Птица, летящая через океан... Часть 1

«Во всероссийском масштабе»

 

Владыка Афанасий, исповедник, епископ Ковровский, в миру Сергей Григорьевич Сахаров, которого в эти дни мы поминаем и поминаем сугубо, поскольку 125 лет назад он родился - в 1887 году, 100 лет назад в октябре 1912 года был пострижен в монашество. И ровно 50 лет назад в октябре 1962 года (28 октября нового стиля) епископ Афанасий отошел ко Господу. В этот день ежегодно Церковь поминает преставление святого епископа-исповедника - одного из самых верных своих служителей, замечательного уставщика и песнописца.

Его жизнь, его церковная судьба с одной стороны, уникальны: пожалуй, никто из архиереев тихоновского призыва не мог бы о себе написать то, что написал о своей жизни Владыка Афанасий: «17 июня 1954 года исполнилось 33 года архиерейства. За это время - на епархиальном служении 33 месяца (около 3 лет - прим. здесь и далее - Е.Д.), на свободе, не у дел 32 месяца (чуть больше 2,5 лет), в изгнании (в ссылках) 76 месяцев (более 6 лет), в узах и горьких работах (тюрьмы и лагеря) 254 месяца (более 21 года)».

Три года служения, около трех лет свободы, но не у дел, и около 28 лет в узах. Вот такая арифметика...

С другой стороны, можно сказать и так, что Владыка Афанасий в XX веке прошел «путь всея земли», если только чуть изменить смысл известных слов из богослужения, подразумевая все жизненные гонения и каторжные мытарства целого сонма русских святых, среди которых великое место занимала светоносная плеяда архиереев Тихоновского поставления. Цвет Церкви: митрополит Петр (Полянский) - Местоблюститель Патриаршего престола после кончины патриарха Тихона, митрополит Кирилл (Смирнов), - заместитель Местоблюстителя, архиепископ Иларион Верейский, архиепископ Петр Воронежский, архиепископ Фаддей Тверской - список огромен и сколь прекрасен, ибо прекрасны лики в нем поименованных, столь и ужасен, - по тем неописуемым страданиям и мучениям, которые выпали на долю праведников Руси.

Все они (и почти весь Тихоновский епископат), соприкасавшиеся с владыкой Афанасием на этапах и молившиеся вместе с ним в тюремных камерах, были расстреляны или замучены. Он один из очень немногих выжил и вернулся на свою родину во Владимир уже совершенно измученным старчиком, которому оставалось пожить на свободе, успеть довершить начатые труды (далеко не все) - всего лишь 7 лет. Путь этот был ему предрешен: перед самой епископской хиротонией летом 1921 года молодого владимирского архимандрита вызывали в ЧК, располагавшуюся тогда в Рождественском монастыре во Владимире, где архимандрит Афанасий еще вчера был наместником. Было предложено отказаться от хиротонии во епископа, а в случае ослушания гарантировались гонения «по полной» - «во всероссийском масштабе». 

На другой день хиротония состоялась, а вместе с ней помимо архиерейской митры, молодой, тридцатичетырехлетний епископ Афанасий, при всех его знаниях и талантах, при всем его всежизненном аскетизме, такой веселый, подвижный и деятельный принял в руки и крест. По тяжести и величине своей он соответствовал высоте архиерейского сана и тем духовным талантам и возможностям, духовной твердости и трезвости, которыми был щедро одарен молодой архиерей. 

Угроза чекистов не замедлила исполнением: через несколько месяцев после хиротонии в том же 1922 году начались «этапы» Владыкиной жизни, - так он сам поименовал свою автобиографическую записку: «Этапы и даты моей жизни». Только его «этапы» были не просто биографические, а тюремные: подлинные и смертельно опасные этапы...

Это документ, который мы не можем здесь не привести (хотя и в сокращении) - всем документам документ. Это жизнь человеческая, судьба несомненно чистого, редкого по запасу добра и благости, перенятых по наследству от благочестивых и добрых родителей, молодого человека; крестный путь настоящего избранника и исповедника Божия, безмерно любившего Мать-Церковь и Россию, жизнь страдальческая и одновременно светлая, без темных полос.

Если сравнить количество биографических вех и этапов владыкиной жизни с количеством работ, которые автор успел подготовить в кратких промежутках между этапами и в последние несколько лет жизни на свободе уже предельно измученным, истощенным стариком, - то плодотворной ли покажется нам эта странная и страшная жизнь? Не заставят ли нас эти скорбные вехи глубоко задуматься над вопросом о смысле и целях и наших жизней, о богоугодности тех ценностей, тех дел и свершений, которым мы сами придаем столь высокое значение, в то время как у Бога совсем иные меры весов ценности человеческой жизни?

Что мы здесь на земле ценим превыше всего, - разве не плоды и зримые результаты наших трудов и дел? Изданные книги, построенные дома, совершенные для общества важные земные дела, количество учеников и последователей, и тому подобное, что всегда бывает рано или поздно явлено миру, оставлено ему в наследство, чтобы потом быть с пользой применено к жизни других.

Но тут мы видим, что сама жизнь человека, его существование, состояние его души и сердца на крестном пути шествования на Голгофу, могут превысить для Господа все зримые и ощутимые, и великие земные свершения. Дорог сам человек, его душа, и то, как он сохранил и усовершил ее на крестном пути, как умножил чистоту первоначальную и еще сильнее возжег огонь «первой любви» к Богу (Отк. 2:4), с каким сокровищем в сердце вышел из горнила нечеловеческих страданий. Судьба человеческая в Боге, судьба как живой урок, оставленный нам в назидание в наше последнее время всеобщей расслабленности, потери стержневой нравственности и все ускоряющегося угасания любви...

 

Поместный собор. Замыслы

 

Разумеется, Владыка Афанасий несмотря на эти почти 30-летние узы из 33 лет его архиерейства все-таки оставил нам и реальное ценнейшее духовное наследство в виде его трудов, оставил поистине прекрасную и не сравнимую ни с чем книгу «Поминовение усопших по уставу Православной Церкви» - труд всей его жизни; внес великий вклад в прославление русских святых, в уточнение и соблюдение церковного Устава. Глядя на эти труды, вчитываясь в его обширную переписку, мы видим: если была бы у Владыки Афанасия жизнь вместо десятков тюремно-каторжных лет, разве только этим ограничился бы вклад его в сокровищницу Церкви?

Достаточно взглянуть, с чем вступал в жизнь этой молодой, весьма невысокого роста, светлоглазый монашек,  с очень славным русским лицом, приехавший в Москву на Поместный Собор 1917-1918 годов, куда был избран в качестве кандидата в члены Собора на монашеском съезде в Троице-Сергиевой Лавре. Иеромонаху Афанасию было тогда 30 лет...

Будущий Владыка работал на Соборе в трех отделах: богослужения, о монашестве и о церковной дисциплине. Им были представлены несколько докладов, которые вполне можно было бы считать избранной им самим программой всей его будущей жизни и творческого служения Церкви. Главный из них - доклад «О подготовке нового издания богослужебных книг со внесением в них всех существующих как печатных, так и рукописных служб русским святым».

Этот доклад знаменовал начало всежизненного труда Владыки Афанасия, посвященного прославлению и восстановлению памятей всех Русских святых, среди которых были и почти забытые, и те, кому не имелось особых церковных служб.  Кроме того, именно на Соборе началась работа Владыки над созданием общей службы «Всем святым в Земле Российской просиявшим», составлению и усовершенствованию которой он отдал потом всю жизнь, не прекращая своей работы ни в тюрьмах, ни в лагерях. У Владыки имелась походная рукодельная Церковь В честь Всех Русских святых с освященным антиминсом, с которой он не расставался на этапах своей жизни. Неустанное воспевание всех русских святых сопровождало епископа Афанасия (Сахарова) по всем его мытарствам.

Поместный Собор Русской Церкви восстановил празднование дня Всех святых в земле Российской просиявших. Но издали службу только в 1946 году. Правда, Владыка, к этому изданию не причастный, как находящийся в местах не столь отдаленных, был очень недоволен этим вариантом службы, считал его искажением первоначального текста.

В середине двадцатых годов, после ареста отца Сергия Мечева, сына святого старца Алексия Мечева, к Владыке Афанасию прибились осиротевшие чада отца Сергия из храма Николы в Клениках, что на Маросейке в Москве. Среди них была и будущая монахиня-иконописец Иулиания (Соколова), тогда еще Мария Николаевна. По благословению и под руководством Владыки она написала замечательную икону Всех святых в Земле Российской просиявших. Теперь оставалось дорабатывать службу и продолжать восстанавливать отдельные памяти русским святым и подвижникам благочестия - о них болело сердце Владыки. Он мечтал о том, чтобы вообще ни один подвижник, трудившийся на Руси Господу, не остался бы в забвении, чтобы в будущем Россия, прошедшая через страшные годы безбожия, утратившая десятки тысяч храмов и неисчислимый сонм церковнослужителей, могла бы по этим житиям услышать и восстановить в себе утраченный подлинный дух и красоту Православия. В этом смысле житие святого и церковная ему служба всегда существовали неразрывно, и когда составители житий игнорировали церковную гимнографию и ее глубочайшее богословие, то в результате неминуемо появлялись искажения смысла и духа жизни и образа служения святых, а вместе с тем искажался и дух Предания, в котором апостол заповедовал православным «стоять» и хранить его паче зеницы ока.

Главный доклад Владыки на Соборе поддерживал и второй его доклад: «Об усилении и узаконении чествования по епархиям местных святых».  Выступал он и содокладчиком по вопросу о правилах канонизации святых в русской Церкви. Даже из этих скупых сведений видно, чему должна и могла быть отдана будущая жизнь этого светлого, но уже преумудренного юноши.

Но Господь судил иначе...

 

Послужной список: начало

 

Владыка Афанасий оставил собственноручно написанный документ «Этапы и даты моей жизни», из которого мы дадим здесь лишь выборку с некоторыми необходимыми пояснениями...

Принял в 1912 году пострижение в монашество, затем посвящение во иеродиакона, а вскоре и во иеромонаха. В это время, почти сразу после возвращения иеромонаха Афанасия с Поместного собора во Владимир его ждет публичное вскрытие мощей святых, почивающих в Успенском соборе Владимира. Власти намереваются выставить мощи в обнаженном виде - это февраль 1919 года.  В ответ на готовящееся кощунство иеромонах Афанасий устанавливает дежурство священников в соборе. Расставляются длинные столы, застланные церковными покровами, на них аккуратно раскладываются мощи, среди которых тело святого благоверного князя Глеба (†1174г.), мягкое и гибкое, кожу на котором можно было схватить пальцами - она отставала как у живого, а у великого князя Георгия, убиенного в бою с татарами (†1238 г.), отсеченная напрочь голова оказалась приросшей к телу - только позвонки срослись неправильно - так, что можно было заметить, что раньше голова была отсечена. Глядя на это чудо, врач, вскрывавший мощи, обрел веру.

На вскрытие собралась масса народа. И когда открылись врата храма, иеромонах Афанасий громко возгласил: «Благословен Бог наш...» и в ответ ему раздалось громогласное, единым духом - «аминь!», и... начался молебен владимирским угодникам. Народ стал креститься и ставить свечи у мощей... Торжество Православия вместо запланированного поругания.

Вскоре Владыка Афанасий становится Наместником Богородице-Рождественского монастыря во Владимире. Возводится в сан архимандрита. Назначается настоятелем Боголюбова монастыря. И, наконец, совершается хиротония архимандрита Афанасия во епископа Ковровского. Это июнь 1921 года.

Владыке всего 34 года, но он духовно опытен и мудр, крылат и дерзновенен. Не проходит и года, как за хиротонию следует предреченная расплата. И не только за хиротонию, но и за то, что Владыка, приняв сан, показывает удивительную твердость и непоколебимость перед обновленческим соблазном. В то время как его епархиальный архиерей митрополит Сергий (Страгородский) - будущий патриарх, признает ВЦУ - обновленческое Высшее церковное управление. Обновленцев поддерживают власти, они на них опираются в своей развернувшейся в 1922 году лютой «борьбе с тихоновским реакционным духовенством». Владыка Афанасий едет в Нижний к своему епархиальному архиерею митрополиту Сергию (Страгородскому) за советом - как быть дальше... Митрополит не хвалит епископа Афанасия за выступления против обновленцев: «Лбом стену не прошибешь», - говорит он, и вскоре - летом 1922 г. присоединяется к обновленцам и только давлением преосвященного Феодора (Поздеевского) митрополит приносит публичное покаяние. Владыка Афанасий своего отношения к обновленцам не меняет. Он сохраняет верность патриарху Тихону, Священному Преданию Церкви, и после - канонической церковной власти в лице Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского). Во Владимирской епархии он остается один на один стоять против обновленчества. И очень скоро начинается его Голгофа...

Первый арест - март 1922 года. В срочном порядке препровожден в Рев. Воен. Трибунал. Освобожден. Через 12 дней - вновь арест и Владимирская тюрьма. Показательный суд во Владимире по обвинению в связи с пропажей церковных ценностей в Суздальском Спасском монастыре в мае 1922 г. (Во время своей архиерейской службы Владыка призвал верующих не отрекаться от Бога, омыть слезами свои грехи и защищать церковные святыни). Приговор: 1 год заключения, но по амнистии освобожден 28 мая 1922 г.

Через полтора месяца вновь арест и вновь Владимирская тюрьма. Без допроса освобожден  в конце июля 1922 г. В сентябре арестован вновь. Владимирская тюрьма. Приговор - 2 года ссылки в Зырянский край, считая начало срока от 14 ноября 1922 года.

За несколько дней до этапа, в камере Владимирской тюрьмы в день памяти святителя Дмитрия Ростовского - 28/10 ноября 1922 года Владыка в сослужении арестантов-архиереев, священников и мирян совершает впервые службу Всем Русским святым. Вскоре в феврале 1923 года в Московской Таганской тюрьме,  в одиночке Владыка освящает для себя походный антиминс во имя Всех святых в Земле Русской просиявших, и несколько антиминсов для раздачи отправлявшимся в изгнание.

Начало срока ссылки следует от 14 ноября 22 года. Но начинается ссылка... в одиночке на многие месяцы, потом долгий этап и вслед за тем опять тюрьма - Вятская внутренняя. Оттуда Владыку гонят этапом в Усть-Сысольск. Потом в Усть-Вымь. И вновь в Усть-Сысольск... На календаре уже весна 1924 года.

В Зырянском крае по приговору Владыка по сроку пребывает до ноября 1924 года и без срока - до января 1925 года. Впереди это будет повторяться: из таких бессрочных пребываний в ссылках и тюрьмах наберутся дополнительные и сугубо мучительные годы в узах.

Наконец-то в феврале 1925 года Владыка возвращается во Владимир на церковное делание. Но через полгода его вновь арестовывают в Гавриловом Посаде при поездке по епархии и препровождают во Владимир для «выяснения личности». Освобождают на другой день. Вновь арестовывают через три месяца (январь 1926 года), и вновь освобождают через два месяца.

Осенью 26 года Владыку назначают управляющим Ивановской епархией. Власти предлагают Владыке добровольно уехать или прекратить управление церковными делами. «Отказался оставить вверенную паству», - пишет Владыка в своих «Этапах и  датах». - «На замечание: «Если виновен, - судите», - получен ответ: «Нам не выгодно вас судить» - декабрь 1926 г.». До нового ареста - меньше месяца.

Начинает свой отсчет 1927 год...

 

Катакомбы

 

Январь, 1927 года. Московская предварительная тюрьма (Лубянка, 14). Бутырская тюрьма. Внутренняя тюрьма (Лубянка, 2). В одиночке с митрополитом Горьковским Сергием (Страгородским). За «принадлежность к группе архиереев, возглавляемой митрополитом Сергием Страгородским» Владыка получает три года Соловецких лагерей. Глава «группы» митрополит Сергий получает, однако, свободу и возвращается к возглавлению Церковного управления.

Это 1927 год - год известной Декларации митрополита Сергия, в будущем - патриарха. Вслед за митрополитом Кириллом (Смирновым) - заместителем Местоблюстителя Патриаршего престола епископ Афанасий сохраняя каноническую верность Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Петру Крутицкому, отделяется от митрополита Сергия и фактически уходит в катакомбы, и в этом положении остается до 1945 года, когда после Поместного Собора он вместе с единомышленниками признает Святейшего патриарха Алексия I и вступит с ним в каноническое общение.

 «Когда митрополит Сергий заявлял, что его полномочия вытекают из полномочий митрополита Петра, - Писал Владыка монахине Варваре Адамсон в 1955 году, - И что он, митрополит Сергий, всецело зависит от митрополита Петра, - мы все признавали митрополита Сергия как законного руководителя церковной жизни Православной Русской Церкви, Первоиерархом Которой остается митрополит Петр. Когда же митрополит Сергий, не удовлетворившись тем, что было дано ему и что он мог иметь при жизни законного Первоиерарха Русской Церкви, - рядом действий выявил себя как захватчик прав Первоиерарха, когда в своем журнале он всенародно объявил, что ему, митрополиту Сергию, не только принадлежат все права Местоблюстителя, но что он, «Заместитель, облечен патриаршей властью (ЖМП.1931 г., №1) и что сам наш законный Первоиерарх, митрополит Петр, не имеет права «вмешиваться в управление и своими распоряжениями исправлять даже ошибки своего Заместителя» (там же), - тогда ряд архипастырей, в том числе и я, признали, что такое присвоение митрополитом Сергием всех прав Первоиерарха при жизни нашего законного канонического Первоиерарха митрополита Петра лишает захватчика и тех прав по ведению дел церковных, какие в свое время даны были ему, и освобождает православных от подчинения митрополиту Сергию и образованному им Синоду. Об этом я откровенно в письменной форме заявил митрополиту Сергию (Страгородскому) по возвращении моем из ссылки в декабре 1933 г. Отказавшись от какого-либо участия в церковной работе под руководством митрополита Сергия, я не уклонялся от посещения храмов, где богослужение совершалось священнослужителями, признававшими митрополита Сергия. Резкие ругательные отзывы о так называемых «Сергианских» храмах и о совершаемом там богослужении я считал и считаю «хулой на Духа Святаго. Истинная ревность о вере не может соединяться со злобой».  Где злоба - там нет Христа, там внушение темной силы. Христианская ревность с любовью, со скорбью, быть может, и с гневом, но без греха (гневаясь - не согрешайте). А злоба - величайший грех, непростительный грех - «хула на Духа Святаго», Духа любви, Духа благостыни...»

Пока же на дворе только 1927 год... Владыка Афанасий пребывает вместе со своими однодельцами архиепископом Свердловским Корнилием (Соболевым) и епископом Печерским Григорием (Козловым) на очередном этапе: Ленинградская пересыльная тюрьма, - она же «Кресты», Попов Остров в Белом море. Владыкина стезя приближается к Соловкам. На соловках он

 сторож Рыбпрома - целый год до июня1928 г.

 «Приезжала на свидание мама. Жил с ней в Сороке. Простился 13 ноября 1927 г. Это было последнее с ней прощание».

 

Поминовение усопших

 

Матушку Владыки Афанасия звали Матрона Андреевна. Она была родом тульская крестьянка. А отец Владыки Григорий Сахаров происходил из древнего дворянского обедневшего рода - суздалец по корням. Оба были по-настоящему благочестивые люди. Отец отошел ко Господу, когда мальчику не исполнилось и двух лет. Вырастила Сергея Сахарова мать - мудрая и стойкая женщина, сумевшая воспитать сына не только «хоть бедным, но честным», как завещал, умирая, муж, но дать ему прекрасное духовное образование. Мать не оставляла никогда мальчика в пансионах - она переезжала вместе с ним туда, где он учился и он всегда жил дома - в любви и строгости. Владыка очень ее любил.

Когда начались его этапы, он поручил ее заботам своего лучшего друга и единомышленника отца Иосифа Потапова, который и берег матушку Владыки, и похоронил ее, когда пришел ее час, поскольку сын был в то время в Туруханской ссылке. Владыка скорбел ужасно и утишал свою скорбь лишь служением сорокоустов по матери, причем нисколько, ни на йоту не переступив Устава Церкви. В это время и родился у него замысел написать книгу «Поминовение усопших по Уставу Русской Православной Церкви».

«В ноябре 1930 г. скончалась моя мать. - Вспоминал Владыка в предисловии книги «От автора». - Это была первая и единственная незаменимая утрата, тем более тяжелая, что мне не судил Господь быть ни при одре, ни при гробе почившей, и в моем невольном уединении не с кем было поделить мое горе. А горе было так велико, переживания были так тягостны, что письмами своими я перепугал своих друзей. В моем одиночестве единственным облегчением скорби, единственным утешением было богослужение. Господь именно с этого времени дал мне возможность совершать и литургию. Известие о кончине было получено в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Начало первого сорокоуста совпало с попразднством. Затем были праздники. Поэтому лишь на 9-й литургии было в первый раз пропето «Со святыми упокой» и произнесена заупокойная ектения. В 40-й день не было панихиды и никаких заупокойных молений, так как это был первый день Рождества Христова. За первым сорокоустом Господь помог мне совершить еще пять. И во все это время, совпавшее с периодом пения Триодей Постной и Цветной, не было сделано ни одного отступления от Устава в сторону усиления заупокойных молений. При всем том не было чувства какой-либо неудовлетворенности, не замечалось какого-либо ущерба, а сыновняя любовь находила полное удовлетворение в принесении бескровной жертвы в память усопшей и в тайном поминовении ее имени в важнейшие моменты литургии. Поэтому теперь, излагая церковные правила поминовения, я не боюсь уже укора, подобного тому, какой сделан был мне раньше, и со всею решительностью утверждаю, что только послушание Святой Церкви, подчинение Ее уставам может дать подлинное облегчение скорби, утешение в горе и полное удовлетворение потребности молиться о любимых».

Эта книга - поистине единственная в своем роде среди особенно выдающихся церковных книг. Она являет не только чудесное и тончайшее владение Уставными законами и правилами церковной жизни. Это и духовная исповедь, прямая речь, в которой мы слышим живое биение сердца автора - так написана эта книга. Глубок и прост был Владыка, необыкновенно сердечен и во всем, к чему он прикасался, и где оставлял свой след, мы слышим голос золотого православного сердца, молитвенного, любящего, умеющего миловать и прощать, жалеть и сострадать. Ведь тот, кто особенно любит поминать усопших и находит в этом духовное утешение и радость, и даже определенную полноту жизни и служения, - та душа, несомненно, есть и душа молитвенная, душа любящая, у которой от любви и сострадания расширено сердце, жаждущее вместить в себя всех и все, весь мир. Такая душа исполнена живой Веры и Божественной Любви, она уже сердцем осязает священную близость Господа по псаломскому слову: «Предзрех Господа пред собою выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся» (Пс. 15:8).  

Любовь к поминовению усопших - это и стремление к единению всех в Господе, к преодолению разорванных в миру связей между людьми, вражды и розни мира сего. Эта книга - может быть прочитана и как введение в церковность, как пролог к знакомству и последующему постижению Духа истинной Православной церковности. Здесь мы погружаемся в познание неизреченных тайн взаимодействия душ живущих еще на земле и усопших, в понимание, что красота и духовный закон церковности стоит на таких понятиях как «мера» и «правило». В «Поминовении усопших...» содержится масса примеров из святых отцов, из их жизни, мы видим плачущего и скорбящего о своей усопшей родительнице строжайшего и суховатого святителя Филарета Московского. Здесь же на каждой страницы - рассыпаны сокровища благочестия. Вот например: послушание и самочиние:

«Послушание о Господе всегда и во всем должно быть отличительной чертой православного христианина, не только монаха, но и мирянина, - рассуждает Владыка. -  А в деле молитвы оно должно быть по преимуществу руководящим началом, чтобы приносить Богу огнь непорочный, нелестный, а не ЧУЖДЕЕ Богу, как сделали Надав и Авиуд, недостойные сыновья первосвященника Аарона, чтобы вместо пользы себе и другим не причинить вреда, чтобы чрез самочиние не стать на опаснейший и гибельнейший путь гордости, от которого один шаг до погибели. Саул в Ветхом Завете хотел оправдать свое самочиние и непослушение тем, что имел в виду умножить жертвоприношения и, следовательно, усилить молитву, увеличить торжественность богослужения. Но и усиленные молитвы и торжественные богослужения могут быть неугодными Господу и гибельными для совершающих их, когда являются плодом самочиния, когда соединяются с нарушением заповеди и установленных правил. Саулу было сказано через пророка: «Неужели всесожжения и жертвы столько же приятны Господу, как послушание гласу Господа? ПОСЛУШАНИЕ ЛУЧШЕ ЖЕРТВ и повиновение лучше тука овнов. Ибо непокорность есть такой же грех, что и волшебство, и противление то же, что идолопоклонство» (1 Цар. 15: 22-23).

Или же вот такое примечание Владыки по теме послушания и самочиния: «То правда, что нередко избранные самими молящимися молитвословия, например акафисты, каноны, молитвы или по их просьбе совершаемые частные молебны, панихиды и проч., более трогают их сердца, вызывают более глубокое религиозное чувство, чем общественное богослужение или чтение дома церковных служб по установленному чину. Но еще большой вопрос, какая ОБЪЕКТИВНАЯ ЦЕННОСТЬ этой большей трогательности и большей глубины по собственному желанию совершаемых молитвословий и богослужений... Оптинский старец игумен Антоний в одном из писем своих вспоминает слова св. Василия Великого: "Если кто и в добром хочет исполнить свою волю, чужд есть богоугождения"... Смиренное чувство неудовлетворенности, самоукорение за неумение молиться как должно, за окаменение сердца, не воспламеняющегося от указуемых Святою Церковью молитвословий и последований несомненно гораздо ценнее и важнее самодовольного сознания: "Как хорошо мы помолились". А люди глубоко церковные и благоговейные находят полное удовлетворение для своих религиозных чувств только строго следуя в деле молитвы указаниям Церкви. Покойный профессор Моск. Дух. Академии, прот. о. Павел Флоренский говорил при мне что «только тогда, когда прочитаешь «Господи помилуй» 12 раз, где это положено,- или 40 раз, где это указано по Уставу,- не больше и не меньше, только тогда почувствуешь сладость этой молитвы».

Вчитываясь в мелкий шрифт и утесненную верстку на дешевой бумаге первого на родине издания этой книги (начало 90-х гг.), переживаешь противоречивые чувства. Тут и благодарный восторг от вкушения бесценной науки, передаваемой из уст в уста, из первых чистейших подвижнических рук, науки, которую тебе уже сегодня взять негде, если только не станешь сам собирать по крупицам, да такую все равно не соберешь... И в то же время - боли и пронзительного сострадания автору, стесненному до крайности обстоятельствами, но страдающему уже не от этих обстоятельств - каталажек, пыток и этапов, а от того, что ум и сердце переполнены ценнейшим ведением и теперь вот надо спешить и спешить, излить, как и где угодно, изжить на бумагу все это драгоценное ведение, к чему, несомненно, понуждают автора не просто желания и знания, но воля Господа, которую он должен осуществить, не взирая ни на что. Как та малая птица, бессознательно летящая через океаны на юг по заданному ей Творцом пути и никуда не могУщая с него отклониться, как бы трудно ей не было...

 

Конец 1 части. Окончание следует...