«Разлитая вечность...»

От редакции. 22 ноября сего года исполняется 60 лет автору Русской народной линии, поэту Николаю Ивановичу Коновскому. Редакция от души поздравляет юбиляра, желая душевной и телесной крепости, творческого вдохновения на многая и благая лета!

***

Николай Коновской - поэт сокровенный. Не только потому, что тихо и прикровенно существует в русской литературе, не привлекая к себе лишнего внимания, не предпринимая никаких пиар-компаний в пользу собственной поэзии - сокровенно, несказанно прежде всего то, о чем он пишет. Его глубокие неторопливые смыслы прорываются в слова, будоражат восприятие читателя, заставляя его смотреть на мир глазами поэта, и вместе с тем как бы остаются за гранью слова - вот-вот, и скажется нечто удивительное и неизвестное - но нет, глубинное, сокровенное так и остается не сказанным:

О бедность и скудость - суровая правда земли! -
И гул затаённый, едва различимый вдали -
Соснового бора!
А всё-таки стоит, пусть даже мучительно, - жить,
Когда в отдалённом безмолвии чайка кружит
Да блещут озёра...

И время само замедляет стремительный ход
Под кровом, где медленно-медленно-медленно служба плывёт
Дыханьем надмирным,
Где ветры поклоны за стенами истово бьют,
И кроткие сёстры хваленье Творцу воздают
Распевом старинным...

Отчасти эта сознательная недосказанность возникает потому, что сам смысл того, о чем пишет Коновской, лежит за гранью нашего мира и понимания. А сказать о том, что чувствует и о чем догадывается сердце, попросту невозможно. Да и как можно сказать вот эту - возникающую в другом стихотворении и в общем-то сказанную - «разлитую вечность»? Николай Коновской владеет и словом, и смыслом, и смыслы сказанного в его стихах многогранны и многозначны. И все же недосказанность, несказанность, сокровенность не уходят никуда. Они - мета стиля. Отчасти недосказанность возникает и потому, что сам поэт знает, что есть вещи, о которых нужно не говорить, а молчать. Зачастую Муза Николая Коновского сознательно замолкает на полуслове, как в стихотворении об оптинской старице Сепфоре. Когда-то поэту удалось прикоснуться к чуду святости - и он пытается щедро поделиться им с читателями, вслед за собой проводя их в келью старицы: «Слаба была уж матушка, глаза /Её уже совсем не различали / /Предметов мира, человечьих лиц, / Но милосердный даровал Господь / Ей зрение духовное, и тот / Смиренный угол, где она сидела / На палочку склонившись, озарялся/ Каким-то тайным несказанным светом / И тонким ароматом благодати». Вот тут-то и зажигается читательское сердце неумолимой жаждой продолжения: «А что Сепфора? О чем она сказала? Что поведала?» Но поэтическое повествование неожиданно и резко заканчивается:

А перед смертью матушки мне сон

Приснился ночью, только вот его

Я толковать не смею...

Трудно сказать, чего больше возникает в читательском сердце после такого внезапного прекращения разговора - разочарования от того, что надежды на раскрытие чуда не сбылись или благодарности за то, что праздным пересказом драгоценного, но далеко не всем понятного сна о матушке Сепфоре поэт не убил чуда, но оставил читателю глубину сбывшейся неизвестности. Не зря же после чтения этих строк за мгновенным вопросом «что было?» возникает ясное утверждающее «было», а вслед за ним произносится неторопливое «было с каждым из нас». Так целомудренным молчанием поэт расширяет пределы чуда, произошедшего лично с ним, и позволяет всем нам стать его участниками. Это не тютчевское «Молчи, скрывайся и таи...» - творческий метод Коновского я обозначила бы как приглашение молчать вместе, чтобы открыть друг другу свои души и вместе пережить происходящее в реальности.

Николай Коновской принадлежит к числу тех немногих счастливых поэтов, которые искали сокровище и нашли его. Начинавший в молодости как трепетный и глубокий философский лирик, обращающий на себя внимание глубиной смысла и умением передать непередаваемый трепет живого - дыхание ветра, скольжение лучей по листве, трепыхание крыльев бабочки, неуловимые смены освещения и настроения - зрелый Николай Коновской, не оставивший своей основной поэтической линии, сумел придать ей другую высоту - он дерзнул стать поэтом христианским. В чем - и судьба, и веяние времени, и закономерный плод поэтического развития, поскольку, если мы станем искать, из какой почвы выросло поэтическое древо Николая Коновского, нам, конечно же, придется вспомнить о любомудрах. А какие любомудры без христианства? Вот они-то - от Тютчева до Хомякова - и вели Николая Коновского за руку ко Свету Христа, заставляя хранить строгость строки и не давая душе разменять себя на броские сиюминутные заблуждения. Еще в истоках поэзии Николая Коновского ясно слышатся прозрачный и трепетный Фет и Бальмонт с его несказанностью и вечным желанием передать невыразимое. Бальмонтовскую «Безглагольность»: «Есть в русской природе усталая нежность,/ Безмолвная боль затаенной печали,/ Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,/ Холодная высь, уходящие дали», - во многом можно поставить эпиграфом к лирике Николая Коновского, завороженного красотой русской природы и пытающегося за неброской красотой среднерусского пейзажа разглядеть душу России. Коновской много занимается поэтическими переложениями - святых отцов, псалмов Давида - и к созданию душеполезных, но все же не совсем авторских текстов, относится с большой ответственностью. Но какой свежестью и новизной, каким неисчерпаемым чудом жизни дышат его собственные авторские стихи! И, как ни странно, особенно остро ощущаешь это после вынужденно сдержанных и оправданно отстраненных переложений. Нет, чуда разговора с живой душой не заменить ничем, как ничем не заменить на этой земле личного творчества. Казалось бы, против такого утверждения свидетельствует духовный опыт самого автора - Коновского-паломника, которого «Отец /Гурьянов Николай благословил / На творчество, помазав пред иконой/ Священным маслом Иерусалима», а вот архимандрит Кирилл «Сказал, - что людям невозможно -/ Возможно Богу то, и что стихи/ Писать не надо - зряшное то дело...» Вместе с Николаем Коновским не дерзну и я как-то трактовать разноречивые утверждения наших старцев - дальше простирается священная область молчания. Но, как человек грешный и земной, все же позволю себе восхититься чудом человеческой души, явно возникающим в каждом авторском стихотворении поэта. Что здесь? Любование красотой мира, личные переживания. Но, следя за чудом впитывающей Божий мир человеческой души, как-то просто и ясно понимаешь, почему тайна спасения - это тайна личности.

Взлетает с добычей, - на землю стремительно пав,
Распластанный хищник. Дурманит - полуденных трав
Разлитая вечность.
С дерев поднебесных янтарная каплет смола,
И бабочка - диво - порхает, легка и светла, -
Святая беспечность.

Скажи: эти травы и птицы, и бархатный шмель
В пространствах грядущих надмирных всего лишь - ужель! -
Созвездия праха?..
А милая гостья в стозвонной медовой глуши
На камень холодный моей безотрадной души
Садится без страха.

Скажи: эти травы и птицы, и бархатный шмель В пространствах грядущих надмирных всего лишь - ужель! - Созвездия праха?.. А милая гостья в стозвонной медовой глуши На камень холодный моей безотрадной души Садится без страха.

Всего-то - бабочка пролетела. Всего-то - протрепыхали невесомые крылья мгновенного радужного существа. Но как ясно видна наблюдающая за ней человеческая душа, как напряглись и заиграли ее струны, натянутые от земли до Неба! Порою и не поймешь - что и как у Коновского написано. Многое в стихах его создается сложным и выверенным синтаксическим рисунком, внутренним ритмом, идущим поверх ритма внешнего. Вот этим на первый взгляд словесным излишеством «Всего лишь - ужель! - Созвездия праха» и держится стихотворение (остается вспомнить цветаевское: «Ах с Эмпиреев и ох вдоль пахот,/И повинись, поэт,/Что ничего кроме этих ахов,/Охов,- у Музы нет.»).

Но именно вот это «Всего лишь - ужель! - « и позволяет не прочитать мастерское и выверенное описание, а увидеть само трепетное и неуловимое движение крыльев бабочки, что в поэзии - большая редкость. А прочитав эту небольшую лирическую миниатюру, хочется повторить знаменитые слова гетевского Фауста: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!».

С поэзией Николая Коновского я знакома давно. Николай всегда обращал на себя внимание скромностью, неторопливой вдумчивостью и очень серьезным, обязательным отношением к творчеству. Всходили и гасли минутные поэтические звезды, разбиваясь о камни ими же самими бурно нафантазированных миров и раздутых имен. Николай Коновской не гнался за сиюминутным. Он тихо делал свое дело. И произошло то, что по нашим непростым для поэзии временам можно назвать чудом - Николаю Коновскому удалось выжить и состояться как самостоятельному, значимому, глубокому и ни на кого не похожему поэту. А это значит, что его дорога неутомимого паломника и искателя Небесной благодати и благодати земного слова и земной поэзии была верной.

Наталья Егорова, член Союза писателей России

Смоленск

Николай Коновской

Стихи

В НОЧИ

Отрадно в дремлющей глуши
Взирать на звёздный блеск нетленный...
Хоть нет с тобою ни души,
Но есть - величие Вселенной.

Гляди: рождённый в высоте,
Проникший из-за тёмной тучи,
Свет горний - в медленной воде
Переливается певуче.

Вверх, вниз, - куда ни кинешь взгляд, -
Таинственны и невесомы,
Во Славу вышнюю горят
Светил бесчисленные сонмы...

О кронами шумящий бор!
Дух звёздной вечности мгновенной,
Излившейся на мой затвор,
Затерянный в ночной Вселенной!

УСИЛИЕ

К закатному солнцу, таясь, обернуло за плечи:
Как небо багрово и огненно-сини стволы!
Всей негой земной и небесною веющий вечер, -
Пахуче-недвижимый... Поровну света и мглы.

Леса и поля, и озёра, - блаженно-немою,
Красой облекаются, льющею сладостный яд...
И силится тщетно - не свет, - что за светом и тьмою
Душа смертоносным усильем постичь и объять.

ЗЫБКО ЯВЛЕННЫЙ ЛЕС

Синевой отражённый,
Вешним водам вослед
Льётся новорождённый,
Пробудившийся свет.

Ожиданье удачи,
Старой думы уклад, -
Свет и ветер иначат
На неведомый лад.

Озарённый капелью,
В ожиданье чудес,
Дышит юною прелью
Зыбко явленный лес...

Плещет золотом ливней,
Блещет грохотом гроз -
Горний дух благостынный,
Мир пронзивший насквозь!

ЗРЯЩИЙ

Некто, невидимый нами, -
Как приснопамятный Лот,
В скверноприимном бедламе,
Всеми презренный, живёт...

Вот он из нищей квартиры
Вышел, в себя погружён;
Видя, - не видит он мира.
Слыша, - не слышит нас он.

К ранней обедне спешащий,
Знал он суму и тюрьму.
Ветер, нутро леденящий,
Треплет обноски ему.

«Нет меня в мире греховней», -
Думает, полон скорбей;
У Даниила часовни
Кормит из рук голубей.

Вскинется, слыша звучанье,
Колоколов перезвон, -
В Господе Боге молчанье
Предпочитающий, он.

Входит в небесные чащи, -
Тише нижайшей травы, -
Господа Бога лишь зрящий
Пустынножитель Москвы.

СВЯТАЯ СТАРИЦА СЕПФОРА
Сергию Мариупольскому

I
Мне люб верлибр - свободный русский стих,
Когда слова, без понужденья рифмой,
Скрепляются каким-то тайным светом
В них заключённым, и уходят в высь,
В ширь, в глубину Господнего творенья,
Парят, как сосны в Оптинском скиту,
Горят, как главы монастырских храмов,
Текут, как воды многодумной Жиздры.
II
Тому лет двадцать будет скоро, как
В один из многочисленных приездов,
Прознав во мне «писателя», один
Из оптинских благочестивых братьев
Мне предложил узреть воочью святость,
С одним условьем непременным, чтобы
Я написал о матушке Сепфоре.
И только через двадцать лет, лукавый
И погружённый в суету и праздность,
Я отдаю обещанное брату.
III
Был день бездонный солнечный. Июнь
Сиял во всём земном великолепье.
Но ночью ливень был, разлились реки,
И в клыковский, недальний вроде, скит
Мы добрались, и не без искушений...
Слаба была уж матушка, глаза
Её уже совсем не различали
Предметов мира, человечьих лиц,
Но милосердный даровал Господь
Ей зрение духовное, и тот
Смиренный угол, где она сидела
На палочку склонившись, озарялся
Каким-то тайным несказанным светом
И тонким ароматом благодати.
Я на колени встал пред нею. Что
Я спрашивал, и что она в ответ
Мне отвечала - уж сейчас не вспомнить.
Одно лишь вечно помню - на лице
Её легчайших рук прикосновенье, -
Святое, драгоценное как миро
Иль дуновенье из пределов горних.
IV
А перед смертью матушки мне сон
Приснился ночью, только вот его
Я толковать не смею...

В ЭТОЙ ПУСТЫННОЙ АЛЛЕЕ...

...Вот она словом заветным
Снова встречает меня,
Не отстраняясь от бездны
Светом шумящего дня.

В воздухе дело к ненастью.
Молнии брызнул изгиб.
Сердце наполнено страстью
Юных дурманящих лип.

Душные, оцепенели
Травы над дальней тропой...
В этой пустынной аллее,
Где мы сидели с тобой,

Так же смеркается запад,
Так же, вне горя и лет,
Льётся божественный запах,
Пахнет божественный свет...

ТЁРН

Всё мне, мой ангел, не лень
Помнить далёкий тот день:
Неба бездонную даль,
Воздух - морозный хрусталь;
В поле - обветрен и наг -
Как запустения знак,
Крепок как будто вино
Жизни, прошедшей давно -
Дикий терновника куст, -
Тёрпкий и вяжущий вкус
Мякоти синих плодов,
Зреющих до холодов, -
Полузабытый, живой
Тусклый налёт восковой;

Нежных шипов остриё,
Впившихся в сердце моё...

НАДПИСИ

Как будто предосенним светом
Пронзён, - сижу смирен и тих.
О книги умерших поэтов,
С простыми надписями их.

Над пожелтевшими листами
Склоняюсь, чувствую вину.
Забытых временем, - достану,
Вновь бережно их разогну.

И вот из царства - государства,
Живым где лишь себе кажусь -
Вне времени и вне пространства
Безжалостного окажусь.

Витаю или обретаю
Мысль, неподвластную уму?..
К стопам бесплотным припадаю,
Невидимую руку жму...

РУССКИЙ ОКЕАН

Буквально на наших глазах
Русский Океан
Превращается в пересыхающее море.
Море затем
Постепенно превратится
В неприметную стороннему глазу
Речку.
Малая, неприметная чуждому глазу
Речушка,
Выбиваясь из последних сил,
В кровь разбиваясь на камнях преткновений,
Снова и неизбежно впадёт
В бесконечный необозримый океан
Милосердного Царствия Божия...

ИЗ ОКРУЖЕНИЯ!

В шаге лишь - от пораженья,
Даже оставшись вдвоём,
Вырвемся из окруженья
Под перекрёстным огнём...

Небо предстанет пред взором,
Солнце бессмертное, - и
Русским промозглым простором
Раны залижем свои.

ШТОРМ

Как будто не было беды,
Ни в прах развеянной мечты,
Ни радости, ни горя, -
Преодолев земное зло,
Косноязычно-тяжело
В лицо дохнуло море.

Далёко на краю земли,
Трепещет в штормовой дали
Теряющийся парус,
Медлительно - за валом вал -
Из бездны мировой восстал
Освобождённый хаос.

В восставшей - до небес - стене,
В слепом восторге, - что же мне
В том рухнувшем полете? -
От мировой гнетущей лжи
Освобождение души,
Освобожденье плоти?..

О море, море!..
Искони
Темны недвижимые дни
С пророческою скорбью,
И вечны, как простор и шум -
Снов нескончаемых и дум
Гудящее подобье.

* * *
Звезда... и камень под ногой,
И мысль, и духа плоть -
В руке могущей и благой,
В твоей руке, Господь.

В миры иные уводя,
Воинствует со злом
Акафист летнего дождя,
Гремящих гроз псалом.

ВВЕРХ!..

Волглый воздух - бездонней, и птицы - тревожнее крик,
И усталое солнце за дальние горы садится...
О пронзившая боль! - зацепиться бы только за миг,
На единственный миг бы - за тающий свет зацепиться!

Зрим таинственный свод, неземным озарённый огнём,
Закрываем глаза, и, исполнены грозных видений,
Неуклонно и медленно в страшную вечность идём
По ступеням крошащихся невозвратимых мгновений.

ПСАЛОМ 28

До основания потряс
Земли основы
Гремящий над водами глас,
Глас Иеговы.

Незрим заоблачный Твой Лик,
Высок, и всё же -
Сей, грома леденящий рык -
Твой голос, Боже!

Мгновенен, неисповедим,
По небу - высверк:
Из бездны молнию своим
Ты гласом высек!

Под твердью в исполинский рост
Восстали ветры,
И, словно немощную трость,
Ломают кедры.

Жизнь государств и ход времён -
В Твоей всё длани.
Ты разрешаешь от бремён
Пугливых ланей.

Пустынный мрак души моей
В свет переплави,
Ты, солнцем явленный, в своей
Бессмертной славе!

ПСАЛОМ 45

Нам Бог прибежище в бедах,
Покров, заступничество, сила,
Хотя б морская поглотила
Вода весь мир, посеяв страх.

Врагам спасенья ни в горах,
Ни битвах нет, возвеселила
Река град Божий, в бездну смыла
Безумцев нечестивый прах.

Священный воцарится мир.
Бог вражьи луки преломил
И копия, да возносимым
Пребудет до краев земных.

Спас верных, колесницы злых
Сожег огнем неугасимым.