Небесный и земной поклон благотворительному фонду «Возрождение Тобольска»: с Божией помощью, в усердных и вдохновенных трудах родился и узрел свет величавый четырёхтомник «Тюмень - столица деревень». Славный тобольский книгоиздатель Аркадий Григорьевич Елфимов в серии «Тобольск и вся Сибирь» изрядно издал великолепных книг, кои обрели всероссийскую издательскую славу, но помянутый четырёхтомник, на мой взгляд, превзошёл все былые издания, ибо в четырех томах с любовью, восхитительной и сострадательной, запечатлелось эхо былой крестьянской цивилизации.
В четырёхтомнике (составители Н.А.Балюк и А.Л.Вычугжанин) более ста пятидесяти статей, кои сходу не осмыслишь, не оценишь, а посему выражу лишь обобщённые мысли о деревенском мире, созвучные идеям, прозвучавшим в четырёх книгах. О двухтысячелетней крестьянской этике и эстетике я уже горячо и обширно толковал в очерках, главы из которых опубликованы в четырёхтомнике, а ныне дословно напомню. Но вначале о доморощенных русофобах, что опаснее иноземных врагов, ибо рассуждали обычно от имени российских властителей дум.
Русскоязычные литераторы, историки и прочие учёные мужи, искушённые Европой, утратившие русский творческий дух, с презрением толковали о русском народе, что вначале прошлого века на три четверти был крестьянским. Прозападная образованщина, впавшая в чужебесие, на разные лады трезвонила: русские крестьяне темны, яко мрачная ночь, дикие, яко таёжное зверьё. Российские русоненавистники в надежде на чаевые с холопским подобострастием целовали руку Западной Европе, жестоковыйной старой блудне, что густо запудрила корявые морщины, напомадила впалые щеки, кроваво накрасила губы и дочерна насурьмила брови и ресницы вокруг пустых глазниц. Целуя руку Западной Европе, подобострастно заглядывая в пустые глазницы, доморощенные чужебесы, настойчиво и назойливо толковали о рабстве, лености, темноте и забитости вечно пьяного русского простолюдья.
Пав ниц перед величием крестьянской речи, великий знаток русских календарных обрядов и обычаев Иван Сахаров возмущался: «Было время, когда я слышал, как в городах и сёлах русские, наученные заморскими бродягами, с презрением говорили, что русский язык есть язык холопский, что образованному человеку совестно читать и писать по-русски, что наши песни, сказки и предания глупы, пошлы и суть достояние подлого простого народа, деревенских мужиков и баб, что наша народная одёжа (повязка, кокошник, сарафан и кафтан) заклеймены презрением, осуждены Европой на изгнание и носят на себе отпечаток холопства, вынесенного из Азии.»
В чужебесие впадали даже некие русские писатели, вечор воспевавшие родной народ; и по сему поводу вспомним Ивана Тургенева, коего литературная Европа ценила выше прочих русских классиков ХIХ столетия. Федор Достоевский обличал Тургенева, в Баден-Бадене вдруг впавшего в германофильскую русофобию, что особо ярко и откровенно выразилось в романе «Дым». Достоевский, да и все тогдашние русофилы, восприняли роман, как западническую клевету на Россию и русский народ, и сие сочинение, по словам Федора Михайловича, «подлежало сожжению от руки палача». Оно, вроде, брань на вороту не виснет, но простоватый русский книгочей мог и за чистую правду принять выводы Тургенева о том, что «…Русь в целые десять веков ничего своего не выработала, ни в управлении, ни в суде, ни в науке, ни в искусстве, ни даже в ремесле… (…) Наша матушка, Русь православная, провалиться бы могла в тартары, и ни одного гвоздика, ни одной булавочки не потревожила бы, родная (…) потому что даже самовар, и лапти, и дуга, и кнут – эти наши знаменитые продукты – не нами выдуманы. (…) Ну скажите мне на милость, зачем врёт русский человек? (…) Лезут мне в глаза с даровитостью русской натуры, с гениальным инстинктом (…) Да какая это даровитость, помилуйте, господа? Это лепетание спросонья, а не то полузвериная сметка. (…) Русское художество, русское искусство!.. Русское кружение я знаю и русское бессилие тоже, а с русским художеством, виноват, не встречался. (…) Русские люди – самые изолгавшиеся люди в целом свете; а ничего так не уважают, как правду, ничему так не сочувствуют, как именно ей…»
Скверное сие толкование, родившись в позапрошлом веке среди прозападным «просветителей», два века внушалось русскому народу сокрушителями народно-православной, российской государственности, и сокрушение России, очевидно, входило в зловещие помыслы мировой сатанократии, для которой Россия, последний приют Господень, что кость в горле.
Русофобское германофильство позднего Тургенева навсегда и враждебно разлучила его с Достоевским, ярым русофилом, тем паче Иван Сергеевич и ранее относился к Федору Михайловичу весьма насмешливо. Да и какая могла быть дружба между писателями?! богатый, рослый, красивый, усмешливо благодушный, либерально прозападный Тургенев и отчаянно бедный, малорослый, болезненно нервный, почвенный русофил Достоевский.
Авдотья Яковлевна Панаева вспоминала: «С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своей раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев — он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался... Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду... Вместо того, чтобы снисходительно смотреть на больного, нервного человека, его еще сильнее раздражали насмешками...». Вершина унижения Достоевского – стих, сочинённый Тургеневым и Некрасовым, что начинался злой строфой: «Витязь горестной фигуры, /Достоевский, милый пыщ,/На носу литературы /Рдеешь ты, как новый прыщ...»
При жизни повеличенные классиками русской литературы, Некрасов и Тургенев, тем не менее, изрядно ошибались по поводу Достоевского, который в силу гениальности, в силу великой, жертвенной любви к русскому народу, сплошь крестьянскому, узрел высокое и спасительное христианское предназначение русского простолюдья.
По мнению авторов четырёхтомного издания «Тюмень-столица деревень», смешно и грешно, подобно Тургеневу, даже помыслить о темноте и дикости русского крестьянина, что с древнейших лет обладал вселенским знанием: ведал природу земную от матери-сырой земли и до божьей коровки, ползущей по стеблю осоки; чуял предвестия летних гроз и зимних метелей; по небесному лику с рассветами и закатами, по солнцу, луне и звёздам провидел погоду и грядущий урожай, и приплод. Из сего благоговейного вселенского знания русский крестьянин породил столь календарных примет, пословиц, поговорок, сколь звёзд на Млечном пути, придав речениям глубинный иносказательный смысл и словесно столь благолепно облачив речения, что взревновали даже Богом одарённые книжные поэты.
Писатели, публицисты, историки, народоведы – авторы четырёхтомника «Тюмень-столица деревень» – по сути утверждают: грешно суесловить о темноте и дикости русского крестьянина, что создал сверхгениальную и необозримую обрядовую и песенную культуру, далеко превосходящую крестьянские культуры европейских народов. Подтверждение тому – русская песня, вершинный жанр устной народной поэзии; и сказал о том даже и не русский человек, – Рудольф Вестфаль, известный немецкий учёный, исследователь античной филологии и поэзии, знаток немецкой и русской народной этики: «Поразительно громадное большинство русских народных песен, как свадебных и похоронных, так и всяких других, представляют нам такую богатую, неисчерпаемую сокровищницу истинной нежной поэзии, чисто поэтического мировоззрения, облечённого в высокопоэтическую форму, что литературная эстетика, приняв раз русскую песню в круг сравнительных исследований, непременно назначит ей безусловно первое место между песнями всех народов земного шара (Выделено мною. - А. Б.). И немецкая народная песня представляет нам много прекрасного, задушевного и глубоко прочувствованного, но так узко течение этой песни в сравнении с широким потоком русской народной лирики, которая не менее немецкой поражает ваше впечатление, но зато далеко превосходит ее своею несравненной законченностью формы... Философия истории имеет полное право вывести из этого дарования самые светлые заключения для будущности русской истории».
* * *
В очерках и статьях четырёхтомника «Тюмень-столица деревень». – сословная роль крестьянства в российской истории, хотя письменные труды по истории Государства Российского грешили тем, что составлялись лишь из историй правящих кругов, из истории войн и общественно-политических движений в ярой борьбе за власть и грешные земные блага, из истории научных, культурных достижений, религиозных преобразований. А многовековая повседневная простонародная жизнь, история развития народного духа прозябали в тени.
«Читая лекции отечественной истории в наших учебных заведениях, преподаватели этого предмета мало говорят об обычаях и образе жизни наших предков, почему бытовая сторона нашего народа в своём прошлом почти потеряна для нас», – знаменитый писатель-этнограф Михаил Забылин писал сие более века назад, когда в крестьянстве цвела и красовалась двухтысячелетняя обрядовая этика-эстетика, а уж что говорить о нынешней поре, когда русскость в народе истреблена западным варварством.
В статьях четырёхтомника «Тюмень-столица деревень» прозвучала мысль о том, для русского народа, до начала минувшего века сплошь земледельческого, национальная история – история крестьянской жизни, история развития народных душ от испуганного и по-детски восторженного одухотворения природы и природных стихий, от языческого идолопоклонничества к душеспасительной вере во Христа Спасителя. О крестьянах, покорно нёсших Крест, рече Господь: Блажени кротцыи, яко тии наследуют землю» (От Матфея Святое благовествованные. 5:5.)
Лишь на безумном закате прошлого века, когда глобальная технократическая цивилизация почти погребла природный мир и слитый с ним крестьянский, сельских жителей изрядно убавилось; но даже бывшие крестьяне, что перешли в другие сословия, и порой даже те, что родились оторванные от земли, в сокровенной глуби души и по сей день не утратили крестьянского духа и томительной, отрадной тяги к матери-сырой земле.
Сочинения о деревенском мире, собранные в четырёхтомник «Тюмень-столица деревень», – лишь поклонное прикосновение к былой крестьянской вселенной, ибо, запечатлённая в ремесленном, обрядовом и словесном народном искусстве, вселенная – необозрима и непостижима. Двухтысячелетняя русская народная, суть, крестьянская, языковая стихия, воплощённая в устном поэтическом, прозаическом слове – в эпосе, в былине и песне, в житийном мифе и заговорной молитовке, причитании и сказке, бывальщине и быличке, в кружевном речении, в пословице и поговорке, –гениальнее самой гениальной стилистики самого великого книжного поэта. Как беспомощны краски перед природой – бедные и бледные, так и бессильно книжное слово перед исконным крестьянским.
Даже великий поэт Александр Пушкин, прочитав поговорки и народные сказки, собранные Владимиром Далем, признался, обречённо склонив голову пред неодолимой мощью тысячелетнего народного слова: "Сказка сказкой, а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, – надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей!»
У Пушкина, гения всех времён и народов, руки опускались перед народным словом, воплощённом в былинах, песнях, сказках, пословицах и поговорках, из чего следует, что народное поэтическое слово, в гениальности превосходя не токмо Пушкина, но и всю классическую прозу и поэзию, – суть произведения, созданные всем русским народом соборно, и доводились до ума и божественного духа долгими веками. Да и величие самого Пушкина перед классическими поэтами «золотого века» лишь в том и таилось, что, Александр Сергеевич, аристократ, казалось бы, смертельно далёкий от деревенского мира, вдруг открывает крестьянскую поэзию, и в его стихах звучат народные мотивы, где «русский дух», где «Русью пахнет».
В четырёхтомнике «Тюмень-столица деревень» поминается «деревенская проза», обогатившая отечественную словесность талантливыми сочинениями Шергина, Абрамова, Астафьева, Носова, Белова, Распутина, Личутина. Уходящая корнями в древнекрестьянскую обрядовую поэзию, в избранных произведениях созвучная средневековым повестям, деревенская проза и поэзия прошлого века в сравнении с дворянской, разночинной более полно и правдиво выразила русский народ, что до начало прошлого века был сплошь крестьянским. Деревенская прозаики, чьи славные имена выше помянуты, создали талантливые сочинения, лишь коснувшись величавой крестьянской вселенной. Деревенская проза – гаснущее эхо двухтысячелетней, необозримой и непостижимой, как Вселенная, крестьянской обрядовой поэзии, что, язычески владея Землёй, по святому крещению обрела и Небо.
Книги знаменитого тобольского книгоиздателя Аркадия Елфимова равно и четырёхтомник «Тюмень-столица деревень», облачены в роскошные и благолепные облачения (художник И.Е.Лукьянов), где и шедевры русской классической живописи. И эдакое высокохудожественное оформление книг не случайно – председатель президиума, основатель благотворительного фонда «Возрождение Тобольска», автор и инициатор книжного проекта «Тобольск и всея Сибирь», меценат, общественный деятель Аркадий Григорьевич еще и талантливый фотохудожник.
Поклон книгоиздателю, поклон авторам , составителям и художнику за великолепное четырёхтомное издание, посвящённое сибирскому крестьянству. И повторю пожелание Аркадия Елфимова о том, чтобы власть объявила некий ближайший год «Годом российской деревни».
* * *
Ведомо, многолика благотворительная деятельность фонда «Возрождение Тобольска» по национально-культурному возрождению – уже и не одного лишь града Тобольска, но и всея Сибири и всея Руси, словно бывший губернский град, владеющий землями от Урала до Тихого океана, вновь обретает всесибирское звучание. Подвижнический труд благотворительного фонда украшает издательская деятельность, и скажу без лести и лукавства: не слыхал иного провинциального издательства, кое бы столь благолепно изукрашенными, талантливыми книгами служило национально-культурному спасению русского народа, некогда богоносного, ныне истерзанного, измученного, духовно растерянного, подвергнутого доселе невиданным, неслыханным душепагубным соблазнам падшего мира. Воздам хвалу не ради красного, льстивого словца, когда не жаль ни мать, ни отца, похвалю искренно: восхищаюсь благолепием книг, изданных благотворительным фондом Аркадия Елфимова, радуюсь любомудрию и художественной красе произведений с точки зрения вековечной русской народности. Не случайно, издательские проекты фонда удостоились всероссийских наград, а, перво-наперво, высоко ценились творческой и научно-гуманитарной, имперской элитой нынешней России.
Видом не видывал, слыхом не слыхивал о сем благотворительном фонде, когда случайно познакомился с его основателем. Помню далёкую иркутскую осень, когда синё сияли небеса, когда в губернском старгороде величаво шествовали «Дни русской духовности и культуры» «Сияние России». Подчалил я к гостинице «Русь», где гостевали светила московской прозы и поэзии; не посиять подчалил, не погреться в лучах чужой славы, а внять сокровенному, глубинному, вещему слову русских мыслителей. Помню, нахохлившись, словно осенний воробей, сиротливо посиживал на низкой чугунной решётке, ограждающей клёны и тополя, что светились багровым, жёлтым октябрьским светом, и вдруг из гостиницы вышел мало ведомый мне гость, которого, кажется, мельком видел на литературных посиделках. Стал я гадать, вспоминая московских писателей: кто сей господин, с матерой фотокамерой, коя уже целилась в меня грешного? Гость, спохватившись, подошёл ближе, испросил дозволения запечатлеть. Я согласно кивнул головой, снова гадая: с чего мне, писателю, известному лишь в дружеских и семейных кругах, эдакая честь, когда столь литературных орлов слетелось на «Сияние России»?
Вскоре через приятеля-писателя обрёл я фотографии Аркадия Елфимова; приятель же поведал и про издательскую деятельность благотворителя. Позже увидел благолепные, талантливые, глубинно русские, сибирские историко-краеведческие издания Елфимовского фонда, послушал о благотворителе из уст именитого писателя, погостил в Тобольске и доспел, какое великое, тяжкое, русское державное дело затеял сей славный издатель. И сила сего издателя, обладающего тончайшим художественным вкусом, была в том, что тот любил русскую словесность не за славу, а за слово, а посему равноправно издавал сочинителей именитых и безымянных, произведения коих по силе слова не уступали сочинениям именитых.
Декабрь 2023 год
