Ниже мы переиздаём (впервые после 1863 года) статью «Картина г. Ге» русского православного мыслителя, церковного историка, публициста, писателя, журналиста, поэта, искусствоведа, церковного композитора В.И. Аскоченского (1813-1879).
Николай Николаевич Ге (15 (28) февраля 1831 - 1 (14) июня 1894) - художник, автор многих картин на религиозные сюжеты. В 1861 г. Н.Н. Ге начал писать «Тайную вечерю», а в 1863 г. привёз её в С.-Петербург и выставил на осенней выставке в Академии Художеств. За «Тайную вечерю» Н.Н. Ге получил звание профессора, минуя звание академика.
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Картина г. Ге // Домашняя беседа для народного чтения.- 1863.- Вып. 48.- С.432-434) подготовил профессор А. Д. Каплин. Название - составителя. Постраничная сноска заменена концевой.
+ + +
Картина г. Ге
На последней выставке в Императорской Академии Художеств внимание всей публики было привлечено картиною г. Ге, названною в каталоге: «Тайная Вечеря». Все журналы и газеты наперерыв спешили заявлять об этом произведении талантливого художника, положившего, как говорят знатоки, основание новой школе, отвергнувшего рутину и «внесшего в русскую живопись живую струю, которая должна освежить поблекший исторический род живописи и показать, что история и господствующий в нашей школе жанр не подлежат резкому разграничению».
Начитавшись печатных и наслушавшись устных толков о картине г. Ге, мы нарочно ездили на выставку поглядеть на это диво искусства. Ну, и глядели и видели. Хороша картина, нечего сказать, очень хороша. Если не выше, то непременно рядом она имеет право стоять с знаменитою картиною г. Иванова. Для живущих далеко от Петербурга, мы расскажем, насколько сумеем, план ее и положение действующих лиц.
Художник изобразил убогую комнату, в углу которой поставлен стол, покрытый простою скатертью, а вокруг стола бедные ложа, в роде низких диванов. Стены голы; небольшое окошко, полузадернутое грубою тканью, не скрывает однако ж, что на дворе лунная ночь. Комната освещена ночником, скрытым за одною из фигур. На столе остатки вечери и самая простая посуда; у стола на полу умывальница, думать надобно, для омовения ног. Среди этой обстановки на первом плане представлен Спаситель, но не тот Спаситель с Божественным величием на челе, с сознанием, что вся предана Ему Отцем Его, не с мыслию о великой тайне, долженствующей оживить весь мир вкушением от плоти и крови Его, не в тот момент, когда изречены Им слова: примите, ядите и пийте от нея вси, а какой то убитый горем человек, не поладивший за общим столом с своим соседом, с понуренным челом и опертой на руку головой. Апостол Иоанн, только что поднявшийся с помятого ложа, полон изумления, как будто от неожиданного оборота дела. Апостол Петр представлен каким-то горячим стариком, который того гляди бросится за уходящим Иудой, чтоб... чтоб остановить его; на лице Иуды вы видите оскорбление и жажду мести; остальные девять фигур, занимая задний план картины, служат только дополнением к действию.
Читатель и без нашего указания, видит, что картина эта не имеет ни малейшего права именоваться «Тайною Вечерию»; она скорее жанр, взятый из обиходной жизни,- игра досужего воображения, залетевшего далеко за пределы, указываемые евангельским сказанием и преимущественно практикою и преданиями Церкви православной. Минуя художественное исполнение картины, мы глядим на ее с точки религиозной, и потому положительно говорим, что произведение г. Ге есть оскорбительная для чувства христианского профанация величайшей мировой тайны, есть прикосновение Озы к ковчегу завета. Тяжело, болезненно-тяжело впечатление, уносимое православно-мыслящим человеком от изображения, подобного которому не представляла ни одна школа христианской живописи. Есть сюжеты, раз навсегда апробированные вековым употреблением, которых не смеет переставлять по своему произволу рука художника; есть события в мире христианском, имеющие свой колорит, свою обстановку, свои неизменные условия. Это не рутина, а примирение небесного с земным, укрепленное рядом веков; малейшая черта, вновь привнесенная, уже вредит этому примирению, расторгает связь небесного с земным, оземленяя первое и низводя его на степень обыденных, человеческих явлений. Вот почему Церковь православная чуждается изысканного стиля италианских художников; вот почему неприятны и оскорбительны для чувства христианского театральные позы, придаваемые изображениям католических святых, и, к несчастию, врывающиеся и в нашу церковную живопись. Но не в том дело. Быть может, мы не сказали бы ни слова ни о картине г. Ге, ни об аномалии ее в смысле религиозном, если бы нас не побудили к этому более чем странные рассуждения какого-то г. А. Сомова [i].
«Г. Ге, говорит он, внимательно читая Евангелие и новейших его толкователей, не довольствовался этими божественными строками, а читал и между ними, находя и там новые и новые прелести». Видите ли, к чему приводит чтение Евангелия, по руководству новейших его толкователей! К недовольству тем, что читается ясно и понятно для верующего, к чтению между строками, то есть, к навязыванью своих собственных мыслей святым евангелистам, и, в следствие того, к открытию в Евангелии каких-то новых прелестей!... Что мудреного после этого, если художнику Спаситель мира представился с лицом «не особенно красивым», что в измене Иуды он понял «не побуждение низкой алчности, но грустную развязку несогласий между творцом нового учения и его последователем, не могшим отречься от древнего иудейства». Что удивительного, если Христос Спаситель представился и Иуде и художнику не разрушителем дел диавола, не искупителем всего рода человеческого, а только «врагом родины, грозящим разрушить все, что составляло ее национальность!» Новейшие толкователи низвели божественное сказание евангелистов до простой интриги, - и вот Сын Божий является в пластическом образе оскорбленного неудачею человека; - апостол Петр (прости Господи!) забиякой, «готовым броситься на Иуду и наказать дерзкого, осмелившегося так глубоко огорчить Господа»; апостол Иоанн - посредником, который «надеется помирить поссорившихся»; предатель Иуда - «не негодяем, готовым за деньги на высочайшую подлость, но глубоко оскорбленным старообрядцем». Стало быть, все не так, как мы читаем в Евангелии и слышим из уст Церкви православной; все происходило не тем порядком и не при той обстановке, к каким приучила нас церковная практика. По вашему, все это рутина: да за чем вы трогаете ее? Этой рутиною живет благоговейная дума христианина; эта рутина возводит его от земли к небеси и могущественно переносит к тому великому моменту, когда учреждением таинства Евхаристии совершилось великое дело обновления вселенной. Эта рутина не давит нас пластикою и заставляет с любовию и благоговением взирать на божественное лицо Искупителя, принимавшего в пречистые руки Свои хлеб и чашу. Эта рутина указывает нам в хлебе пречистое тело Его, а в чаше божественную кровь Его... Понимаем, очень хорошо понимаем, к чему ведете вы народ православный с вашими новейшими толкователями Евангелия!... Мы тоже умеем читать между строками, и видим заднюю мысль за густым слоем красок, - и потому еще раз говорим, что картина г. Ге есть не «Тайная Вечеря», а осуществление идей новейших толкователей, в сердце которых, как в сердце Иуды перед предательством, вошел сам сатана...
Нет, г. Ге лучше б вы сделали, если б, при вашем несомненном таланте, читали Евангелие не по руководству новейших толкователей его и не между строками, а так как учит читать оное Церковь православная; а еще лучше, если б вы, вместе с г. Ивановым, выбирали сюжеты для своих изделий из мифологии или даже обыденной жизни, вон как поступил г. Пукерев. Тогда бы мы, люди православные, не имели неприятности видеть на выставках прелестного безобразия, которое и вы, г. Ге, и покойный г. Иванов ярко выразили в своих препрославленных картинах.
[i] С.- Петерб. Вед. 1863 г. № 213.
 игумен_Союз.png)
.jpg)
