Оленька

Переход от сна к яви был для Радыча внезапным. Только что он бежал на лыжах по заснеженному лесу, и волки уже обходили его слева и справа, а бежать было неимоверно тяжело - на руках Оля, без сознания. Сейчас выронит и упадёт рядом с ней.

И вдруг лес сменяется незнакомой ком­натой с низким потолком, освещённой на­стольной лампой под плотным абажуром. Он, лейте­нант Радыч, лежит под одеялом на койке, а Оля (в белом халате, в медицинской шапочке) склонилась над ним, смотрит на него напряженно, выжидающе, как на человека, который повис над пропастью и только сам себя может спасти.

Радыч с усилием разжимает ссохшиеся губы, шепчет:

- Волки... Где волки?

Женщина в белом смачивает ему рот влаж­ным тампоном.

- Успокойтесь, товарищ полковник. Здесь нет никаких волков.

Она сказала «полковник»? А ведь верно, он - полковник, точнее - полковник в отставке, а лейте­нант Радыч остался за спиной, за далёким горизонтом жизни, куда возвращаются только памятью. Ветеран озадачен: перед ним Оля, та самая Оля из военной поры, все ещё молодая, с нежным овалом лица и серыми глазами под красивым росчерком высоких и тонких бровей.

- Но вы... Вы  Оля?

- Да, Ольга... Впрочем, вам можно звать меня Олей.

Теперь полковник всё вспоминает: и вчерашнюю боль в сердце, точно проткнули его стальной раска­лённой проволокой, и быструю езду на «неотложке» по улицам Красноярска, и окрашенные «слоновой костью» стены приёмного покоя в краевом госпитале для ветеранов войн. Потом чёр­ный провал в памяти.

- Вы сестричка?

- Нет, хирург. Сегодня оперировала вас. Ох, и напугали вы меня! Хотите взглянуть на своего му­чителя?

Врач, не вставая из-за стола, придви­нутого к койке, поднесла ладонь к глазам боль­ного. Осколок снаряда был похож на обсосанный ле­денец шоколадного цвета. Радыч хотел взять фронто­вую памятку, да сил не хватило. Он напряг зрение, всматриваясь в лицо хирурга, на котором лежала тень от абажура.

- Какое сходство! Ну, один к одному. Поэтому и привиделись мне волки.

Женщина уронила руки на колени и рассмея­лась, склонив набок голову:

- Спасибо за комплимент. Получается, я на волчицу похожа?

- Что вы, барышня, нет-нет, причина в другом. Вы... погодите...

Радыч задумался, уйдя в себя. Уютная больничная палата, поздний вечер за окном и эта молодая женщина с таким мучительно-знакомым лицом вызывали острое ощущение какого-то нового, вроде бы нечаянно полученного в дар бытия, так как с прежней жизнью старый солдат как будто простился несколько часов тому назад. Его охва­тило лёгкое возбуждение. Приятно закружилась голова.

- Не смейтесь, Оля. Ваше лицо напомнило мне один случай, который едва не закончился трагически для женщины, похожей... очень похожей на вас... Сейчас объясню. Но сначала скажите, почему не сестра, а вы, док­тор, дежурите возле меня?

- Признаться, я боялась вас оставить. Была причина. Теперь я спокойна, только мне поздно домой возвращаться, да и дома-то своего ещё нет. Снимаю угол возле станции. Я недавно из Абакана. После института работала там, на малой родине.

С этими словами хирург поднялась со стула и подошла к стеклянному шкафчику в углу комнаты, стала перебирать коробки с лекарствами.

- Да, удивительное сходство, - прошептал больной, следя, как врач передвигается по комнате, готовя ему снадобье.

Потом, запив порошок водой, он похлопал ла­донью по одеялу возле своего бедра.

- Присядьте здесь, прошу. Я коротко. Видимо, я обратил на вас внимание до операции. А наркоз перенёс меня в зиму сорок четвёртого года. Тогда, после тяжёлого ранения, я поправлялся в тыловом госпитале, развёрнутом в здравнице с названием, помнится, «Озеро Тагарское». Кстати, неподалёку от вашего Абакана, на правобережье Енисея. Бывали, чай? Не раз? Тогда поверите мне на слово, что всем нам, доставленным туда с фронта, помогали не столько лекарства, сколько природа лесостепи. Как сейчас вижу: припорошенные снегом песчаные сопки, берёзовые рощи по склонам и в распадках, купы акаций и диких яблонь, черёмухи. Красота! Мне, красноярцу, раньше не приходилось бывать в такой Сибири. Помню замёрзшее озеро, сосновый бор с южной стороны. Здесь же деревянные до­мики бывшего санатория. И - тишина! Лучшее средство от любой раны... Врачи обещали мне возвращение на фронт весной. Правда, осколок - этот самый - так и остался у меня под сердцем, но ноги уже служили мне вполне надёжно. За это я должен благодарить госпитального специалиста по лечебной гимнастике - молодую женщину, очень похожую на вас и лицом, и фигурой. И, представьте, звали её также Олей. Муж её погиб в первые дни войны. Детьми обзавестись не успели... Как-то после обеда вышел я на лыжную прогулку за околицу госпитального посёлка. Предписана мне была такая процедура. Часа два шёл не спеша от лесочка к лесочку. Потом поднялся на лысую сопку. Оттуда, километрах в десяти на закат, среди снегов можно было различить озеро, на которое уже выползла тень от западного берега, строения на нём, а по другую сторону сопки расстилался бескрайний мелкосопочник. Вдруг я увидел... Нет, сначала услышал испуган­ное ржание коня и высокий женский голос. И сра­зу из ближней рощи у подошвы сопки вырвалась на открытое место одноконная упряжка; за ней стремительно катились веером какие-то тёмные комки. Присмотрелся: волки! В санях во весь рост стояла, крутя над головой концами вожжей, жен­щина в полушубке. Это могла быть только наша Оля. Утром того дня её послали в совхоз за мясом для госпиталя. Беда! Пропадёт ведь! Я - вниз. На ходу отбросил палки, выхватил из-за спины карабин. Без оружия мы за ворота госпиталя не выходили. Много хищного зверья развелось там за войну. К дороге поспел вовремя. Матерой волчище с седым загривком пытался достать зубастой пастью до горла коня, рухнувшего на передние колени, драл когтями его бок. Оля - без рукавиц и платка - крутилась на розвальнях среди бараньих туш, отмахиваясь топором от обложивших её зверей. Те, в отличие от вожака, большого усердия в своей волчьей ра­боте не проявляли: то ли голод не довёл их ещё до ярости, то ли выжидали, пока человек выдохнется. Винтовочный выстрел, повторенный многократно сопками, словно сдул их под стену леса. Только вожак, успевший глотнуть тёплой крови, отбежал в сторону нехотя, прихрамывая на заднюю лапу и косясь на меня огненным глазом. Я срезал его подчистую вторым выстрелом. Солнце спряталось за сопки, и всё вокруг окрасилось серо-голубым, когда мы с Олей, ведя под уздцы раненого коня и сами едва волоча ноги, добрались до заброшенного зи­мовья. Нечего было и думать добираться с грузом, с конём, который едва переступал копытами, до госпиталя. Притом, надвигающаяся ночь была союзником лес­ных хищников. Мёрзлые туши мы перенесли в сени зимовья. Нашего четвероногого дружка, промыв его раны талым снегом и обработав зелёнкой из Олиной дорожной аптечки, завели в жилое помещение. С дровами проблем не было, и вскоре в избе стало тепло. У Оли нашлось несколько карто­фелин и хлеб. О мясе и думать не позволили себе. Поужинали и полезли на печь... Наши печи, сибирские. Двоим не тесно... Почему вы так смотрите на меня, доктор?

Женщина нервно облизнула губы.

- Скажите, вы точно помните? Этот случай... на Тагарском озере?

- Как забыть? Именно в его окрестностях.

- Удивительно... После лечения вы с той... с Олей... встречались?

- Нет, не пришлось. Из Германии я написал ей. Не сразу, правда,- после Победы. Она не отве­тила. А может быть, и ответила, но летом сорок пятого я уже был на пути в Маньчжурию. С доро­ги телеграфировал - просил встретить в Красноярске на вокзале. Не пришла. Потом искал её в тех местах. На Тагарском мне сообщили, что выехала куда-то. Погрустил, но...

Полковник не договорил, закрыл глаза.

- Удивительно, - повторила врач, теребя бледными пальцами манжеты халата и глядя в окно, в зимнюю ночь, рождающую сны. - Точно такую же историю рассказала мне мама. Её тоже звали Ольгой, а мне имя мамы дала бабушка, когда ей сказали, что дочь не выживет после родов. Она выжила, чтобы.., чтобы умереть через одиннадцать лет. Бабушка уверяла - я очень похожа на маму.

Доктор, оторвав взгляд от окна, с надеждой и испугом, почти с ужасом посмотрела на человека, которого несколько часов тому назад отняла у смерти. Потом закончила прерванную паузой фразу:

- И случилась с ней эта история на озере Тагарском. Значит...

Слабая рука больного скользнула по одеялу, накрыла сплетённые на коленях, будто окаменевшие в ожи­дании чуда пальцы женщины. Пожатие было таким сильным, что хирург поверила: старый фронтовик ещё долго будет жить.

- Значит, - подхватил Радыч тоном, не до­пускающим возражения, - вы.., ты.., ты моя дочь, Оленька!

1989-2016 гг.,

Львов-Реутов

(первый вариант под названием «Встреча» в книге «Знак чистого солнца», 1990 г., респ. и-во «Каменяр», также в периодике 90-х годов).