«С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме...»

 

                                    С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме,

                                                в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве.

                                                                                                                      А.С.Пушкин

Впервые подлинные документы следственно-судебного дела о дуэли Пушкина с Дантесом-Геккерном подготовил к печати в 1900 году крупный общественный деятель России Пётр Михайлович фон Кауфман. Они были изданы мизерным тиражом и сразу стали библиографической редкостью. Прошло более ста лет, прежде чем они снова поступили в печать в 2013 году. Замечу, что эти материалы представляют интерес не с фактологической стороны, так как сегодня нет недостатка в фактах среди многочисленных исследований истории этой дуэли. Следственные материалы любопытны тем, что не проливают света на истинные причины дуэли, и вместе с тем неоспоримо подчёркивают своей строгой документальностью оставшиеся нераскрытыми события нашей непростой истории.

 

 

Опубликованная на РНЛ моя статья «Чёрная речка» с версией дуэли была написана более десяти лет назад в течение нескольких лет без знакомства со следственным делом в силу объективных причин. Выбранный мною стиль написания статьи соответствовал «чтению наискосок», так как другого способа публикации, на мой взгляд, просто не существовало. В противном случае пришлось бы каждой ссылке из используемой библиографии дать краткий анализ. Скажем, архивный официальный документ III-го отделения почти бесспорен, а факт из частного письма через третье лицо очень сомнителен, но тем не менее также является письменным документом.

Повторюсь, что военно-судное дело не прибавляет фактов к ранее, так или иначе известным событиям, но представляет определённый интерес в юридическом плане, и поэтому есть возможность рассмотреть его более узко и подробно, в дополнение «Черной речки». Не будем рассматривать отличия военного суда 1837 года от современного нам судопроизводства, преследуя другие цели, но отметим сходства, одинаковые для судов всех времён и народов.

1. Пропажа из делопроизводства суда документов (улик).

2. Оказание на суд давления.

3. Нарушение судом процессуальных норм.

Все производства военно-судного дела, пронумерованные и прошнурованные, хорошо сохранились к изданию 1900 года, за исключением листов 67 и 68. Как полагает Пётр фон Кауфман, это были собственноручные показания подполковника Данзаса, секунданта поэта. Когда, как, и по каким причинам они исчезли, этого видимо уже не узнает никто. Пропажа листов из дела касается первого пункта, и является очень важным фактом. По второму пункту - приказ о предании военному суду поручика Геккерна генерал-адъютант Бистром заканчивает словами: «Дело сие окончить сколь возможно поспешнее.» Суд справился с этой задачей действительно в кратчайшие сроки: начался 3-го февраля, и закончился 19-го числа этого же месяца. Члены суда не единожды в своих мнениях отмечали о «ясности», и следовательно, незамедлительности производимого суда. К третьему пункту следует отнести рапорт аудитора Маслова. Аудитор военнного суда являлся лицом штатским и выполнял надзорные функции, выражаясь современным нам языком. Суд отверг необходимость допроса жены поэта, «дабы без причины не оскорбить г-жу Пушкину требованием изложенных в рапорте аудитора Маслова объяснений...». Аудитор вынужден был задокументировать отказ суда в рапорте, чтобы впоследствии не быть обвинённым в недобросовестном исполнении своих обязанностей. Это часть фактов, бьющих что называется, не в бровь, а в око. Рассмотрим военно-судное дело подробнее, и начнём с письма Пушкина голландскому послу Геккерну, отправленному менее чем за сутки до дуэли, что предусматривает знание читателем предыдущих событий, и возможность уложиться в приемлемый для публицистики объём.

Здесь необходимо привести один из переводов полного текста письма, и мимоходом заметить процессуальное действо суда в отношении других документов, как и этого письма, написанного на французском языке. Суду не был предоставлен переводчик с французского ввиду знания этого языка каждым членом суда(!). Итогом этого стали разночтения и ошибки переводов...

Далее я хотел привести текст письма, но случилось совсем уж загадочное и непредвиденное обстоятельство. Чтобы не набивать текст с книги (сканера под рукой не было), я залез в сеть, почти не сомневаясь найти его. Велико же было моё удивление. Нашлось два похожих текста письма Пушкина голландскому послу (http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/selected/ppl/ppl-162-.htm) и (http://feb-web.ru/feb/pushkin/texts/selected/ppl/ppl-1822.htm), но одно было датировано 26-го января 1837 года, а другое - 17-21 ноября 1836 года. Несомненно, это одно и то же письмо, и каждое подлинное. В «Черной речке» есть объяснение этому, но ниже я повторюсь.

Итак, один из переводов письма от 26.01.1837 из следственного дела:

 

«Барон!

Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.

Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой и - еще того менее - чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и подлец. Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею  честь  быть,  барон,  ваш  нижайший  и  покорнейший  слуга.

А.Пушкин»

 

Пушкин пишет: «Случай... весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма.» Поэт пишет о случае, то есть одноразовой рассылке пасквилей, в то время, когда к 26-му января произошла повторная рассылка. Очевидно, что в этом письме поэт имеет ввиду первую и единственную на момент написания письма рассылку. Несомненно, автор письма раздражен, и никак не мог писать о «случае», который повторился уже дважды. Это главное противоречие данного текста, а другое - ответ посла Геккерна. Нет нужды приводить его полностью из материалов дела. Он представляет собой однозначный вызов на дуэль, и в нём интересна только последняя строка: «Я буду уметь позднее, милостивый государь, заставить Вас ценить почтение, должное сану, которым я облечен и к которому никакие ПРОИСКИ с Вашей стороны не в состоянии доступить.» Здесь в деле вместо слова ПРОИСКИ встречаются в переводе других членов суда такие слова, как ПОСТУПКИ и ВЫХОДКИ. Что имел ввиду посол? Единственное письмо Пушкина, имеющее к тому же конфиденциальный характер? Почему он не проявил внимание, «должное сану», то есть просто не заметил этого письма?

Далее текст письма барону из личного архива Пушкина, найденный в интернете и датируемый 17-21 ноября 1836 года:

 

«Барон,

Прежде всего позвольте мне подвести итог всему тому, что произошло недавно. 1 - Поведение вашего сына было мне совершенно известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как притом я знал, насколько жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться, когда сочту это своевременным. Я хорошо знал, что красивая внешность, несчастная страсть и двухлетнее постоянство всегда в конце концов производят некоторое впечатление на сердце молодой женщины и что тогда муж, если только он не глупец, совершенно естественно делается поверенным своей жены и господином ее поведения. Признаюсь вам, я был не совсем спокоен. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь потешную и жалкую, что моя жена, удивленная такой пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном.

Но вы, барон - вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына -

Вы видите, что я много знаю: но подождите, это не все: я же говорил вам, что дело осложнилось. Вернемся к анонимным письмам. Вы, конечно, догадываетесь, что они вас касаются.

2-го ноября вы узнали от вашего сына новость, <которая вам> доставила большое удовольствие. Он сказал вам, <что> вследствие одного разговора <я взб>ешен, что моя жена опаса<ется...>, что она теряет голову. <Вы решили> нанести удар, который вам казался окончательным. Анонимное письмо было составлено вами и <...>

Я получил три экземпляра <из десятка, который> был разослан. <Это письмо ...> было сфабриковано с такой неосторожностью, <что> с первого же взгляда я напал на сле<ды ав>тора. Я больше не беспокоился об этом, я был уверен, что найду негодника. В самом деле, после менее чем трехдневных розысков я знал положи<тельно>, как мне поступить.

Если дипломатия есть лишь искусство узнавать о том, что делается у других, и расстраивать их намерения, то вы должны отдать мне справедливость, признав, что были побеждены по всем пунктам.

Теперь я подхожу к цели моего письма. 2 Быть может, вы желаете знать, что помешало мне до сих пор обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего. Так я скажу вам это.

Я, как видите, добр, простодушен <...>, но сердце мое чувствительно <...>. Поединка мне уже недостаточно <...> нет, и каков бы ни был его исход, <я не почту себя> достаточно отомщенным ни <смертью...> вашего сына, ни <его женитьбой, которая) совсем имела бы вид забавной <шутки> (что, <впрочем>, меня нимало не смущает), ни <наконец> письмом, которое я имею честь вам писать и список с которого сохраняю для моего <лич>ного употребления. Я хочу, чтобы вы дали себе труд самому <найти> основания, которые были бы доста<точны для того>, чтобы побудить меня не плюнуть вам в ли<цо и чтобы уни>чтожить самый след этого подлого дела, из которого мне легко будет составить отличную главу в моей истории рогоносцев. 3

Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугою

А. Пушкин.

Текст письма реконструирован по сохранившимся рукописям. В основу его положен первый перебеленный текст со всеми последующими исправлениями, дающими последнее чтение второго перебеленного текста (см. стр. 200-204 наст. изд.) со включением некоторых мест из черновых текстов. Отсутствующие в рукописях слова, части слов и фразы, восстановленные предположительно, заключены в ломаные скобки; многоточиями в таких же скобках обозначены отсутствующие в рукописях места, не поддающиеся восстановлению.»

 

Предлагаю читателю самому сравнить этот текст с текстом из материалов судебного дела.

На допросе членами суда поручик Дантес-Геккерн показал, что причиной дуэли стало оскорбительное письмо Пушкина от 26.01.1837 его отцу, и что оно «находится у его императорского величества». Как оно оказалось до суда у Государя? Геккерны заранее позаботились о своей «невиновности»? Почему в деле суда фигурирует следующий документ: «...донести командиру полка (т.е. суду) о том, ...что письма, на кои ссылается он, получены от графа Нессельроде.» Как они оказались у Нессельроде? Логичное объяснение всех предыдущих фактов видится в том, что причиной дуэли стало вовсе не письмо Пушкина, которое он не отправлял послу.

Известно, что поэт правил не только свои произведения, но и всю переписку. После событий ноября, когда он прямо вызвал на дуэль поручика Дантеса, барон вступился за француза, и попросил двухнедельную отсрочку. Дантес тем временем сделал предложение Екатерине Гончаровой. Геккерны буквально издевались над поэтом, выставляя его на посмешище в свете. Нет ничего необычного в оскорбительном письме Пушкина барону, которое он так и не отправил, и которое сохранилось не в одном экземпляре в его архиве.  Получается, что черновик был написан поэтом 21-го ноября 1836 года, а само письмо он отправил 26-го января 1937 года. Что может быть нелепее? После смерти поэта вся его библеотека вместе с архивом была немедленно опечатана. Этими фактами вполне логично объясняется появление письма якобы от 26 января у графа Нессельроде и затем в деле суда. Истинная причина дуэли, видимо, надолго ещё останется в тайне, хотя некоторые предположения очень очевидны.

Интересы суда до определённой степени совпали с интересами Геккернов. Это подтверждает пропажа листов из дела и крайне скудные показания Данзаса. Преданы суду были три человека: Пушкин, Данзас и Дантес. Все трое изначльно приговаривались к смертной казни через повешение за исключением «...подсудимого Пушкина, подлежащего наказанию в равной степени с поручиком Геккерном, суждение за смертию его оставить.» Исходя из этого Данзас во время следствия находился в очень трудном и неопределённом положении. Он всячески в своих показаниях подчеркивал благородство Пушкина, который не хотел вовлекать в дуэль близких ему людей, и даже просил д`Аршиака предоставить ему любого секунданта от противной стороны. Однако в определении генерал-аудиториата говорится практически об обмане Данзаса Пушкиным: «...встретясь с Пушкиным на дороге, был приглашен им съездить к виконту д`Аршиаку для бытности свидетелем при имевшемся быть у них разговоре, на что он, Данзас, не предугадывая никаких важных последствий, и согласился...» Это показывает с одной стороны снисхождение суда к своему коллеге, как честному офицеру с безупречной биографией и солидным послужным списком, а с другой - проглядывает возможность скрыть ненужные суду детали дела.

Вообще, спешка в судопроизводстве, отказ от допроса прямых свидетелей, отказ от переводчика, запрет на привлечение к суду иностранных лиц за исключением Дантеса (? из определения генерал-аудиториата: «подсудимый Геккерн при вступлении из французских дворян в российскую службу на верноподданство России не присягал» !!!), а также незнание судом самой насущной необходимой информации по делу ставят под сомнение возможные бытовые причины дуэли. Например, в мнении члена суда генерал-адъютанта графа Апраксина записано: «...камергер Пушкин получил смертельную рану в грудь, от которой после умер...» Это не соответствует действительности. Удивителен ещё один факт: все члены суда называют Пушкина камергером, и только определение генерал-аудиториата называет поэта как положено, камер-юнкером. Этот, казалось бы незначительный штрих говорит об очень непростых отношениях между Государем и поэтом.

Думаю, необходимо привести для сравнения части послужных списков Дантеса и Данзаса.

Дантес: с 1834г. - корнет Кавалергардского ее величества полка, с 1836г. - поручик того же полка. Кто он? Неизвестно из материалов суда: «За неполучением сведения неизвестно.» По факту он имел за свою коротенькую службу сорок четыре взыскания, а по материалам суда был безупречным офицером.

Данзас - из дворян, сын генерал-майора, выпускник царскосельского лицея: с 1817г. - прапорщик инженерного корпуса, с 1819г. - подпоручик 3-го пионерного батальона, с 1823г. - поручик 6-го пионерного батальона...

Как говорится, комментарии излишни. За что был пожалован Дантес, а главное, кем?

Несомненно, поэт совершил неизвестный поступок, приведший посла Геккерна в крайнее раздражение, в силу чего последний и вызвал Пушкина на дуэль, подставив под пулю Дантеса, и полагая таким образом разрешить создавшуюся проблему. Но не получилось.