Обольщение свободой. Просто «малыш»

В эссе на «свободную тему» никак не обойти явление тоталитаризма. Трудно не согласиться с приговором И.А.Ильина: «В 1917г. русский народ впал в состояние черни». Перечень отвратительных деяний, начавшихся с тех пор, как страна утратила своего монарха, очень долог и хорошо известен. Нет в словарях нормативной и ненормативной лексики таких ругательных слов, которые бы не применялись при характеристике столь необычного и невиданного доселе способа организации общества. Конечно, только с совершенствованием систем коммуникаций, средств транспорта и связи стала технически возможной столь чудовищная система сыска, подслушивания и подглядывания, просвечивания и раздавливания человека, где бы он ни был: в армейском штабе, на скотном дворе, в таёжном лесу.

Но тоталитаризм возникает отнюдь не вследствие развития техники, а рождается из слепой и бескомпромиссной борьбы деморализованного, дехристианизированного общества с хаосом и анархией. Тоталитаризм весь соткан из глубоких противоречий, из отрицаний-утверждений, из низвержений-возведений, из придания падению смысла взлёта ввысь.

Большевики, ведшие за собой разнузданную толпу погромщиков-грабителей, стремились разрушить Россию до основания в прямом значении этого слова. Они целиком и полностью отрицали всё то, что было связано и что составляло честь и достоинство Российской империи. Но, отрицая весь исторический пласт гигантской страны, они провозгласили октябрьский переворот событием всемирной важности. Всё то, что ни делали большевики, приобретало в их глазах историческую ценность. И потому эти люди стремились предстать перед потомками в благопристойном бронзово-чугунном или хотя бы гипсовом виде. Они были отъявленными нехристями, но верили в непогрешимость теории исторического материализма, настаивающего на неизбежности и неотвратимости наступления диктатуры пролетариата. Закон обязательной смены общественно-экономической формации стал новым богом, и этот бог прощал все преступления, приближающие «светлое будущее». Таким образом, тоталитаризм выступает выдвижением «черни» в новое время, с новой историей и новым религиозным сознанием.

Дело в том, что традиционный исторический человек умирал в канун ХХ в. Толстой отказывался быть дворянином, гением, общественным деятелем. На путях обретения обновлённого религиозного миропонимания, он утратил желание быть личностью, а захотел быть никем и ничем. <...> Многие гении завершали свой жизненный путь в нищете, дурдоме или изгнании.

Вместе с историческим человеком уходила в никуда выстраданная идея свободы, неуловимой и неопределимой; то прекрасной, то ужасной. Разворот от идеи свободы к религиозности, т.е. к добровольной зависимости, к пожизненному и беспрекословному служению, затронул души почти всех тонко чувствующих и дальновидных русских людей в начале ХХ в. Если раньше (в 50-70 г.г ХIХ в.) поповские дети «валом валили» в революционеры, вливались в художественную богему, упивались изучением естественных наук, то затем начался возврат к христианству. Возвращались экономисты (С. Булгаков), математики (о. Павел Флоренский), марксисты (Н. Бердяев), публицисты (Г. Федотов) и тысячи других людей: врачей, инженеров, преподавателей. Они стремились стать историко-религиозными, религиозно-историческими и чисто религиозными людьми. Первым такой путь проделал К. Леонтьев. Он принял монашеский постриг, умер в безвестности, а его могила подверглась осквернению в ходе революционных событий.

Отрекаясь от свободы, многие выдающиеся европейские умы также ищут некий архетип, способный не только приостановить разрушения в этом дробном мире, но и способный придать жизни цельность и гармонию. И ради этой новой религии многие были готовы принести себя в жертву. Смыслоутрата становится поистине непосильным бременем для человека, который хочет внести свой вклад в государственное устроение, в науку или искусство, в движение общественной мысли. Оккультизм обретает свойства духовной опоры и главной надежды для многих европейцев, увидевших тупики просвещения, научного познания и свободного волеизъявления.

Немецкой «черни» оккультизм был также малопонятен, как и марксизм революционной толпе в России. Но стремление к обретению религиозности, способной ясно и чётко организовать и направлять протекание всей личной и государственной жизни, проступает во всей своей полноте. Тоталитаризм - это попытка народов вызвать к жизни богов более древних и властных, нежели христианская Троица. И называя этих богов непреложным законом исторического развития или «тайной доктриной» смены главенствующих рас, люди обретают готовность посвятить собственную жизнь служению этой смутной вере, мрачной и жестокой, какими были все верования язычников. Но обращение к подобной вере означает собой и героическую попытку замкнуть на себе «колесо истории».

Возникал действительно новый человек, как комок из глины или из пластилина, даже не песчинка, а нечто более мелкое и, в тоже время, слипшееся с другими сходными частицами, составляющими «массу». Человек оказывался в абсолютно понятном мире, отвергающем сомнения и рефлексии, как проявления слабости. А деяния человека становились его словом, ибо почти не подразумевали материального вознаграждения, а целиком принадлежали вождю и государству. Тоталитаризм возникает из отчаянной попытки людей, мыслящих законами исторического детерминизма (неизбежность пролетарских революций для марксистов, грядущее торжество арийской расы, согласно доктрины Блаватской), и «творческого» преломления этих учений инициативными «практиками». Большевики осуществили «эпоху пролетарских революций», а национал-социалисты сделали явной «тайную доктрину». И народы пошли за своими вождями в надежде вновь обрести религиозное сознание и строительством гигантской церкви-государства завершить историю на все времена. Однако не все народы стремились вернуться к древним богам. Во многих странах либеральные традиции выдержали напор тоталитарных настроений. Путь к освобождению человека оставался там открытым. И такие общества стали называться открытыми.

Сутью религии является тайна, империи - незыблемость могущества, искусства - красота. Что же является сутью свободы? Свободный человек... свободный дух... свободное общество. Никогда доселе люди не были столь единодушны в требовании всеобщей свободы, как в ХX в. Но наиболее преуспели в дегуманизации, деэстетизации, деморализации, десакрализации жизни. На кремнистом пути освобождения человек сбросил с себя все путы и вериги, оковы и кандалы.

Но и подрастерял своё величие.

Характерной особенностью ХХ столетия стало появление героя-малыша. Подлинные художественные открытия сосредоточились вокруг этого образа. Дебил в «Шуме и ярости» Фолкнера, «принц» де Сент-Экзюпери, «Маугли» Киплинга, малыш, сдружившийся со «взрослым шалуном» Карлсоном, Алиса - отнюдь не детские герои, созданные исчезающим племенем мудрецов. «Малыш» - это оставшийся единственным привлекательный образ.

В кипении восстаний и мятежей, переворотов и сражений, экспроприаций и посрамлений, глумлений и осквернений, в эпоху геноцида, революционного террора, мировых войн, обезлюживания территорий, создания концлагерей, истребления целых сословий, в период распада и полураспада империй, личностей и семей образ человеческий просто не мог не скукожиться. В такую пору лишь замечательно чувствуют себя отпетые негодяи. Те, кто не растворились в «массе», стали «пигмеями». «Пигмеем» чувствовал себя перед гениальными русскими писателями одаренный Агутагава Ренюске, благоговение перед «старыми камнями» Европы испытывали многие русские философы. Для «пигмейства» в ХХ в. требовалось огромное мужество. Однако тема «маленького человека» уже давно себя исчерпала. Даже ничтожно маленький человек охотно и стремительно превращался в чудовище, тирана, истязателя, изверга. Или, становясь исчезающе малой величиной, он, тем не менее, приобщался к чему-то «великому», например, вступал в нацистскую партию.

В уподоблении «малышу» в тождестве своих переживаний сугубо детским переживаниям увидели люди единственный выход из затянувшегося кошмара. Родиться - и не взрослеть.

«Малыш» живёт в огромном и непонятном мире. Он любознателен и не чурается подглядываний и других озорных проделок. Он - старательный копиист, подражатель, имитатор. Он - неутомимо изобретает игры, игрушки. Он не жалеет времени на обследования, изучения. Каждый интересный ему валун он изъелозит своими коленками, в каждую щелку сунет свой нос. Он «голос» на выборах, единица статистического учёта, номер налогоплатильщика. Он предпочитает ясность и прозрачность во всём. Непосредственный и весёлый, проказливый и вспыльчивый, «малыш» зачастую оказывается в положении сущего дикаря в «каменных джунглях» или «физическим лицом», со слабо выраженными вторичными половыми признаками. Демонстрация жестокости ему понятна и для него убедительна (дети и особенно подростки во все времена были жестокими). Он предпочитает всё то, что не требует специальной подготовки: поп-музыку, мюзиклы, мыльные оперы и стриптиз. Как и все дети, «малыши» отличаются друг от друга ростом, «авторитетом» в своих корпорациях, уровнем достатка. Но их культурные запросы, их чувства и мечтания весьма схожи. Они не служат Богу или монарху, не взыскуют горных высей, не приобретают опыт духовного строительства - они пожизненно находятся в том очаровательном возрасте, когда человеку ещё неведома любовь.

Если фигуры комиссара в кожаной тужурке с маузером в руках или эсэсовца в чёрном мундире и с автоматом наперевес однозначно внушали добропорядочным гражданам чувство первобытного ужаса, то появление «плейбоя» поистине служило спасительной альтернативой. «Играющие мальчики» и «раскованные девочки» становились олицетворением мечты исстрадавшихся миллионов вернуться в благословенное и столь необдуманно покинутое детство и уже до старости забавляться в «зелёных кущах матушки-природы». Множились виды спортивных состязаний, получали новые ответвления различные увеселения и развлечения. Игра, как стиль и образ жизни, превратилась в приятный и желанный наполнитель времени.

«Малыш», рождённый в грохоте и скрежете мировых потрясений, пришёл на смену историческому человеку. У него нет генеалогии, он возник из отрицания «старого человека» и «Старого света». Он обожает опросы и викторины, а также тех, кто организует игры и развлечения. Он окружил себя тигрятами и кроликами, мышками и прочими забавными изображениями зверушек, которые служат товарными знаками ведущих фирм-производителей. «Малыш» возник как отклонение от среднего обывателя - на курортах и симпатичных побережьях, в дансингах и киностудиях, появился сразу во многих местах. Но классические черты вполне завершённого человеческого типа он обрёл в североамериканских штатах. Это принципиально новый человеческий тип, и, пожалуй, для него уместен термин социологический человек. По мнению потомственного петербуржца, изысканного стилиста А.Г. Битова, «Американцы - это нация двоечников, сложивших свою цивилизацию из кубиков». Данная оценка ничуть не оскорбительна. Жизнерадостный и румянощёкий «двоечник», конечно же, привлекательнее унылого и бледного «отличника».

В США, а затем в Европе, нарастая год от года, сформировалось производство так называемых клипов. Слово «клип» можно перевести как нарезка кусочков, не соединенных между собой каким-то смыслом, а весьма произвольно смешанных. Так и люди произвольно смешиваются в толпу на центральных бульварах и торговых площадях; так «бегут» дома, фонарные столбы, полисадники за окном поезда или автомобиля. Главная задача клиповой продукции - удержать внимание потребителя этой продукции, т.е. выстроить видеоряд таким образом, чтобы человек обязательно досмотрел «клип» (новостийный калейдоскоп по телевизору или долистал глянцевый журнал до последней страницы). Детское сознание - классический вариант пребывания в клиповом мирке. Малыш, озираясь вокруг, видит отдельные кустики, дома, песочницу, не обнаруживая какой-то связи между увиденным. Каждый объект интересен сам по себе, и в то же время интерес к каждому объекту быстро иссякает. Но постоянно появляется что-то новенькое: штакетник, прохожий, спичечный коробок в луже, жук в траве... Поэтому малыш всегда увлечен и занят. Он быстро забывает то, что увидел всего лишь несколько минут назад; он весь в настоящем.

Малышовая культура доступна всем и каждому. В этом ее демократизм и обаяние. Пришло время американцам сказать свое веское слово.

Европоцентризм надолго оттеснил Америку на периферию политической и культурной жизни. Психология «островного изоляционизма» была уделом многих поколений переселенцев, связанных с обустройством своего быта на голой земле. Штаты, конечно же, вбирали в себя всю пестроту идейных течений, приходящих из-за океана. Если в древние времена только в Азии вызревали религиозные учения, впоследствии распространившиеся по всему миру, то во вторую половину II тысячелетия христианской эры европейский полуостров со всеми прилегающими к нему островами и утёсами породил целую вереницу культов. Идея европоцентризма (очередного пупа земли) была стара, но вкупе с модерноцентризмом (каждое новое поколение венчает собой все предшествующие эпохи) породила целый выводок человеконенавистнических умонастроений: шовинизм, расизм, сионизм, марксизм, фашизм. США, будучи невозделанной целиной во всех смыслах этого слова, внимательно и почтительно прислушивались к непрекращающемуся громокипящему потоку новаций. Но ни одному культу, ни одному идеологическому течению, ни одной эзотерической секте не отдавали предпочтения.

Представители многих народов стекались в Новый Свет по разным причинам. Голландцы из-за перенаселённости своей страны, ирландцы - от английского владычества, гугеноты от жестоких преследований католиков, немцы от эпидемий и войн. Бывшие беглецы от голода и притеснений довольно быстро становились обеспеченными людьми, авантюристы с тёмным прошлым вырастали во влиятельных политиков, кафештаные певицы обретали славу кинозвёзд. Довольно часто Америка отмывала чумазые физиономии гонимых и разыскиваемых европейцев до ослепительного блеска.

Конечно, не всем выпадал счастливый шанс обзавестись собственностью, начать свой бизнес, стать богачом или знаменитостью, и тем не менее, любой гражданин США, невзирая на национальность, вероисповедание, происхождение, а также культурный и образовательный уровень, мог добиться определённого успеха. И поэтому все мусорщики и чистильщики обуви, все клерки и секретарши упорно «делали себя» и некоторые из них становились королями спичек или воздушной кукурузы, королевами красоты или жёнами уважаемых людей.

Немцы и французы с упоением уничтожали друг друга в бесконечных войнах, но оказавшись на новой родине, плодотворно сотрудничали, как деловые партнёры. Евреи тёрлись вместе с поляками в одной среде и также обнаруживали общность интересов. Без особых потрясений в одном городе теснились католики, православные, протестанты и просто атеисты. Корниловцы оказывались соседями троцкистов, а монархисты ходили за спичками к петлюровцам... Пересекая океан, человек как бы отдалялся и от идеологем, составлявших прежде содержание его жизни. Твёрдые приверженцы истины гибли на полях сражений, в гражданских распрях. Те, кто предпочитал выжить, прощались со своим народом и со своей отчизной («Россия - мать! Вот, как ты любишь своих детей!»). Смывая с себя дорожную пыль в каком-нибудь пункте для переселенцев, эмигранты словно проходили обряд очищения - становились людьми без свойств. Они мечтали лишь о том, что им когда-то доведется ложиться на ночь сытыми, в тепле и уюте. Все их идеалы, пристрастия и привязанности оставались в той, «прежней» жизни. Каждый мог сколько ему заблагорассудится вспоминать те идеалы, даже постоянно думать о понесенных утратах. Но все эти переживания были сугубо «личными», неким частным секретом, как правило связанным с поражением в борьбе, с крушением надежд и прочими болезненными ударами судьбы.

Да, уровень бытовой преступности в США был удручающе высок: убийства и грабежи, изнасилования и драки составляли неотъемлемую часть быстро растущих городов. Но на фоне геноцида, обезлюживания территорий, газовых атак и камер, бомбежек и революционного террора - эта преступность выглядела наименьшим и вполне исправимым злом. Конечно, высшее общество в основном состояло из грубоватых толстосумов с замашками вчерашних ковбоев и развязных менял. Но все граждане, по крайней мере, располагали каким-то шансом попасть в это общество. А безопасность страны ни у кого не вызывала сомнений в виду развитой промышленности и отделённости от других стран морями-океанами. Достаточно вспомнить, как много в истории неприступной Англии значил узенький Ла Манш.

Практика обустройства совместного проживания множества людей, зачастую совершенно не понимающих друг друга из-за языковых барьеров, понуждала переселенцев, а также их потомков искать то, что способствует взаимосвязи. Например, итальянский аристократ прекрасно помнил, что он -католик, к тому же отпрыск древнего рода. А латыш-протестант был потомственным крестьянином, ненавидевшим аристократов. Итальянец хорошо знает латынь, французский, испанский языки и даже читает древнегреческие тексты. Латыш умеет говорить по-немецки и слегка по-русски... И тем не менее, всё это - третьестепенное, сугубо «личное». Важнее другое - они могут быть полезны друг другу хотя бы тем, что попеременно охраняют свои фермы по ночам от грабителей. Им достаточно знать десяток-другой английских фраз и упрощенное имя соседа (Энди, Фил), чтобы начать взаимовыгодное сотрудничество.

В условиях, когда сложнейшие коллизии перетягивали до кровавых уз тело каждого народа, когда каждый национальный флаг был не раз подпален и прострелен, когда даже в рамках одного небольшого региона (Бавария или Чехия) одновременно решались и оставались нерешенными все противоречия и дилеммы, накопленные европейской цивилизацией за предыдущее тысячелетие, североамериканские штаты неизбежно ждала бы участь кипящего котла, если бы переселенцы выпячивали свои «свойства» и различия. Но Америка крепла и ширилась именно благодаря добровольному отказу беглых и преследуемых, побежденных и униженных от всех тех ценностей, ради которых они сами чуть не погибли и ради которых охотно сложили свои головы их отцы и прадеды.

В Америке никогда не было, нет и не будет монархов и аристократов, папы римского и православного патриарха, гениев и праведников, личностей, олицетворяющих собой незыблемое и абсолютное. Свобода слова смягчает и упраздняет остроту идейных конфликтов, изначально дезориентируя энтузиастов духовных поисков.

«...Это Ваша точка зрения, а это - моя... у Вас свой взгляд на вещи, а у меня свой...»

Совместное существование множества воззрений на одно и тоже событие или явление отрицает наличие истины в пользу существования бессчетных маленьких правд. Зато нет религиозной нетерпимости, классовых сражений, сепаратистских настроений - есть только плодотворный обмен мнениями. Каждый по-своему не похож на всех остальных - и мало кому интересен не в качестве субъекта взаимовыгодного партнерства, а как друг или личность. В таком чрезвычайно раздробленном обществе вполне естественно приобретают огромную важность типовые (или шаблонные) договорные отношения. И ещё более важную роль играет техника.

Механизмы - вненациональны, инженерные сети - внерелигиозны, удобства, которые несут с собой автоматы и приспособления, одинаково приятны людям всех возрастов, мужчинам и женщинам. Техника - вот гигантский знаменатель, на который делятся все «свойства», и каждый человек со своим «личным» превращается в исчезающе малую дробь, а как гражданин промышленно развитой страны представляет собой весьма весомую величину. Совершенно не важно, что у тебя за душой, гораздо важнее - на каком автомобиле ты ездишь, в каком доме живёшь и каким делом занят. Техника универсальна и демократична: в том числе техника переговоров и техника секса. Технология производства и процедуры предоставления услуг пронизывают всю жизнь Америки. Все проблемы решаются посредством «кубиков»; везде внятные схемы или ясные инструкции. Всё то, что не поддаётся сравнению, встраиванию в некий ряд (курс, рейтинг), вытесняется из общественной жизни. Поэтому национальные особенности лучше всего сохраняются в преступной среде, не поддающейся действию закона. Именно в преступных сообществах, особенно выходцы из непротестантских стран, ревниво соблюдают свои обычаи, обряды, церемонии. Именно в мафиозных структурах высоко ценятся традиции, понятия чести и долга, верности и готовности к жертве.

Любой конфликт можно разрешить путём создания баланса интересов, когда у всех интересов - материальная подкладка. Со времени Гражданской войны 60-х годов ХIХ в. Америка плодотворно строит бесконфликтное общество. И уровень потребления товаров и услуг там неуклонно растёт. Если беженцы и переселенцы, закладывавшие фундаменты будущих городов и ферм, мечтали о том, чтобы быть сытыми, то их дети уже больше хлопотали о личной безопасности, а внуки - о содержательном (занимательном) времяпрепровождении. Жить без проблем и с удовольствием оказалось возможным, стоило людям отбросить свои воспалённые амбиции, мечты о бессмертии и могуществе, о сокровенном предназначении и благодати.

«Живи сам, и не мешай другим... живи затем, чтобы жить... живи в согласии с правилами...» Эти требования отнюдь не бесконечны и легко выполнимы.

После распада империй, после массовых смертей от голода, холода, эпидемий, репрессий, после девятого вала жестокости и тотальной враждебности, прокатившегося, и не раз, от Гибралтара до Урала, тема предоставления индивиду элементарных гарантий существования приобрела первенствующее значение. Лига Наций, не сумевшая предотвратить Вторую Мировую войну, трансформировалась в ООН. Принятие международной декларации прав человека было воспринято всеми, как долгожданное обретение магического кристалла, сквозь который можно увидеть сущность любого события. На фоне дымящихся руин Европы североамериканский континент выглядел землёй обетованной, местом отдохновения - прообразом устроения будущей мировой федерации.

Деятельный и сытый американец, дитя статуи Свободы, внезапно предстал перед европейцами не примитивным провинциалом, а человеком, сумевшим сохранить в себе детскую непосредственность и жизнелюбие при неоспоримой военной силе. За первую половину ХХ в. каждый европеец пережил хоть несколько мгновений паники, отчаяния, неизбывного страха, ужаса. Американцы прошли мимо всех «вселенских» потрясений. Они не стыдились своего простодушия. Да, им симпатичен дикий Тарзан и неприятен граф Дракула. А других литературных персонажей они плохо знают. Они настороженно посматривали на вершины духа, которые всё более заволакивала дымка прошлого, и были счастливы от того, что живут в стране, где никогда не было теократии, абсолютизма самодержавия, тоталитаризма.

Они с удовольствием слушают музыку Рахманинова и Чайковского, но сами предпочитают сочинять композиции попроще. Они чтят импрессионистов всех направлений, но сами занимаются дизайном. Они много слышали о философах, некоторые сделали даже своей профессией доскональное изучение философского наследия, но сами более склонны к футуристическим опусам или аналитическим комментариям социологических исследований. У них нет классических театров, зато есть шоу-бизнес. Они - «малыши», за редким исключением, и не стремятся быть скучными и занудливыми, мрачными и несчастными. Великаны и титаны, гиганты и гении остались в той жизни, от которой убежали их деды и прадеды, отцы и матери. Правда Хемингуэй утверждал, что побил Тургенева в первом же раунде (своей первой книгой), а Миллер любил себя называть «американским Толстым», но все понимали, что эти заявления - всего лишь поза, элемент игры, в ходе которой мальчуган изображает полководца или атамана-разбойника. Как шуточны и пышные церемонии, и объявления-представления какого-нибудь фильма шедевром всех времён и народов: ведь киноиндустрия столь юна...

После Второй Мировой войны американцы с сумками, набитыми мясной тушёнкой или пачками галет, с портфелями, в которых лежали «инвестиционные предложения», поехали в разоренную Европу, чтобы убедительно сказать: «Отныне у нас будет центр европейской цивилизации!». Так возник новый «пуп земли», символом которого стал нью-йоркский небоскреб.

Освобождение от трагических заблуждений предыдущих эпох заключалось лишь в том, что отдельные государства и народы в ходе обновления своей жизни обязаны были твердо придерживаться нескольких незамысловатых правил, соблюдение которых и закладывало основу будущего всеевропейского согласия.

1. Прошлое не должно быть обременительным

За свою жизнь американец меняет жильё неоднократно. Да и любое сооружение в этой стране возводится на определенный срок, после которого будет снесено и заменено другим. Это в деревнях Старого Света живут по многу веков кряду, а некоторые сооружения сохранились ещё со времён Римской империи. Социологичность мышления отрицает всё абсолютное, незыблемое, вечное, священное и героическое.

2. То, что не имеет цены, не может считаться ценностью

Общество строится сугубо на договорных отношениях, скрепленных Конституцией. Семьи также образуются посредством заключения контрактов, в которых обговариваются условия совместного проживания и условия раздела нажитого имущества в случае развода. Но сколько стоит любовь? Этого никто не знает. Любовь заменяется сексуальным партнерством. Если солдат погибает при несении службы, родным выплачивается соответствующая денежная компенсация. Но сколько стоит подвиг? Лучше не ломать себе голову в поисках ответа. Если вы написали книгу, она имеет шансы быть изданной и может оказаться в списке «лучших в продаже», а значит принести немалый доход её автору. А может и не быть востребованной читающей публикой. Но сколько стоит шедевр? Это действительно риторический вопрос. В Америке не создают шедевров. Красивая девушка не может считаться таковой, если её красота не находит профессионального применения; не участвует и не выигрывает на конкурсах красоты, не работает манекенщицей, фотомоделью, не становится кинозвездой. Америка не знает ни одной целомудренной красавицы или красавицы - верной жены, да и не хочет ничего знать о таковых.

3. Предпочитать наименьшее зло

Демократия, тем более рыночная, обременена множеством недостатков, но по уверениям большинства влиятельных политиков, до сих пор ничего лучшего пока не изобретено. Как женщина соглашается с неизбежностью неприятных ощущений ради будущего материнства, так и общество вынуждено изначально соглашаться с некоторыми нелицеприятными гранями жизни. В частности, с тем, что в фундаменте каждого крупного состояния «замурован скелет». К сожалению, в период первоначального накопления капитала без преступления просто не обойтись. А те, кто обходятся, прозябают в бедности.

Коррупция в структурах власти, продажные СМИ, аферы - неизбежные спутники общества, освобожденного от условностей и предрассудков «старого мира». Молодые люди непременно проходят через увлечения наркотиками, групповым сексом, тоталитарными сектами. Важно другое, чтобы к ним прилипло как можно меньше грязи.

Первооснова зла во всяком начинании составляет особенность психологии человека, живущего в свободном, открытом обществе. Эта особенность является единственным отличием «малыша» от ребенка. Ребенок о зле не подозревает. Только взрослея, он всё чаще сталкивает с ним, вступает в борьбу, зачастую бесславно гибнет; изредка побеждает, становится личностью. «Малыш» о зле знает и стремится как-то ужиться с ним, договориться о «сферах влияния». И, как правило, ко злу приспосабливаясь, «малыш» на время подзабывает о том, что оно есть. Так забывают о старой рогатке на дне короба со сломанными игрушками. Тем не менее зло исподволь напоминает о себе: депрессией, физическими недугами. И «малыш» снова пытается как-то разграничить «компетенцию», идет на компромиссы, посещает сеансы психоанализа, логотерапии, меняет свои органы на донорские, вступает в общества анонимных алкоголиков или в ассоциацию осколочных семей...

Американизация мира, начавшаяся в середине ХХ в., заключается в искреннем стремлении «малышей» видеть всех людей подобными себе. Они хотят помочь европейцам и азиатам, африканцам и «латинос» освободиться от груза прошлого, от национальных особенностей и религиозных различий, имперских амбиций, аристократических традиций. А, если уж не удаётся совсем освободиться, то хотя бы помочь отодвинуть эти различия на задний план, маргинализировать их, придать им функции «экзотических аксессуаров». Главное - взаимовыгодное сотрудничество, вот на чём могут сойтись интересы людей, не чуждых стремления сделать свою жизнь беспроблемной и приятной . И успех в таком сотрудничестве позволит партнёрам забыть давнишние обиды, победы и поражения. Не огорчайтесь, если вам пока нечего предложить из конкурентоспособных промышленных товаров. Может, у вас есть что-то ценное в земле. А если нет, то почему бы вместе не поискать? Или есть леса, есть просто ландшафты, от одного вида которых отдыхают натруженные глаза. Есть дворцы и древние храмы, есть поля былых битв- всё это прекрасные поводы для многих людей, чтобы приехать сюда, погулять по историческим местам, заодно и хорошо развлечься. Можно, наконец, предложить крепкие руки для строек в других странах - вариантов много и каждый из них не лишен привлекательности.

Американизация - культ сытости и безопасности жизни, технологий и «делания самого себя» - оказалась целительным утешением для миллионов европейцев и азиатов, оглушенных ядерными взрывами, капитуляциями и бессчетными утратами. Все сразу же захотели стать «малышами» и поскорее забыть всё то, что составляет прошлое. Театр абсурда откровенно перечеркнул все многовековые поиски человеком своего Слова. Вымирающая генерация творческих личностей обратилась к осмыслению истории. Некоторые люди встревожились, даже ударили в набат (голлизм во Франции). Всматриваясь в далёкую Америку, многие обнаружили, что эта страна, держащаяся на всём относительном, абсолютно бессловесна. Она лишена чувства прекрасного. В ней нет величественных храмов. Там не пишут картин, завораживающих сердца. Там поэтические образы замещены килобайтами информации... И тем не менее там живут люди, довольные собой и своей жизнью. И выходит, что правота в последней инстанции за ними.

И произошло чудо. В истерзанной Европе французы перестали ненавидеть немцев, а немцы - евреев. Куда-то подевались поборники классовых потрясений, зато объявились инициаторы социального партнёрства. Европа вступила на путь экономических союзов и повышения уровня жизни своих граждан.

Нельзя сказать, что общемировая тяга к детскости не затронула и цитаделей тоталитаризма. В России также появился интересный человеческий тип, который почему-то прозвали «совком». Все отечественные СМИ только тем и занимались, что беспрерывно показывали инфантилов, «полуобразованцев», недорослей, чем-то занимающихся на ключевых постах в политике, экономике, культуре. А между тем волна американизации прихлынула и к «социалистическому лагерю», подмыла берлинскую стену, разъела «железный занавес». Но эффект от такого прилива получился обратный, нежели на европейском полуострове. Россия, покрытая гигантскими комбинатами и заводами, стала превращаться в страну руин. Болезненно вспухли швы, которые мечтают разорвать сепаратисты. Люди обеднели, и от будущего не ждут ничего хорошего. Американизация не приносит утешения России.

Русские громогласно отрекаются и низвергают идолов марксизма, но невольно начинают вспоминать о том, что когда-то их прадеды создали огромную, непобедимую для завоевателей империю, и почитали государя, любили свою землю больше своей жизни. Они напряженно молчат или даже охотно кивают головами, выражая согласие, когда им говорят, что реставрация монархической державы нереальна, да и само бытие для истории - не более чем пережиток прошлого. Но как приказать глазам не замечать удивительные по красоте и гармонии храмы, построенные во времена полного бездействия декларации прав человека? Русские никак не могут подзабыть о том, что они единственные на протяжении многих веков отстаивали истины Православия, как и о том, что мало кому в истории удавалось строительство столь грандиозного государственного образования. Они никак не могут принять той правды, что всю свою историю жили неправильно, блуждали в потемках, и только сейчас из-за атлантического далёка до них добрался свет надежды.

Россия сжимается численно и территориально, слабеет её политическое влияние и военное могущество. Но русский человек по-прежнему не может втиснуться в прокрустово ложе новых правил жизни. Он упрямится и упирается. Он готов быть пьяницей, бродягой, нищим писателем, разжалованным офицером или есаулом из уже несуществующего казачьего отряда, готов быть усталым крестьянином, несчастным влюблённым, но только не «малышом».