Предыдущие цивилизации не видели возможности расширения своих границ, охватывающих бассейны рек Двины, Волги, Печоры. Слишком велики тяготы жизни в непроходимых лесах. На столь труднодоступных широтах жили подлинные дети природы, существование которых было полностью слито с ритмами смены времён года, дня и ночи. Но вот в эти дикие места пришли люди, ищущие испытаний - проверяющие и перепроверяющие себя ревнители веры. Каждодневно и еженощно, падая ниц перед иконами, они были непреклонны и непоколебимы перед стихиями и жестокими морозами.
За исключением первых князей - святителей земли русской и немногих жертв братоубийственных распрей за престол, длинная череда святых, подвижников - это пустынники, юродивые, основатели монастырей из северных областей: Псковской, Новгородской, Вологодской, Олонецкой, Костромской. Люди духа укреплялись на побережьях холодных озёр и морей, на неудобицах и кочкарнике возводили символы веры и подчиняли свою жизнь превозможению добровольно взятых на себя обетов. Чем незаметнее для сторонних глаз протекала такая жизнь, тем содержательнее и праведнее считалась.
Православие - вот что крепило дух и волю русских людей, позволяло им быть невнимательными к лишениям: православие способствовало закреплению на пространствах, недоступных самым мужественным и просвещённым язычникам. Но стояние православной церкви и задолго до колонизации Севера опиралось на деяния подвижников. Особенность же русских в том, что они берутся за, казалось бы, заведомо проигрышное дело и утверждают его в более высоком качестве. И тем самым служат для других народов примером приверженности старым традициям.
Русские - не поклонники новшеств, они ценят всё то, что способно противостоять току времени. Но всполохи их мужественных усилий всё же неудержимо слабеют от соприкосновения с вечно промороженными пространствами. С чувством незавершённости начатого дела уходит под землю каждое поколение. Русская земля смыкается с краем света - далее нет и самых скромных предпосылок для обустройства жизни.
Сама Россия, пропуская сквозь себя череду веков, всё отчётливее выступает конечным пунктом мощнейших духовных устремлений, слагающихся в историю человечества. Поэтому и народ, создавший страну, втекающую своими ледяными полями во мрак полярной ночи, как никакой другой, знаком с предельным напряжением физических и нравственных сил. Этот народ постоянно живёт у последней черты: стоит ему только отступить назад- и тотчас же сорвётся вниз или вмёрзнет в толщу беспроглядного безмолвия. Вздымаясь на пограничной полосе, где смыкаются все противоречия жизни и бессмертия, русские неизменно обращены к далёким святыням Афона и Иерусалима, а монастыри, как вехи на пути к тем местам.
Русь своим крещением венчает первое тысячелетие Христовой веры. Далее Руси православие уже не продвигается. Наоборот, в дальнейшем, оно будет повсеместно ужиматься, стесняться и, наконец, станет символом трагичности существования в этом бренном мире. Я плохо осведомлён о том, как эфиопам удалось сохранить православную веру, но общеизвестен прискорбный факт, что жизнь в родных местах Августина Блаженного, Климента Александрийского, Исаака Сирина и многих других зиждителей Церкви и учителей православных народов радикально видоизменилась под игом завоевателей - магометан. В ХV в. практически все народы, исповедующие православие, оказались под пятой иноверцев. У вселенских патриархов не останется и тени былого величия: они, то жмутся к Ватикану, то унижённо пытаются ужиться с имамами, гордыми от победоносного шествия по городам и весям ислама. Участь тысяч и тысяч монахов Передней Азии, Северной Африки жалка и печальна: они тихо вымирают в пещерных лабиринтах или сгоняются на рудники. Миряне становятся бесплатной тягловой силой на полях, приковываются к галерам или переходят в другую веру. Само прошлое православных народов превращается в позорное клеймо. Раб Божий становится рабом подлинным.
Склоняются перед магометанами балканские страны и жители Кавказа. Литва принята в лоно католицизма. Над Золотой Ордой взвивается зелёное знамя. Западнорусская церковь откалывается от русской - теперь, кстати, Киевскую митрополию преподносят уже чуть ли не в в качестве «древне-украинской» - и лавирует в атмосфере реалий реформационных и контрреформационных интриг. Водопад истории, смывший зороастризм и манихейство, явно придвинулся и к православию, сокрушая твердыни монастырей и древних крипт. Северная Русь - это самая дальняя окраина Вселенской православной церкви, но именно на этой окраине оно и не угасает. Наоборот, вопреки всем нашествиям и напастям, оно крепнет и развивается. И более того, уже после падения Константинополя, когда все пределы православные покроются пеплом неизбывной скорби - насельники земли русской предпримут титаническую попытку расширить пространства своей веры до размеров целого мира. На смену первоначальным святым юго-восточного средиземноморья, чьи чудодейственные мощи спрятаны в потаённых местах или презрительно брошены завоевателями в пыль и грязь, идут десятки русских святых, угодников, почитаемых усопших, само наличие которых придаёт стойкости и упорства живущим. Стоглавый собор, собравшийся в Москве в середине ХVI в. - это вызов всем несчастьям, постигшим православие в других странах. Мощи десятков русских святых будут официально канонизированы и станут объектами поклонения в храмах и обителях.
То, что у многих народов стало считаться «врождённой слабостью», причиной неблагополучия, для русских переплавилось в непобедимое, универсальное оружие в борьбе с другими расами, отстаивающими самостоятельность своей судьбы. Случилось так, что крайний отводок христианской ортодоксии, затерявшийся в берёзово-хвойных чащах, превратился в могучее дерево, под сенью которого спешили укрыться другие племена и народы.
Жизнь на берегах студёных озёр и морей, среди снега и туч летней мошкары, жизнь невнимательная к лишениям, нацеленная не на приспособление к природным стихиям, а на противостояние им, жизнь, следующая не велениям плоти, а направляемая нравственными усилиями на узкую стезю соблюдения заповедей и заветов далёкой старины, конечно, требовала особого духовного закала. На этой стезе можно потерять руку или зрение, сложить голову из-за невыносимых лишений, но запятнать душу неправедным поступком или даже помыслом нельзя. Множеству ограничений, слагающихся ныне в понятие «суровый климат», добавилось множество добровольных обременений. Неприветливые берега и острова, топи и утёсы приобретали особую привлекательность для страстотерпцев. Жизнь слагается в подвиг служения - через отказ от мирского имени и от пребывания под отчим кровом, через обеты послушания и безбрачия, через посты и ночные бдения, через отрицание в себе индивидуальности («вверяю себя Тебе, о Господи!»).
У многих ли доставало душевных сил, воли, чтобы выдержать «горение» в холоде и голоде, в молчании и целомудрии, в лишении себя тончайших привязанностей к этому миру? Конечно, нет. Подвижничество- это особый вид мужества, это жестокое отношение, прежде всего, к самому себе. У божьего человека ничего нет своего: даже рубище, которым он прикрывает свою наготу, и то с чужого плеча или выткано собратьями по монастырю. Подвижник возлагает на себя не только суровые испытания, он берёт и тяжесть вины сотен и тысяч мирян, занятых делами насущными. Жизнь мирян безблагодатна, но миряне верят в благодать и почитают тех, чьи души просветлены неустанным служением. Подвижник - образец для подражания и мерило вины для всех тех, кто посвящает Богу только часть своей жизни.
Конечно же, были и богоотступники, рабы не Божьи, а золотого тельца, инцеста или содомии, членовредительства или отчаяния, но святоотеческая культура не хранит о них память, верная древнему правилу: о мёртвых только хорошее или ничего. Однако, было бы большой неточностью настаивать на полной неотмирности русских подвижников и святых. История уже не раз показывала, что Церковь без крепкой государственной оболочки становится лёгкой добычей безжалостных завоевателей. У русских монастырей, особенно тех, что стоят на водных путях или вблизи крупных городов, очень высокие стены. Это настоящие фортификационные сооружения, опорные пункты оборонительного вала, который, подобно кругам на воде, медленно расширялся во все стороны света.
Если внимательно познакомиться со списком святых Русской церкви, то можно без особого труда убедиться в том, что его костяк составляют основатели монастырей и князья, сумевшие дать достойный отпор вражескому натиску. Блаженные и юродивые, мученики за веру менее отмечены чудотворными явлениями, которые традиционно служили наиболее весомыми признаками святости. Другими словами, устроители и защитники земли русской как раз и оказывались чаще всего избранниками Божьими, в отличие от святых греческой церкви, которые, как правило, были выдающимися толкователями Писания, пустынниками, великомучениками. Русский инок с мечом в руках - довольно частое явление во времена становления государственности. Меч - это символ не креста осеняющего, а креста разящего, орудие Божьего гнева. В ХIV - ХVI в.в. в труднодоступных урочищах выковывался особый человеческий тип людей, благоговеющих перед иконами и носителями «искры Божьей», не страшащихся потерять имущество, которого практически не было - тип людей, воспринимающих себя стоящими у края и потому не способных пятиться назад. И вот, когда уже осела пыль от крушений многих древних православных государств, на Севере точно разжалась тугая пружина, прижатая к промороженным глыбам студеных морей. Суровые люди вышли из землянок, заснеженных пустынь, из-за стен скитов и монастырей, из маленьких городков и бедных деревень. И уже не оказалось такой преграды, способной воспрепятствовать неспешной поступи этих людей.
Когда расширившиеся границы государства охватят земли народов с другими вероисповеданиями, Московия уже превратится в Великую Русь, а русские люди, придав ей величия, станут державным народом. Между статусом улуса Золотой Орды и статусом империи пролегает период, равный двум с половиной векам - вполне нормальный срок для исторического строительства подобного масштаба. Но и после создания империи Россия будет прирастать землями, причём эти приращения приобретут новое качество. Прежде земли присоединялись в результате колонизации территорий, населённых народами, не сумевшими создать своей государственности, или в результате аннексии территорий у противников, вследствие военных побед и последующих за ними соглашений. А ещё присоединялись земли вследствие распада Золотой Орды. В статусе же империи Россия устанавливает своё полное политическое влияние над народами, имеющими многовековой опыт государственного суверенного обустройства. Литва, Польша, Грузия, как и среднеазиатские эмираты, станут дальними провинциями, окраинами огромного государства. Абсолютизм самодержавия будет выглядеть образцом незыблемости на фоне крушения многих европейских монархий. Тысячи потомков западноевропейских знатных родов устремятся в Россию в поисках жизни, достойной их благородного происхождения.
Подобные «имперские добавления» весьма существенны при формировании структуры первого служилого сословия, которое Александр I назовёт «солью земли русской». Пружина, разжавшаяся на переломе II тысячелетия в дремучих лесах Восточно-Европейской равнины, ещё продолжала осуществлять своё наступательное движение. Православные храмы возводили в Финляндии и на Аляске, даже в Китае. Но Константинополю так и не было возвращено его первоначальное значение. И вообще, несмотря на гигантские размеры образовавшейся страны, большая часть мира оставалась лишённой истин православия. Незавершённость инициативы создания Вселенской православной церкви без границ очевидна, но в результате этой инициативы была создана одна из величайших в истории человечества империя, которая в ходе своего становления органично вобрала ценности других культур и вероисповеданий.
Состав российского дворянства полиэтничен. Значительная доля природных аристократов - это потомки татарских мурз, польской и литовской шляхты, грузинских и греческих царских фамилий. Это и «листочки» французских и английских генеалогических дерев, гонимые революционными бурями и ураганами.
***
«Власть лучших» принципиально отличается от власти «божьих людей». Аристократы правят не по праву праведности, а по праву рождения и личных заслуг перед монархом, являющимся выразителем божественной воли. Народы, не сумевшие создать своей государственности, не имеют своей аристократии. Мировая империя, в отличие от других государственных образований, неизбежно формирует двухъярусную аристократию; «державную», или «столичную» и «провинциальную». К последней, как правило, относится правящий слой завоёванных народов. Навыки правления приобретаются веками, и поэтому «державная» аристократия неизменно демонстрирует уважительное и почтительное отношение к «провинциальной», как к более «старой», опытной, не роняя при этом и своего достоинства.
Не лишним будет напомнить, что первым предводителем нижегородского дворянского собрания был потомок грузинских царей, а храбрый вождь непокорных чеченцев Шамиль отнюдь не был казнён или заточён в острог после того, как прекратил вести многолетнюю войну с Россией, а получил статус дворянина и к тому же усадьбу в одном из центральных губернских городов.
Но напрасны старания тех, кто пытается разбить российское дворянство по составу крови и ещё доказать, что представители великорусского народа перестали доминировать в высших слоях общества, демонстрируя тем самым свою неспособность к делам государственного обустройства. И совершенно нелепы попытки доказать, что правителями русских были норманны, татары, германцы. Занимая престол или присягая престолу на верность, человек становился защитником земли русской, московитом, навершием империи. Так выходцы с Балкан или Передней Азии в античные времена становились римскими императорами и переставали быть сирийцами или фракийцами. А те, кто получал римское гражданство, уже не числили себя галлами, или бриттами, или басками. В Россию тянулись тысячи и тысячи людей, из России - редко кто эмигрировал. В первой половине Х1Хв. преподаватель Московского университета Печерин сменил своё вероисповедание и перебрался в католический монастырь, так об этом событии с удивлением вспоминали в русской публицистике многие и многие годы.
Однако дворянство в силу своей усиливающейся полиэтничности находилось в непростых отношениях с православием как мироотношением. Можно даже утверждать, что христианская ортодоксия сохранилась во всех слоях русского общества, но не в среде аристократии. Конечно, подобная эрозия духовных ориентиров имела долгую предысторию и была обусловлена системными изменениями, произошедшими в растущей стране. Если княжество, даже относимое к великим, могло быть вотчиной одного правителя, то государство, простирающиеся на многие тысячи вёрст, уже не могло не стать собственностью целого слоя или группы людей-землевладельцев. Церковь же, расширяя пределы своего влияния, всё более отягощала свою деятельность функциями собственника. Спор между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким о том, могут ли монастыри владеть землями, имел принципиальное значение. Инок-воин, игумен-латифундист - эти словосочетания мало соответствовали неотмирному предназначению людей, посвятивших свою жизнь служению Богу. К тому же, оборона земли русской, дальнейшее приращение территорий настоятельно требовали наличия военного сословия. Появление аристократии и светского государства было предрешено самим ходом событий и становления империи.
Да, православная церковь сумела создать мощную броню в лице московского государства. Однако государство, развившись до масштабов мировой империи, сделало церковь одним из своих институтов управления. Хотя и это - всего лишь внешние проявления тех перемен, которые произошли в духовном мире людей, обладающих правом править.
Падение Константинополя, безусловно, явилось самым глубоким потрясением, которое пережила многострадальная Вселенская православная церковь: ведь это падение наглядно продемонстрировало, что в религиозном споре (определяющем сущность и предназначение человека), сила оружия могла выступить в качестве самого убедительного аргумента. И последующий раскол Русской православной церкви, сопровождавшийся отходом большей части знати от старой веры, конечно же, не мог не повлиять на понижение мистической сущности таинств литургии и символики обрядов. Сами обряды и даже возведение храмов начинали приобретать значение жизнеутверждающей истины, крепости и могущества государства. Не согласные с подобной трансформацией основ религиозного бытия снова ушли в леса, на труднодоступный Север, отдалились от дел управления или были казнены.
«Государевы люди» неизбежно становились веротерпимыми.
Не менее сложные дилеммы решали в «трудном краю» и потомки рыцарей из стран Северной Европы. Их прадеды повсеместно молились в католических храмах, их отцы и деды - уже в протестантских. Они сами, оказавшись на службе у русского царя, уже молились в храмах православных. Получалось так, что принадлежность к дворянскому сословию для них была гораздо важнее, нежели причастность к какой-то конкретной конфессии, что само по себе свидетельствовало об определённом кризисе религиозного сознания. И выходцы из католических стран также были подвержены этим кризисным умонастроениям. В католических странах ослабление накала религиозной жизни проявлялось через развитие искусств, благодаря которым аристократическая эллинизированная культура всё очевиднее обособлялась от святоотеческой. И поэтому итальянские мастера, легионеры из Чехии или Австрии не отягощали себя невыносимыми мучениями при переходе из одной веры в другую. Но и православными людьми, по вполне понятным причинам, они тоже были лишь отчасти, как бы из уважения ко Двору, которому служили. Такими же «неглубокими» православными были и татарские князья, перешедшие на сторону защитников земли русской ещё при Иване Грозном, а то и раньше. <...>
Аристократизм вырастает из культа мужественности, из почитания героических проявлений. Затем происходит формообразование других выдающихся качеств личности. То, что мы знаем имена героев Куликовской битвы - иноков Пересвета, Осляби следует отнести к аномалии. Тысячи и тысячи храбрецов, иноков и мирян, сражавшихся за землю русскую, навсегда останутся безвестными, потому что защищали не только и не столько «землю», но, в первую очередь, веру православную, и потому-то совсем не помышляли о том, чтобы прославиться в веках. Само извлечение их имён из глубин истории будет насилием над их волей: те люди не мечтали о бессмертии своих имён.
Но почитание героев неизбежно для страны, успешно осуществляющей военные кампании. Тот, кто отдаёт команду идти в бой, на смерть, обязан превосходить своих подчинённых смелостью и отвагой, иначе его приказы грозят выхолоститься до простого сотрясения воздуха. Должны наличествовать какие-то явные свидетельства, некая внятная причастность тех, кто требует подчинения, к избранности и отмеченности судьбой. Монарх представляет собой орудие Высших Сил.
И приближённые к нему так же должны обладать какими-то исключительными качествами: ведь далеко не всякий может находиться рядом с помазанником Божьим.
Знатный - это тот, кого знают как смельчака, кто пользуется уважением за рассудительность и честность, за кем признают безусловное превосходство. Но и этого ещё мало для возникновения столь интересного и столь яркого исторического феномена, каким является аристократия. В обществе должны утвердиться метафизические принципы взаимоотношений и строгие правила протекания единичной жизни, встроенной в некий иерархический ряд. Государство с чётко обозначенными границами уже представляет собой выделение из природного ландшафта, сами поиски божественных истоков происхождения правителей свидетельствуют о стремлении побеждать зыбкую переменчивость вещей.
Абсолютное и незыблемое стоически противопоставляется всему текучему, относительному. И в этом противопоставлении кристаллизуется незамедлительная готовность к расставанию с собственной краткой жизнью, во имя отстаивания и победы бесспорных истин. Аристократизм духовен, но не через христианское отрицание мира, лежащего во зле, а тем, что принимая все блага этого мира, настаивает на готовности человека защищать вполне определённые ценности и правила. Бесчестие хуже смерти, трусость одного ложится позорным пятном на весь род или на всё воинское подразделение, в котором оказался слабодушный воин.
Аристократизм порождает бесчисленные градации. Он формирует не только государство, но и четкие представления о низком и высоком, подлом и благородном. Возникают жёсткие рамки, разводящие жизнь мужчины и жизнь женщины.
(В святоотеческой культуре возможно причисление женщин к лику святых, возможны и женские монастыри. В аристократической культуре не допустимы женские армии, женские академии наук или искусств. Женщины правят империями лишь в силу стечения ряда обстоятельств: как вдовы или как последние представительницы династии).
Аристократ не вправе поддаваться страху перед внешними опасностями. Нет такого человека или сообщества людей, которого бы он боялся. Не боится он и монарха, а испытывает перед ним восхищение; преклоняется перед качествами самодержца как личности, благоговеет перед ним. Иначе бы он не стал вверять свою драгоценную жизнь монарху посредством присяги, которую нельзя нарушить ни при каких обстоятельствах. Аристократия неустанно генерирует из своей среды личности, достойные изумления, триумфа, почёта - она постоянно ищет среди своих представителей приметы избранности и неизменно их обнаруживает. Ценится всё то, что недосягаемо для быстротечного времени: древность рода, произведения искусства, поступок, достойный войти в анналы истории.
В сообществе никого не боящихся людей любезность и вежливость становятся единственно возможной нормой взаимоотношений. Подчёркнутое взаимоуважение, не всегда искреннее, сглаживает остроту межличных конфликтов, чреватых дуэлью. Существуют строгие правила поведения в бою и на балу, жёсткие требования к одежде и аксессуарам. Чем выше сословный статус, тем строже регламентация церемоний. Аристократизм порождает чеканность форм, нарушение которых жестоко карается. От труса отворачивается всё общество; от мздоимца также; и ещё от тех, кто не выполняет данные обещания. Кодекс чести ориентирует представителя благородного сословия на высокую взыскательность к собственным поступкам и словам, поощряет снисходительное отношение к более слабым представителям рода человеческого: к женщинам, детям, к выходцам из других сословий. Чем ниже сословный статус, тем мягче требовательность к человеку со стороны аристократа.
Женщина в рамках этой культуры практически нема. Но как прекрасны образы девственницы (Беатриче) и беспорочной матери (Мадонна), возлюбленной (Джульетта), и верной жены (Татьяна). Гений возносит женщину на недосягаемую для иных типов культур высоту, делает её объектом восторженного поклонения, религиозного обожания, придаёт женщине черты неземного явления. Отпавший от Бога Адам, в лице своих наиболее достойных потомков, находит в себе силы вернуть небесам прекрасные человеческие черты. Красота неразрывно связывается с женским обликом.
Со временем статичные идеалы женской красоты сместятся в пользу танцующей женщины. Бал превратится в праздник жизни, возвышающийся над скучными прозаическими заботами. Огромное значение приобретёт балет, претендуя быть постоянно возобновляемым чудом, где женщине отведена центральная роль.
Жестокое обращение со слугами, крестьянами, поверженным в бою противником осуждались представителями первого служилого сословия самым категоричным образом. Признание при многочисленных свидетелях в том, что подвиг, выдающееся свершение потребовали чрезмерных усилий, неизменно воспринималось за проявление дурного тона. Безответственность, неупорядоченность взаимоотношений также осуждались. Потакание своим прихотям и слабостям наносили невосполнимый урон репутации представителям знати.
Аристократия выявляет всё величественное, пестует совершенствование мастерства. Ведь роскошь возможна как редкость. Просто нет на земле столько драгоценных камней, чтобы они могли принадлежать каждой женщине; нет столько карельской берёзы или орехового дерева для мебели и нет стольких искусных умельцев, способных разбить цветочные клумбы для каждого домовладельца. Если святоотеческая культура демонстрирует отказ от бренного мира в целом, то аристократическая культура стремится отшлифовать отдельные его составные части или элементы, дабы придать им совершенную форму. Поощряются непринуждённость общения и вкус в одежде, меткость в стрельбе и ловкость при фехтовании. Усадьба с прудами, мостиками, гротами, беседками - это искусственный мир, возможный только для немногих. Но и вдохновенное творчество - удел единиц. И героизм в битвах- так же. И длинная череда достойных, прославленных предков - редкое качество.
Аристократическая форма правления наиболее устойчива в истории человечества. Немногим более ста семей правят Венецией более тысячи лет. Двенадцать веков владеют Грузией Багратиды. Примерно 20 тыс. человек с жёнами и домочадцами составляли правящее меньшинство древней Аттики. Но сколько блестящих демагогов, философов, поэтов, скульпторов, учёных, политиков взращено этим античным мини-сообществом!
Свои исключительные права аристократы наследуют и также передают их своим детям. Природные правители, конечно же, такое же искусственное явление, как и парк, проступающий из дикой рощи, или как мраморная статуя, выточенная из бесформенной глыбы. Природный правитель - такая же гордость для народа, как гений, и как герой. Он олицетворяет собой величие того народа, которым правит. И тяжесть ответственности заключается в том, что правитель должен соответствовать этому величию, предуготовленному ему самой судьбой или Провидением. Но подчиняться «лучшему», «избраннику небес» естественнее и легче, нежели подчиняться ровне, такому же, как и ты сам. В этом заключается один из парадоксов обустройства человеческого общества.
Планка высоты духа, дерзаний, трагизма утрат чётко обозначилась ещё на заре истории людей. Этой планки можно достичь и тем самым сравняться с великими прошлого, но превзойти их нельзя. Равенство возможно лишь в величии, в наделённости личности уникальными качествами.
Нельзя превзойти Платона в философии, можно только встать рядом с ним. И нельзя быть отважнее Гектора, можно только удостоиться сравнения, «подобен Гектору». Есть пики, неизменно требующие восхождений по новому маршруту.
Аристократизм величественен, красив, благороден, мужественен. Аристократизм духовен не только тем, что носители этой культуры готовы отказаться от материальных благ, самой жизни ради сохранения верности строгим принципам и правилам поведения, но и тесной связью с метафизическими основами бытия, самоотверженной тяжбой со временем. Незыблемость власти лучших настолько очевидна, что все деяния избранного меньшинства рассчитаны на вековечные времена. Аристократы ищут подвига или объект достойный восхищения; искренне верят, что принадлежат к бессмертному роду и призваны обнаружить собственное бессмертие через служение нетленным истинам.
От этого идеала многие титулованные особы, в действительности, весьма далеки. Есть жестокие и жадные, спесивые и чванливые, есть те, кто прячет свою заурядность за чудачеством или экстравагантными выходками. Одна венгерская графиня предпочитала принимать ванны с кровью молодых девушек. Общеизвестны одиозные фигуры де Сада или крепостницы Салтычихи. Князь Гагарин, правитель Сибири, был казнён при Петре 1 как злостный казнокрад. Подобные ответвления безжалостно отсекаются правителями. Так же безжалостны и ножницы садовника, придающего парковым деревьям безупречную форму.
Аристократическая эллино-христианская культура пришла в Россию из западноевропейских стран, у неё «католическое прошлое». Но есть и более глубокие истоки, ведущие к арабскому Востоку, Византии и к античности. В основном, благодаря усилиям пытливых итальянцев, стал всё отчётливее проступать сквозь пыль столетий древний эллинизированный мир. Православные славянские народы, ввиду своей печальной исторической судьбы, практически не имели своей аристократии. Великие князья и первые цари русские неоднократно предпринимали поиски невест, которые бы вели своё происхождение от некогда правящих династий Болгарии или Сербии, но подобные попытки не были успешными. Православный мир был обезглавлен и сокрушён магометанами и мало чем мог обогатить светскую культуру в России.
Получилось так, что западноевропейская аристократическая культура определённым образом содружествовала со святоотческой в католических странах, но перенесённая или привнесённая на русские просторы, она превращалась в весьма обособленное явление по отношению к православию.
Порой эта обособленность принимала антагонистический характер.
В отличие от испанской или итальянской живописи, у русской почти нет религиозных мотивов. Исключение составляет творчество Иванова, посвятившего всю свою жизнь созданию одной картины «Явление Христа народу». Но достаточно большое место в светской культуре России занимают антиклерикальные темы, созвучные с теми, которые доминировали в протестантских странах. Бесы, черти, упыри довольно часто являются персонажами литературных произведений. Первый русский писатель, достигший европейской известности, И.С.Тургенев бравировал в литературных салонах тем, что ни разу не держал в руках Библию. Сами планы по возведению Санкт-Петербурга означают не очередной откат лучших сил русского народа на Север перед новым наступлением на весь мир, а стремление самодержца дистанцироваться от патриархальной Москвы. Это обособление не идёт в направлении Новгорода или Пскова, исторических оплотов православия. Выбор падает на болото, которое должно стать красивейшим местом Европы, не уступающим таким городам как Амстердам или Лондон. И храмы в Петербурге - это базилики, такие же как в Лурде или Остергоме, а иных храмов и не умели строить приглашённые из Европы мастера. Если Европа объявила себя центром мироздания, тогда Петербург станет всеевропейской столицей.
Жертвенное служение церкви имеет гораздо больше различий, чем совпадений со служением Монарху, Отечеству, Музе. Аристократическое служение должно быть славным, победным, героическим. В адрес русской аристократии много было излито «праведного гнева», много было изыскано сентенций заезжих путешественников, которые неодобрительно отзывались о порядках и нравах в Российской империи. Но, повторюсь, потомки старинных и знатных родов со всего европейского полуострова на протяжении двух столетий ехали служить верой и правдой русскому императору.
То было движение в одну сторону: русские дворяне из родной страны практически не эмигрировали. В беспрерывных войнах Россия неизменно побеждала, хотя и случались досадные поражения в отдельных сражениях.
Именно Россия выступила как оплот аристократизма в эпоху наполеоновских войн.
Люмпены, составившие костяк победоносной французской армии, святотатствовали в православных храмах, обдирали золотые иконостасы и драгоценные оклады с древних икон, устраивали оргии в захваченных барских усадьбах, насилуя молодых женщин и юных дев; оскверняли фамильные часовни и кощунствовали над могилами. Русские воины не мародерствовали, до насилий не опускались, храмы не трогали, ни одного французского городка не пожгли и не разграбили. После падения Наполеона русские армии без особого труда могли бы оккупировать всю континентальную Европу; пожалуй, только бы в Испании было оказано жестокое сопротивление. Но Александр I не поддался соблазну захватнической войны, а предпринял попытку создания нового политического порядка (Священный Союз). Уважение государя императора к «старым камням» европейских государств было сильнее политических расчётов.
Санкт-Петербург сложился в подлинный купол, венчающий постройку храма аристократической культуры. После него было основано много столиц, но аристократических - ни одной. Этот «купол» возводился тогда, когда многие приделы гигантского храма уже ветшали и грозил обрушением. Сама земля, основа всех основ, пришла в движение - стала товаром.
Стремление европейской аристократии найти красоту во взаимоотношениях полов, преобразовать ландшафт в отрадную для глаз картину, превратить утоление голода в настоящий ритуал, а само приготовление блюд возвысить до искусства, безусловно, воздействовало на психологию и культуру других сословий, вынужденных вести более приземлённый образ жизни. Идея усовершенствования, преобразования мира была воспринята всем обществом и, преломляясь сквозь толщу житейских проблем, стала приносить впечатляющие результаты. Появились приспособления для выделки тканей и для подачи воды из реки, а эти приспособления стали сменять более производительные механизмы и станки. Мысль о достоинстве человека, высказанная итальянским графом, через пару веков получила развитие в умах просвещённых простолюдинов и заключалась в том, что все должны обладать равными правами. Идея общественного развития, технического прогресса, роста капиталов всё сильнее будоражила различные сословия. Зримый мир всё очевиднее обретал механизмы движения, роста. Но если есть рост и движение, то, значит, мир подчиняется законам непрерывных трансформаций: от плохого к лучшему, от голодного существования к более сытному, от примитивных приспособлений к более сложным и совершенным. И тогда получается, что незыблемость догматов церкви - ужасное заблуждение. И метафизические ценности аристократизма, включая природное право править - сплошное надувательство. Именно они, клерикалы, аристократы, и стоят постылой преградой на путях справедливого обустройства этого мира. «Процесс пошёл» со всей наглядностью, когда Нидерландам удалось отложиться от Испанской империи, а лютеранам ободрать стены храмов. Затем и французская венценосная чета была принесена в жертву социальному прогрессу.
В России же самодержавная власть остаётся безусловной. Идеи свободы, прогресса, прав человека не встречают в русском обществе взволнованного отклика. Провинции, за исключением несчастной Польши, не «хворают» сепаратизмом. Если бы власть утратила доверие в ХVIII в., то её захватил бы Пугачёв; если бы ослабла в середине ХIХ в., то смуту организовали бы Бакунин с бессчётными хлопобудами из Интернационала.
А Россия - неизменна и незыблема. Россия огромна до беспредельности, непобедима и духовна в своих основах. Абсолютные ценности, которые взращиваются в духовной среде, можно низвергнуть, от них можно отвернуться, но превзойти их нельзя. Абсолютное противоречит идее прогресса, стоит вне законов диалектики. Но история затем и существует, чтобы разрешать противоречия развития.
В отличие от духовной сферы, материальный мир Европы постоянно переиначивается и перестраивается: от простого с более удобному, от расточительного к более экономному. Многие подобные усилия приносили ощутимые плоды. Сущность этого процесса означала подмену служения идеалу жаждой получения товарного эквивалента на затрачиваемые усилия. Тысячи и тысячи соискателей удачи устремились во все концы света за золотом, пряностями, рабами; пиратствовали, разбойничали. Материалисты ненавидят духовную сферу, на их взгляд, слишком инертную, косную. Материалисты не могли питать к России симпатий.
Ведь в России считалось постыдным давать деньги в рост, и торговля относится к третьестепенному делу. В России не рекрутировались «джентльмены удачи». Русскому человеку было отнюдь не безразлично, где жить: на берегах Волги или Миссисипи. Из страны бегут только те, кого беспощадно преследуют по религиозным мотивам (староверы), да ещё редкие преступники и предатели. Пожалуй, нигде так не ценилась и не почиталась верность, как в Российской империи. Солдаты и офицеры, попав к мусульманам в плен, предпочитали жестокие казни перспективе обращения в ислам. Юная жена Грибоедова, овдовев, так и остаётся верна своему любимому мужу. И Татьяна Ларина не могла переступить сокровенный смысл церковного обряда венчания.
При торжестве абсолютных ценностей всё заменяемое, относительное, недооформленное является отступлением от нормы и становится достойным осуждения. Как может оставить страну дворянин, если он присягал на верность государю императору? Что делать православному в других странах, где совсем другие обряды и святые? Аристократ служит царю, священники - церкви, крестьяне - своим господам. Купцы и мануфактурщики немногочисленны, а наградные листы, медали и прочие знаки поощрения от властей ценят выше своих капиталов.
В Европе не только казнят венценосных особ, но и гениев делают несчастными. В братской могиле для голытьбы завершает свой жизненный путь Моцарт. В петле под мостом обнаруживают тончайшего лирика, бездомного поэта де Нерваля. В полной безвестности и беспросветной нужде творит Блейк. В России поэт на виду. Николай I читает и перечитывает стихи Пушкина, не раз встречается с ним для бесед о поэзии, политике, судьбах империи и оплачивает все долги после трагической гибели гения. Целое столетие Россия выступает последней надеждой гибнущей Культуры.
Феномен аристократической культуры, прекрасной и недосягаемой для последующих эпох, непонятен для материалистов и прогрессистов. Как умудрился тот же Пушкин, окружённый со всех сторон холерными деревнями, среди повсеместной антисанитарии, отсутствия элементарных удобств, застряв в сущем захолустье, за несколько недель создать целую гирлянду шедевров? На Кавказе идёт тяжёлая колониальная война. Кругом жестокость, кровь, дым и копоть беспрерывных стычек с непокорными горцами. А Лермонтов сочиняет стихи. И в его творчестве почти и намека нет на тяготы военной жизни или жалоб на судьбу. Кремнистым путём, сквозь туман он идёт то вслед за Музой, то влекомый Демоном. Странный странник, вечно юный, с детства отягощённый знанием об ещё ненаступивших временах...
И, тем не менее, всеевропейский упадок Культуры, как нигде, столь зримо отразился на русской литературе. После Пушкина уже не было создано ни одного прекрасного женского образа. Анна Каренина, гонимая своими страстями, отказывается от мужа, сына, от высшего света и гибнет в тисках отчаяния. Соня Мармеладова «падает» под напором жизненных обстоятельств. Леди Макбет Мценского уезда превращается в сущего монстра. Да и сами прозаические произведения уже сильно отличаются от строгих поэтических форм, к которым прибегали великие предшественники русских литераторов. В одной из пьес Шекспира не случайно разговор аристократа и простолюдина строится на стилевом противопоставлении: первый говорит только стихами, второй только прозой.
Роман - это первая уступка бесформенности. Но лучшие в мире романы пишутся в России, в стране - охранительнице аристократизма со всеми его неравенствами, несправедливостями и надеждами на всесилие красоты. В святость миссии искусства верит Достоевский. Перед красотой преклоняется Чайковский. Толстой, переживший обоих гениальных современников, на старости лет уже полон эсхатологических предчувствий и мучим тщетностью своих творческих усилий. Героини его поздних произведений становятся в очередь на приём к дьяволу.
Нужно сказать, что «женский облик» в произведениях искусства ХХ в. станет удручающее неприглядным. Маргарита Булгакова предпочтет роль ведьмы, юно-нежное создание Лолита окажется существом, по макушку погружённым в плотоядно-сексуальные заботы растущего тела. Нимфетка - антипод Беатриче. Набоков своим творчеством завершает долгий путь, проделанный аристократической культурой в христианскую эру. Он - закатное солнце этой культуры.
ХХ век, увы, ничего не венчает, а предстаёт всего лишь продолжительной судорогой империй, отмирающих в Европе. Пять-шесть десятилетий, предшествующих Первой Мировой войне, называемые «эпохой русских», составляют одну из самых драматичных эпох за всю историю человечества. Именно Россия в тот период ощущает на себе всю мощь натиска нарождающегося порядка, являясь последним бастионом великих традиций прошлых эпох. Смятение умов легко проиллюстрировать обилием сект, внедрившихся в толщу православного народа со стремительностью инфекционной болезни: скопцы, пашковцы, духоборы, штундисты, не говоря уже про фанатиков революций. Многие русские люди заметались из одной крайности в другую. В качестве примера есть резон привести краткую биографию одной из таких мятущихся натур - Судзиловского Николая Константиновича.
Родился в 1850г. Будучи студентом V курса медицинского факультета Киевского университета, отправился в Самарскую губернию для революционной пропаганды в народе. В 1874г. эмигрировал за границу, в Румынии сдал экзамен на врача и некоторое время жил под фамилией доктора Ресселя. Перебравшись в Сан-Франциско, вступил в упорную полемику и борьбу с епископом Алеутским и Аляскинским Владимиром. Будучи затем на Гавайских островах, принял там участие в первых политических выборах, был избран Гавайским сенатором, а затем даже председателем сената. Во время русско-японской войны переехал в Японию, чтобы издавать там для русских военнопленных газету «Япония и Россия».
Стоит обратить внимание на то, что в любом начинании этот человек добивался определённых успехов. Даже многих русских военнопленных сумел убедить в том, что они зря проливали кровь на окраинах империи. Но зачем жил г. Судзиловский? Кому служил с младых ногтей, понукаемый жаждой преобразований всего и вся? Он начисто был лишён чувства патриотизма, не считал себя ни православным, ни подданным русского императора. Возникла целая генерация людей без определённого места жительства и занятий - «граждане мира».
А между тем, именно на Россию обращали свои взоры творческие личности, носители Культуры, видя в необозримой империи единственное место спасения от надвигающейся варваризации. В те времена варваризацию именовали пошлостью. В России не получили никакого развития бульварная литература и так называемая «лёгкая» музыка. Пошлость жизни проникала в империю, но не самовоспроизводилась на её просторах. Примечательно, что именно в эту пору возникает религиозно-эстетическое течение софиологов, как реакция на тенденцию духовного опрощения. Это течение, еретическое по своей сути, явилось смелой попыткой возрождения культа Прекрасной Дамы в поэзии и живописи. В рамках этого течения сама Россия обретала образ Богородицы, ждущей нового Мессию.
Выходом из товарно-тварной жизни, затопляющей христианский мир, виделась эпоха Св. Духа, придание искусству, философии статуса новой религии, а творческим личностям - жреческих функций, как наставникам и водителям общества, заблудшего на исторических путях. На место сошедших в могилу русских гениев (последний из них, граф Л.Н. Толстой умер в 1910г.) ждали появления нового, ещё более мощного выразителя людских надежд и чаяний, способного мистически обновить религиозное сознание, воссоединить Божий храм с храмом искусства, женщину с мужчиной, аристократа с крестьянином. Но, по своей сути, это течение отражало подспудное неприятие существовавших дифференциаций в русском обществе.
Явные же разрушители форм и правил жизни - модернисты, революционеры - покидали страну, понося «устаревшие порядки». Приверженцы святоотческой и аристократической культур почитают старину и строго соблюдают определённые традиции. Прогрессисты буквально помешаны на дне грядущем - на новостях и новом, на инновациях и новаторстве.
Если Европа приспосабливалась к новому ритму и ориентирам в жизни, то Россия гибла в полном смысле этого слова. И в этом же опять видно её величие. Ведь священнослужитель, сталкиваясь с повсеместными нарушениями догматов церкви, неизбежно гибнет, отстаивая древние истины. Аристократ также гибнет, верный кодексу чести. Остаются те, кто хочет выжить любой ценой, в любом качестве. Праведность и благородство, сострадание и мужественность всё очевиднее вырождаются с каждым последующим поколением.
На рубеже Х1Х-ХХ веков участились события, которые носили «системообразующий» характер, а точнее будет сказать, которые разрушали прежнюю систему ценностей жизни. Вот некоторые из них:
- меняется военная форма, чтобы было удобнее прятаться, сливаться с местностью и внезапно нападать;
- архитектура начинает придерживаться принципов простых линий, рационализации жизненного пространства;
- в изобразительном искусстве размываются контуры предметов и человеческие черты, а в прозаических произведениях сюжет заменяется «фабулой»;
- эмансипируются женщины, в политической жизни начинают участвовать представители низших сословий, а также тех народов, которые не обладают историческим опытом государственного строительства.
Непривычного и необычного, действительно, возникает очень много. На картинах пропадают передний и задний планы: полное равноправие каждого фрагмента полотна достигается абстракционистами. Дадаисты настаивают на том, что любой предмет может иметь эстетическую ценность. В литературных произведениях появляется герой без имени, а затем и вообще «без свойств». Ранее литературные произведения чаще всего носили имя главного героя (героев): «Дон Кихот», «Ромео и Джульетта», «Евгений Онегин», «Братья Карамазовы».
В ХХ в. имя практически исчезает, появляются какие-то невнятные словосочетания типа « Погасшей луны», да и сам герой не столь уж интересен. Но значительное внимание уделяется описаниям и характеристикам политического режима, при котором он живёт, подробностям быта. Большой упор делается на стороны жизни, которые аристократической культурой считались недостойными внимания: сексуальная жизнь и жизнь сексуальных меньшинств, будни дебилов, калек. Появляются «женское искусство» и искусство недержавных народов, никогда не имевших своей аристократии. Создаются бесконечные жизнеописания «простого человека» с примитивными желаниями и целями, с простыми взаимоотношениями с окружающим миром. Авторы этих творений получают титулы «народных» мастеров пера или кисти.
Демократизация - это разрушение форм, сословий, привилегий, знаков и видов различий; это смешение высокого и низкого, прекрасного с безобразным, это отрицание абсолютного и торжество относительного.
Святоотческая и аристократическая культуры, «перпендикулярные» по отношению друг к другу, по сути, составляли несущее средокрестие здания государственности. И вот это средокрестие, подтачиваемое изнутри жуками-короедами, серьезно подгнившее от влажно-либеральных ветров, сломалось буквально в одночасье. Империя рухнула. Взобравшиеся на её руины большевики начисто отвергли ценности прошлого, рухнувшего на их глазах. А ввиду неприглядности настоящего, с ещё большим энтузиазмом возмечтали о будущем.
