ответила та сухо.
По обе стороны прохода выстроились в ряд монахи. И впрямь: не расталкивать же их? Переминаюсь с ноги на ногу: "Игумен, поди, нервничает: ушел и нет. Да и шоферу пора возвращаться в Калугу". Сколько еще придется ждать? Спрашивать - неудобно.
Наконец не выдержал, наклонился к уху стоявшего рядом мужчины с окладистой бородой и шепчу:
- Скоро конец литии?
Тот строго зыркнул в мою сторону и глухо выдавил:
- Не менее получаса. Еще вынос последует!
Игумен поджидал на том же месте, где мы и расстались. Улыбнулся, глядя на растерянное выражение моего лица, и сказал:
- Не переживайте... Как только началась лития, я понял, что из храма вам не выбраться. Ну да помолиться соборно за Божиих угодников - это же какая благодать!
- Неловко перед вами. - сорвалось у меня с губ. - Столько времени прождали.
- Но ведь на пользу? - прищурился, улыбаясь одними глазами, отец Владимир.
- Да, теперь буду знать, что такое лития.
- Ну и славно! Всех нас Господь наставляет неотступно. Только вот прогуляться до скита уже не смогу. Пора присоединяться к братии - и так половину службы пропустил.
Он окликнул послушника, стоявшего неподалеку, и попросил показать дорогу. Мы расцеловались. На прощание игумен перекрестил меня и добавил к сказанному все с той же легкой усмешкой:
- Так не забывайте сего урока.
Узкая тропинка вела в матерый лес. Шагая по ней с послушником Николаем - пареньком лет двадцати, приехавшим в Оптину Пустынь аж из-под Ставрополя, - я все еще находился под впечатлением пережитого. Отрывочно долетали слова провожатого:
- Хорошо-то как тут! Тишина, покой, приволье. Плоть не буйствует, не тянет ни к вину, ни к гулянкам. А дома, каюсь, грешил. Потому мать и благословила сюда. Второй месяц при монастыре, и не жалею.
Подошли к воротам скита. Николай нажал кнопку звонка. Вскоре на другой стороне зашаркали чьи-то неспешные шаги. Лязгнула задвижка. В притворе показался бородач в заляпанном раствором комбинезоне. Послушник что-то сказал ему, и он молча пропустил нас во двор. Я огляделся. По левую руку стоял небольшой домик, окрашенный в белый цвет.
- Вот здесь и жил старец Амвросий, - пояснил Николай.
- А внутрь нельзя? - вырвалось у меня.
- Дверь на замке. Надо бежать за ключами к эконому.
- Ладно, не стоит. В следующий раз, - попридержал я послушника за рукав, пытаясь справиться с волнением.
Напротив домика старца Амвросия монахи штукатурили стены храма Иоанна Предтечи. День был на исходе, но они, похоже, и не собирались бросать работу.
- На территории скита сделали небольшую гостиницу, где могли бы останавливаться паломники, - продолжал рассказывать паренек. - И я здесь живу. Вот только пока не определился: то ли принять постриг, то ли вернуться домой?
Он посмотрел мне в глаза, ища поддержки. Белокурые вихры, узкое скуластое лицо, напряженные блестящие зрачки, худенькие плечи. Что ему было ответить?
- Тут советы неуместны, - вполне искренне признался я послушнику. - Сам решай! Каждый торит к Господу свою дорогу. Лишь бы в душе не было разлада. Хуже всего - показная набожность. Не раз подмечал: чем больше люди во всеуслышание клянутся в вере в Бога - тем большими пороками обрастают. Не странно ли?
- Праздных, конечно, хватает, - согласился он. - По глазам вижу: иные не то ищут в храмах.
- Вот и не торопись - подумай, какую стезю избрать.
Мы прошли по аллее до небольшого прудика, подернутого изумрудно-желтой пестристой ряской. Постояли на берегу, думая каждый о своем. Легкий ветерок шелестел сухой осокой, откуда-то набежали сизые тучки.
- Пора возвращаться, - глянул с опаской на небо Николай. - Как бы не промокнуть.
И действительно, скоро сверху закапало. Мы прибавили шагу, а потом и вовсе побежали. Разразился ливень. Мощные потоки воды, подхватываемые волнами порывистого ветра, с неистовой силой обрушились на землю; вмиг тропинка превратилась в хлипкий студень, ноги заскользили, потеряв опору. Пришлось свернуть в сторону и двигаться по мокрой траве.
На обратном пути в Калугу я рассказал шоферу про похожую историю, случившуюся со мной несколько лет назад под Истрой, что в Подмосковье.
- Приятель попросил отвезти его на дачу. "Заодно, - говорит, - полюбуешься Ново-Иерусалимским монастырем". Проезжаем Истру, на окраине ее, по левую руку, как сказочное видение, златоглавые храмы в солнечном сиянии. Дух перехватило от красоты! Остановиться бы, зайти, но времени - в обрез. Гоню дальше. Где-то у Бужарова высадил приятеля в дачном кооперативе - и сразу назад. При въезде в город снова перед глазами во всем своем благолепии встал Новый Иерусалим. "Грех проезжать мимо и не заглянуть", - кольнула мысль, но тем не менее поехал дальше. Внимательно следил за указателями. Закончились городские постройки, пошли поля, леса, луга, и вдруг - опять тот же монастырь. "Что такое? Сбился с пути? Ну ведь вот же надпись: "На Москву". Притормозил у автобусной остановки. Спрашиваю, правильно ли еду. Кивают головой: "Да, это дорога на Москву". Опять за окном лесопосадки, деревеньки, поля. Минут через пятнадцать протираю глаза: Господи, неужели Новый Иерусалим? Получалось, что кружил, словно с завязанными глазами... Начинаю спрашивать дорогу у прохожих чуть ли не на каждом перекрестке. Асфальтовое шоссе снова выводит за город. Еду десять, двадцать минут, полчаса - впору добраться уже до Москвы. Глядь - знакомые монастырские стены!
- И впрямь чудеса! - воскликнул шофер.
- А представь мое состояние: мурашки по коже. Напасть, да и только!
- Ну-ну. Что было дальше-то?
- Свернул к монастырю, поставил машину на стоянке и захожу в храм. Покупаю свечки, крещусь перед алтарем. Появляется священник (служба еще не началась), рассказываю ему о своих злоключениях. Он посмотрел на меня с укоризной и говорит: "Да разве вы один сбились с пути? Считай, вся Россия весь двадцатый век шла не туда! Мог ли Господь попустить сие? С первого раза следовало остановиться у святыни".
http://www.gudok.ru/index.php/28084
