Первый Спас

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по первому изданию: Коринфский А.А. Народная Русь: Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. – М.: Изд. книгопродавца М.В. Клюкина, 1901.– С. 351–359) подготовил профессор А. Д. Каплин.

+   +   +

Первое августа – день, на который приходится церковный праздник Происхождения Честных Древ Креста Господня, слывет у нас под именем «Первого Спаса». Это – один из последних летних – предосенних праздников народной Руси, исстари веков привыкшей начинать с этого дня, благословясь, первый посев озимого хлеба. «Первый Спас – первый сев!» – гласит из темной глубины старинных пословиц простонародная мудрость: «До Петрова дни взорать, до Ильина – заборонить, на Спас – засевать!» – и продолжает в том же роде: «Спас – всему час!», «Спасов день покажет, чья лошадка обскачет (т. е. – кто вовремя, и даже раньше других соседей уберется в поле)!». Приведенные пословицы, приуроченные к Первому Спасу, ясно показывают, что этот день должно считать одним из так называемых земледельческих праздников. Эти праздники с древнейших времен справлялись всеми народами, «сидевшими на земле», – по образному выражению русских летописцев. Так, еще у евреев – в ветхозаветную пору их жизни – существовал «праздник жит первородных и седмиц»; у древних египтян, греков и римлян были установлены свои подобные празднества; древние германцы и некоторые другие народы совершали особые торжественные обряды – как по окончании жатвы, так и при начале сева. Нечего уже говорить о племенах славянских, едва ли не теснее всех связанных в своем быту с матерью-землею: у них праздники эти не отжили своего времени и до сих пор. Август-месяц в старину весь был посвящен богам полей: Даждьбогу и Велесу – у русских, Святовиду – у балтийских славян.

Этим милостивым божествам и приносилась, всегда приблизительно на Первый Спас, благодарственная жертва: испеченный на первом выломанном из лучшего улья меду громадный хлеб-пряник из первой ржаной муки нового урожая.

Русский народ издавна был не только хлебопашцем, но и пчеловодом. Первый Спас у него не только «первый сев», но и «Спас медовый». В этот день до сих пор посельская-попольная Русь ломает первый мед на пчельниках. «На Первый Спас и нищий медку попробует!» – говорит пословица, и молвится она не мимо. Утро первого августа начинается у пчеловода на пасеке. Он старательно осматривает, осеняясь крестным знамением, все свои ульи, выбирая среди них самый богатый по медовому запасу. Облюбовав улей, он «выламывает» из него соты и, отложив часть их в новую, не бывшую в употреблении деревянную посудину, несет в церковь. После обедни священник выходит к паперти – благословлять «новую новину» от вешних и летних трудов пчелы, «Божьей работницы», и начинает святить принесенные соты. Дьячок собирает в заранее приготовленные корытца «попову долю». Часть освященного меда разделяется тут же нищей братии, поздравляющей пчеловодов с Первым Спасом – медовым. А затем большая половина этого праздника проходит у заботливого хозяина возле пчел: до вечерней зари идет по пчельникам горячая работа. Вечером обступает каждый пчельник толпа ребят и подростков с чашечками, а то и просто с сорванными поблизости широкими лопухами репейника в руках. Это – охотники до сластей, пришедшие получить от особенно тороватых в этот день пчеловодов свою «ребячью долю». Целый год ждет деревенская детвора Первого Спаса, – знает, что не обнесут ее, не обделят в этот медовый праздник ни на одном пчельнике. Недаром говорится: «Спасовка-лакомка». Медолóм щедрой рукою накладывает ребятам их «долю» из особого корытца, куда соскребались им из выламываемых ульев обломки сотов. А разлакомившиеся ребята причитают – ведут голосом:

«Дай, Господи, хозяину многих лета,

Многих лета – долгие годы!

А и долго ему жить – Спаса не гневить,

Спаса не гневить, Божьих пчел водить,

Божьих пчел водить, ярый воск топить –

Богу на свечку, хозяину на прибыль,

Дому на приращение,

Малым детушкам на утешение.

Дай, Господи, хозяину отца-мать кормить,

Отца-мать кормить, малых детушек растить,

Уму-разуму учить!

Дай, Господи, хозяину со своей хозяюшкой

Сладко есть, сладко пить,

А и того слаще на белом свете жить!

Дай, Господи, хозяину многия лета!»

На следующий день после Первого Спаса пчеловод начинает заботиться об ограбленной им пчеле. В некоторых местностях с этих пор все цветы становятся беднее «взятком», так что приходится изредка подставлять к ульям в корытцах «сыту» (медовую жижу, сильно разбавленную водою) на подкорм Божьей работнице.

С Петрова дня до Первого Спаса кипит в полях страдная бабья работа, не кончающаяся даже и с наступлением августа. Но ни в какое другое время не водится столько хороводов, не поется так много песен, как в эту рабочую пору: вечерами – чуть не до утренней зорьки – вся молодая деревня поет-заливается.

Русская народная песня... В ней – могучей, раздольно–глубокой – более чем где бы то ни было, развертывается духовная сила народа-пахаря – стихийная сила: мощный подъем духа, широкий размах замысла, неудержимое стремление к свободному проявлению жизни сердца... Песня – сердце народа. В биении этого сердца слышится все, что веселит-радует, что гнетет-томит народную душу. В песне народа – и торжественный клик его счастья, и заунывный стон его вековечного горя. Честь и слава собирателям этого неоценимого богатства народного, поклон им до сырой земли! Заслуга их перед родиной тем безмернее, что нам приходится стоять чуть не на могиле то величественных, то веселящих душу, то щемящих сердце песен, вымирающих, смолкающих день ото дня все больше – в своем отступлении перед победоносным шествием в народную Русь заводских-фабричных «частушек», лишенных не только всякой красоты, но – порою – и простой осмысленности. Не так страшен этот бессмысленный враг, когда грамотность может возвратить народу его «сердце»-песню, в ее первобытной, не искаженной чуждыми наслоениями красоте.

После Первого Спаса не слышно уже ни одной песни; с самого начала Успенского поста и до осенних покровских свадеб, особенно обильных в хлебородные веселые годы, молчат все деревенские певуны голосистые.

В некоторых местностях на Первый Спас устраиваются так называемые «сиротские и вдовьи помочи». Работа помочью – работа за угощение. Грех работать во всякий праздник, по убеждению народа, но не в тот день, который сама старина стародавняя окрестила именем «первого сева». Тем более не считается грехом праздничная работа – «вдовья пóмочь», на которую сходятся по большей части после обедни, до обеда. «На вдовий двор хоть щепку кинь!» – гласит завет старых, стоявших ближе к Богу людей, связывавших с этим изречением другое: «С миру по нитке – голому рубаха!» С сирот и вдов многого не спросит помогающий люд за работу на Первый Спас; бывает даже и так, что не только поможет им «мир», а и сам нанесет в избу всяких припасов. «Не нами уставлено – не нами и кончится!» – замечает деревенская Русь об этом, вызванном сердобольностью, обычае и нараспев приговаривает:

«Ты – за себя,

Мы – за тебя,

А Христов Спас –

За всех нас!»

С Первого Спаса начинают собирать мак. Потому-то в иных местностях и называют этот праздник «Маковеями». С этого же дня народный сельскохозяйственный дневник, записанный рукою природы в памяти старожилов, советует бабам защипывать горох, а мужикам – готовить гумна. Деревня твердо помнит, что ей нужно делать с первого дня августа: «Отцветают розы – падают росы!» – говорит она. – «С Первого Спаса и роса хороша!», «Защипывай грох!», «Готовь гумна!», «Паши под озимь, сей озимь!», «Заламывай соты!» и т. д. В этот же день исстари ведется в народе святить новые колодцы. «Царица-водица – царь-огню сестрица!» – величает воду простодушный богатырь-пахарь и относится к ней едва ли с меньшим чувством уважения, чем к дару Божию, хлебу. Умышленно засорить чужой, а тем более общественный, колодец считается немалым грехом.

Бледнеют к этой поре лесные и полевые цветы, отцветать принимаются. Пчела мало-помалу перестает добывать свой медовый «взяток». Зато к Первому Спасу, на соблазн деревенской детворе, все еще алеет в лесу малина. «Первый Спас: Авдотьи-малиновки, доспевает малина!» – говорят в деревне. С Ильина дня до этого праздника вода в реке успевает настолько похолодеть, что на него в последний раз лошадей купают. И крестьянин твердо уверен в том, что, если после этого дня выкупать лошадь, то она не переживет предстоящей зимней стужи: «кровь застынет».

Любимая птица русского простонародья – домовитая ласточка, по старинной примете, накануне этого дня в последний раз облетает деревню. С Первого Спаса у ней забота: об отлете «за сине-море, на теплыя воды». И хотя это на деле далеко не всегда подтверждается, но почти всюду можно услышать в народе поверье, что ласточки отлетают «в три раза, в три Спаса» (1-го, 6-го и 16-го августа). В некоторых губерниях после обедни на Первый Спас даже сбегается за околицу деревенская детвора – «просить касаток». Затеваются веселые игры на луговине, во время которых несколько сторожевых зорко следят: не полетит ли из деревни ласточка. За первою же случайно вылетевшей на сборище щебетуньей – ребята всей гурьбою бросаются и бегут с припевами вроде следующего, записанного в с. Ртищевой Каманке Симбирского уезда:

«Ласточка-касатка!

А где ж твоя матка?

Где твои братцы,

Где твои детки,

Где ж твои сестрицы? ..

Испей Спасовой водицы!

Улетать – не отлетай,

До Спожинок доживай!»

И, обрадованная повстречавшейся летуньей, детвора возвращается в деревню – уверенная, что ласточка-касатка и впрямь послушается уговоров, не покинет деревни до самых «Спожинок» («Госпожинок», «Дожинок»), т. е. до Третьего Спаса, когда во всех полях дожинается самый последний сноп. «Ласточка весну начинает – осень накликает!» – по старинной народной поговорке.

Первый день последнего летнего месяца в некоторых местностях отмечается «проводами лета», устраиваемыми всеми девушками и парнями молодыми, также за околицею, на «выгоне», или в лугах, за речкою (последнее – чаще). Веселая толпа молодежи с песнями несет наряженную в сарафан и кокошник куклу, сделанную из новой соломы, и топит ее в речке, или, разрывая на клочки, пускает их по ветру. Впрочем, проводы лета в большинстве местностей приурочиваются к более позднему времени – к «бабьему лету», приходящемуся на первую половину сентября, и только в очень немногих совершаются на Первый Спас медовый.

День первого августа вызывает в пытливой памяти любителей и знатоков родной старины стародавней яркую, обвеянную умиленным чувством могучего народа картину. Не в памятниках простонародного творчества, не в изустных сказах-бывальщинах, хранимых внуками-правнуками песнотворцев-сказателей, дошло до наших дней представление об этой картине, оживляющей, воскрешающей красную страницу самобытного житья-бытья давних дедов-прадедов; дошло оно в летописном слове – верном непогрешимой жизненной правде. Был – прозывался Первый Спас на Святой Руси, во времена царей московских, и «Происхожденьевым днем»: как и теперь – праздновался на него праздник Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня, начинающий собою двухнедельный Успенский пост. Видывала Москва Белокаменная два-три века тому назад «зрелище лепое», привлекавшее к себе всех насельников первопрестольного города, от мала до велика.

Богомольные царские выходы с древнейших времен являлись одною из самоважнейших сторон обихода государева на Святой Руси. Каждый большой праздник ознаменовывался ими. И давалась этим желанная для царелюбивого народа возможность лицезрения государева. Гости-послы иноземные, оставившие в наследие нашим дням описание своих «путешествий в Московию», свидетельствуют о том, что являл себя «царь-государь всея Руси» в несказанном великолепии. Это свидетельство подтверждается и всеми русскими летописными памятниками, говоря таким образом о нелицеприятии заезжих чужеземцев, «в книжном описании зело искусившихся». Сохранилась точная роспись: на какой праздник, в каком наряде и с какою свитой «выходить» венценосному богомольцу. На одни, главнейшие; полагался особый «большой наряд царский»: платно-порфира, шапка-корона царская, бармы-диадимы, наперстный крест с перевязью, жезл – вместо посоха. На другие – «малый»: с посохом вместо жезла и без барм; на третьи – «выездной», еще менее блистательный. Но всегда выход, – кроме «тайных», когда царь шел в «смирной» одежде, – был великолепен и возносил перед глазами народа сан царский на высоту недосягаемую.

В праздник Происхождения Честных Древ Животворящего Креста Господня совершался в Москве особый крестный ход на воду. Принимал в этом ходе непосредственное участие и царь-государь. В канун Спасова заговенья, вечером 31-го июля, с Евдокимова дня на Первый Спас, изволил он совершать выезд в Симонов монастырь; осчастливив его своим посещением – слушал вечерню, а поутру 1-го августа стоял заутреню. Здесь, напротив монастыря, на Москве-реке устраивалась «иордань» – как и в день Богоявления. Возводилась над водою сень на четырех столбах изукрашенных – с «гзмызом» (карнизом) в роспись красками и златом-серебром, увенчанная золоченым крестом. По углам иордани изображались святые евангелисты, изнутри нее – апостолы Господни и другие святители. А кроме этого убиралось все возведенное сооружение цветами, птицами, листьями – впрозолоть, впрозелень, впросинь и впрокрась, на всю цветную пестрядь. Подле иордани устраивались два «места» – государево (в виде круглого храма пятиглавого) и патриаршее. Царское место утверждалось на пяти точеных столбцах позолоченых и было расписано травами, резьбою приукрашено да слюдяными круглыми рамами защищено; одна рама – в два затвора – за дверь была; стояло царское место на пяти золоченых яблоках и задергивалось изнутри вокруг тафтяной завесью. Огораживались царское с патриаршим места раззолоченной решеткою; весь помост вокруг них застилался алым сукном. В положенное время, под звон колокольный с сорока-сороков московских, изволил шествовать царь-государь, в предшествии хода крестного, с боярами по бокам, в сопровождении прочих людей служилых – стольников, стряпчих, дворян, дьяков, «солдатского строю генералов», стрелецких полковников, всей прочей свиты в золотых кафтанах и приказных людей нижних чинов. Все пространство по Москва-реке пестрело полками стрелецкими и солдатскими – в ратном строю, в цветном платье и со знаменами, с барабанами, под оружием. Видимо-невидимо, несметные тысячи люда московского окаймляли все это. Государь выходил на воду, становился с патриархом на свои места среди сонма духовного и служилых чинов московских. Одновременно начиналось торжественное освящение воды. Власти духовные приближались к венценосному богомольцу и к патриарху, в очередь подходили, «по степеням», по двое в ряд, – подойдя, били поклоны уставленные. Все, начиная с царя–государя, получали из патриарших рук зажженные свечи.

Действо Происхождения начиналось погружением Животворящего Креста. По прочтении молитв, по положению, царь – с ближними боярами ó-бок – сходил в иордань. Был государь на этом выходе в обычном ездовом платье; но – перед погружением в воду – возлагал на себя святые кресты с нетленными мощами. А возлагались на царя-государя в Происхожденьев день при этом, по словам разрядных записей, следующие святыни: «Крест золот, Петра чудотворца, на нем образ Спасов резной стоящей, посторонь образа Пречистыя Богородицы да Иоанна Богослова, позади Архангел Михаил. В голове камень яхонт червчат. Сорочка бархат червчат же. Крест и около креста низано большим жемчугом. Крест золот сканной, в середине Распятие Господне навожено финифтью, посторонь четыре святых резных навожено финифтью, назади мученик Евсегней, посторонь святые; во главе изумруд, да около креста 28 жемчужков, а в середине креста 12 жемчужков да 8 камушков в гнездах. Крест золот; во главе образ Спаса Нерукотвореннаго, в середине Распятие Господне чеканное на два яхонта да две лалы. Около креста и главы обнизано жемчугом, кафимским в одно зерно. Назади подпись, мощи святых; у головы в закрепке два зерна жемчужных, сорочка бархат коришной цвет. Крест и слова низано жемчугом».

Действо Происхождения совершалось и не только под Симоновым московским монастырем. По временам переносилось совершение его в некоторые подмосковные села – вотчины государевы: то в Коломенское на Москва-реке, то на Яузу – в Преображенское. И отовсюду спешил православный люд московский в эти места на желанное лицезрение государево, гонимый туда стремлением – увидеть «светлоясныя очи царския», приобщиться к свидетелям благочестивого погружения отягченного святынями самодержца во иордань, по обычаю предков, благоверных исполнителей предания святоотеческого, византийской христианскою стариной завещанного, привившегося ко гнезду Святой Руси с давних времен. Строго-настрого запрещалось – от приказных – подавать в этом действе державному совершителю его какие-либо жалобные челобитные: должно было неусыпно блюсти служилому люду свят-покой государев. Но, если кому-нибудь выпадало счастье привлечь на себя светлый взор зорких очей царевых да поднять над головою грамоту с челобитьем своим, – попадало челобитье, помимо всех приказов, в руки самому царю на правый суд прозорливый, на милость неизреченную. И не было тогда отказа челобитчику ни в чем праведном-справедливом. Когда царь-государь изволил выходить из воды и, сложив с себя святыни, окруженный ближними боярами, переоболокался в сухое платно, слюдяные окна царского места задергивались алым сукном. Затем царь являл себя народу, прикладывался ко кресту, принимал патриаршее благословление. Духовенство кропило в это время освященною, «иорданской», водою войска и знамена. Когда шествие – с царем и патриархом во главе – двигалось от места совершения действа, многие присутствующие из людей православных теснились к иордани, где особо приставленные пристава разливали желающим святую воду в посудины чистые. Во дворец государев и на царицыну половину отправлялись две стопы серебряных с этой водою.

Под гулкий звон колоколов со всех церковных раскатов возвращался венценосный богомолец в свои палаты, исполнив завещанное благочестивыми предками, доставив этим лишний случай своего лицезрения всей Белокаменной, свято хранившей предания отцов и дедов. А под Симоновым монастырем собиралось народное гулянье чинное, без глумотворства всякого, без песен – утехи народной. Памятовал люд честной, что за Первым Спасом – Происхожденьевым днем – Успенский пост идет. Провожали летний мясоед на происхожденском гулянье не вином зеленым, не пьяною брагой хмельною, а медами сотовыми, квасами стоялыми да сладкой-спелою малиной-ягодою.