XVI. Преемники Столыпина. Гр. Коковцов. Горемыкин. Штюрмер. Трепов. Кн. Голицын. Макаров. Маклаков. Кн. Щербатов. А. Н. Хвостов
5 сентября 1911 года закончилась, по моему мнению, в Киеве целая государственная эпоха, одухотворенная П. А. Столыпиным и выражавшаяся в интенсивной законодательной работе в целях удовлетворения назревшим существенным потребностям общества. Основным принципом столыпинского периода было проведение в жизнь начал Манифеста 17 октября при увеличивавшемся авторитете правительства. Если вообще система управления зависела от личности и видоизменялась иногда до неузнаваемости с переменой главы того или другого ведомства, то она не могла не погибнуть совершенно, когда покойный ее выразитель заменялся его личным и политическим врагом,- так было в настоящем случае, когда П. А. Столыпина заменил на посту председателя Совета Министров В. Н. Коковцов.
Мне трудно будет привести фактические доказательства указанной личной вражды, но она есть неизбежный вывод из сопоставления характеров нового и скончавшегося премьеров, их взаимных отношений и того положения, которое занимал В. Н. Коковцов в последнем кабинете. П. А. Столыпин выдвигал на первый план интересы государства, а Л. Н. Коковцов - свои личные. Самолюбие В. Н. Коковцова - мелкий чиновничий эгоизм; его снедало желание занимать при этом выдающееся положение, и это ему не удалось при исключительном влиянии П. А. Столыпина на своих сочленов по Совету Министров. Если, таким образом, вопрос о личной вражде между обоими премьерами является моим выводом, то вражда политическая имеет под собой фактическую почву и я могу в подтверждение ее сослаться на собственные слова министра финансов. Зимой 1910 - 1911 гг. В. Н. Коковцов был за границей. По возвращении я встретился с ним в зале заседаний Совета Министров, которая находилась перед служебным кабинетом П. А. Столыпина в его квартире на Фонтанке. Поздоровавшись, В. Н. Коковцов обратился ко мне с улыбкой и спросил, как мы здесь поживаем, и, не выждав моего ответа, ответил сам на свой вопрос: «Благодетельствуете мужичков, насаждая хутора». Ясно, как относился он к любимому детищу П. А. Столыпина - аграрной реформе и что ожидало ее после смерти последнего.
В этот же день, в Совете Министров, произошел один из тех эпизодов, которые характеризуют поведение В. Н. Коковцова в таких заседаниях. В высших учебных заведениях шло усиленное брожение, которое выражалось в забастовках и сходках, сопровождавшихся иногда насилиями. Это движение охватило не только Петербург, но и провинциальные университеты. Утром я докладывал министру совокупность поступивших по этому предмету в департамент полиции сведений, и он приказал мне заготовить проект циркуляра губернаторам о недопустимости беспорядков, предполагая предложить таковой на обсуждение Совета Министров. Когда заседание началось, председатель Совета Министров подробно изложил положение вопроса и свой взгляд на необходимость так или иначе пресечь разгоравшееся движение, каковой взгляд разделил и министр народного просвещения Л. А. Кассо. В. Н. Коковцов, по своему обыкновению, произнес очень длинную речь, которая, как всегда, начиналась с замечания, что он имеет сказать только несколько слов, и заканчивал после часовой или полуторачасовой беседы заявлением, что хотя он и уверен в тщетности для собрания его слов, но просит отметить высказанные им мысли в журнале заседаний «для истории». Резюмировать длинную речь В. Н. Коковцова было довольно трудно: в ней заключалось изложение «с одной стороны» и изложение - «с другой стороны», определенных выводов не было, а таковые заменялись общими фразами. П. А. Столыпин приказал мне доложить проект циркуляра, составленного согласно с его указаниями, который и был принят после моего доклада без дальнейших возражений.
Описанное положение В. Н. Коковцова было далеко не единственным и повторялось чуть ли не в каждом заседании, особенно когда вопрос шел о мероприятиях, требовавших кредитов. Страдательным являлось обыкновенно военное министерство, и лейтмотив министра финансов, как возражение военному министру, заключался в предположении, что когда-то там еще будет война, а теперь денег нет. Это, конечно, устранялось П. А. Столыпиным, чего В. Н. Коковцов не мог ему простить. Я привел уже пример пререканий его при обсуждении сметы главного тюремного управления и думаю, что отдельной книги не хватило бы для перечисления всех подобных приведенному случаев. Как бы ни убивался В. Н. Коковцов в дни страданий и смерти П. А. Столыпина, искренности этого горя едва ли кто-нибудь поверит: он достигал своей цели, и я думаю, что в душе был убежден, что теперь настало время заменить несовершенную систему П. А. Столыпина своей, при его самомнении, более совершенной. Конечно, чудеса бывают, и, может быть, неожиданно оказалось бы, что система В. Н. Коковцова более нужна для пользы России!
Ужасно, по моему мнению, то, что на посту председателя Совета Министров, т. е. руководителя политики, у В. Н. Коковцова никакой системы не было, так как нельзя назвать системой изменчивость взглядов, свойственную только капризной женщине. Разве можно говорить о направлении председателя Совета Министров, заявлявшего в Государственной Думе, что «слава Богу, что в России нет парламента», а затем всеми силами в нескончаемых речах заискивавшего перед народными представителями? Выражением системы служат не слова, а дела, которых за время пребывания В. Н. Коковцова в должности не оказалось.
Уронив престиж правительства, В. Н. Коковцов посягнул и на авторитет Монарха. Мне придется говорить в следующей главе о роли и значении Распутина. Здесь я не могу пройти молчанием, что каким бы вредным это значение ни было, вред его для царской семьи не может сравниться с вредом, причиненным В. Н. Коковцовым предложением Распутину 2000 тысяч рублей за отъезд из Петербурга.
Осложнения в Государственной Думе, достигшие угрожающих размеров летом 1915 года, повлекли за собой уход В. Н. Коковцова и замену его И. Л. Горемыкиным. А между тем в момент смерти П. А. Столыпина в Киеве находился человек, который мог бы продолжать несомненно плодотворную политику покойного, на благо Государя и Родины, по твердости своих убеждений и солидарной совместной с ним работе - это министр земледелия и статс-секретарь А. В. Кривошеин, один из немногих оставшихся государственных людей.
Я останавливался уже на характеристике И. Л. Горемыкина, которого лично глубоко уважал, хотя считал, что плодотворности возвращению его в премьеры, в то смутное время, препятствовал его преклонный возраст. Долгой служебной жизнью И. Л. Горемыкин выработал в себе олимпийское спокойствие: его ничем нельзя было удивить, а тем более взволновать, так как он исповедовал принцип, что все в истории повторяется и что сил одного человека недостаточно, чтобы остановить и даже задержать ее течение. При таком взгляде нельзя было ожидать энергичных действий, принятие которых подсказывало современное положение.
Преемником его был Б. В. Штюрмер. Последнего я знал с дней моей молодости, когда он был назначен от правительства председателем Тверской губернской земской управы, а затем занял ту же должность уже по выборам Тверского земства, как местный помещик. Передовой характер этого земства хорошо известен, и для того, чтобы превратиться из навязанного ему правительственного чиновника в избранного председателя, нужен был недюжинный ум и выдающаяся работоспособность. На посту ярославского губернатора он проявил те же качества, и управление им этой губернией можно считать образцовым, так как никто не сомневался, что в лице Б. В. Штюрмера был хозяин губернии, каким рисует губернатора наш закон. Нельзя не отметить, что этот впоследствии оказавшийся «немцем» человек был глубоко религиозным православным, потратившим массу трудов и времени на восстановление ярославских церковных древностей. Таким же заметным деятелем был Б. В. Штюрмер и в должности директора департамента общих дел: он мог и действительно руководил губернаторами, так как все указания его носили практический характер и невольно импонировали его подчиненным. Со смертью В. К. Плеве, Б. В. Штюрмер был призван присутствовать в Государственном Совете в качестве его члена,- такое непосредственное высокое назначение с поста директора составляет совершенно исключительный пример в истории русской бюрократии. Таким образом, Б. В. Штюрмер отошел от действительной службы до начала деятельности новых законодательных учреждений, что, по моему мнению, затруднило его пребывание на посту председателя Совета Министров, в особенности в связи с его преклонным возрастом. Б. В. Штюрмеру не удалось установить правильных отношений с Государственной Думой, дошедшей путем скандалов до требования его увольнения, и я полагаю, что при образовавшемся в 4-й Думе прогрессивном блоке эта задача была бы не под силу и всякому другому премьеру. Можно с уверенностью сказать, что если бы на этот пост был назначен пресловутый М. В. Родзянко, то и он не прожил бы в мире с Государственной Думой даже нескольких дней. Ведь не такая же глубокая пропасть разделяла этого председателя Государственной Думы от его товарища А. Д. Протопопова, который сделался ненавистен ему и Думе через полчаса после его назначения министром внутренних дел!
Положение Б. В. Штюрмера оказалось трагическим благодаря клевете, которая была против него направлена с первых же дней. Его немецкая фамилия, во время войны с Германией, дала возможность избрать его мишенью яростных нападений, за которыми скрывались посягательства на авторитет царствующей династии. В думских речах он выставлялся как видный член германофильской партии, будто бы возглавляемой Императрицей, и как сторонник сепаратного мира с Германией. Нельзя обвинить Б. В. Штюрмера за его мнение, что война с Германией была величайшим несчастьем для России и что она не имела за собой никаких серьезных политических оснований.
Этот взгляд Б. В. Штюрмера выражался в гораздо менее резкой форме, чем тождественное мнение П. Н. Дурново, изложенное в поданной Государю Императору записке, где война с Германией признавалась прямо безумием, роковым для России, и автор записки почти предсказал последующие русские события вплоть до большевизма, что являлось неизбежным последствием нарушения нашей старинной дружбы с ближайшей соседней державой.
О сепаратном мире Б. В. Штюрмер, как умный человек, не мог, конечно, и думать, хорошо зная рыцарские взгляды в этом отношении Государя Императора. В тягчайшую и решительную минуту жизни Монарха, когда Ему грозила потеря власти, а «освободители» запугивали опасностями для Его семьи, Государь Император с негодованием отверг совет для подавления народной смуты отозвать часть войск с фронта и тем, может быть, открыть его германцам.
Б. В. Штюрмера обвинили в измене, и член Государственной Думы Милюков с кафедры утверждал, что у него имеются изобличающие Б. В. Штюрмера документы, которые он предъявит только судебной власти. Документов он не представил, солгав и на этот раз для достижения своей цели. Когда после смерти замученного в крепости старика-премьера вдова его, исполняя предсмертную волю, обратилась к председателю чрезвычайной следственной комиссии (временного правительства) с просьбой поставить дело ее мужа на суд, на что она имела по русским законам полное право, несмотря на смерть мужа, названный председатель ответил, что дело Б. В. Штюрмера прекращено за полным отсутствием против него каких бы то ни было улик.
Заместителю Б. В. Штюрмера на посту председателя Совета Министров А. Ф. Трепову нельзя отказать в уме, энергии и сильном характере, и увольнение его не могло не отразиться крайне вредно на всем ходе правительственного аппарата. Ему можно поставить в вину неправильное отношение к Государственной Думе, хотя и ставшей за последние полтора года очагом противоправительственного движения. Он проявлял, насколько я могу судить по его действиям, с одной стороны, некоторое предубеждение против Государственной Думы, а с другой - шел на такие уступки, которые указывали как бы на боязнь его перед ней, что, конечно, не могло способствовать поддержанию престижа власти. Достаточно указать на ту позицию, которую он занял при столкновении Государственной Думы с А. Д. Протопоповым.
Глава последнего кабинета князь Н. Д. Голицын, рыцарски честный, безгранично преданный Государю Императору и убежденный сторонник монархической идеи, едва ли в короткий срок своего пребывания на посту премьера мог предотвратить надвигавшуюся катастрофу, тем более что, подобно Б. В. Штюрмеру, он не был знаком практически с деятельностью новых законодательных учреждений.
П. А. Столыпин совмещал в своем лице должности председателя Совета Министров и министра внутренних дел, и после его смерти оказалось, что последний пост можно заместить, но не заменить на нем Столыпина. Его первым преемником был Государственный секретарь А. А. Макаров. Всю жизнь провел он на службе по судебному ведомству, что развило в нем склонность к строгому формализму, который, по свойству его личного характера, осложнялся любовью к канцеляризму. «Бумага» отнимала у него массу времени: он зачастую работал до раннего утра, и это не могло не отражаться на творчестве, столь необходимом на посту министра внутренних дел. Несмотря на то, что большая часть его службы прошла в провинции, он жизни не знал и смотрел на нее под углом прокурорско-бумажного зрения, лучшим доказательством чего могут служить выборы в Государственную Думу, в которых А. А. Макаров проводил свой собственный взгляд, так как председатель Совета Министров В. Н. Коковцов в этом отношении, по-видимому, определенного мнения не имел. Я сохранил с А. А. Макаровым и после ухода в отставку, невзирая на роль его в моем деле, хорошие отношения, как со своим бывшим прокурором. Во время одной из бесед он высказал мне свою надежду иметь правую Государственную Думу, благодаря духовенству, которое, в силу воздействия обер-прокурора святейшего синода В. К. Саблера, было проведено в значительном количестве в число выборщиков. Такая надежда возможна была только для человека, совершенно незнакомого с положением и духом наших провинциальных священников, подтверждением чего и служил состав 4-й Государственной Думы. Материально не обеспеченное, зависевшее денежно от своей паствы, нравственно подавляемое епархиальным начальством, православное духовенство далеко не стояло на стороне правительства даже и тогда, когда оно принадлежало к крайним правым партиям, как, например, епископ Гермоген, протоиерей Восторгов и иеромонах Иллиодор,- я не говорю уже о тех священнослужителях, которые открыто примыкали к левым группам, например, священники Григорий Петров, Константин Колокольников - социалист-революционер, т. е. член партии, допускавшей террор.
В Государственной Думе А. А. Макаров особого значения не имел. Его длинные речи, произносимые крайне слабым голосом, не производили никакого впечатления, а ставшее знаменитым выражение: «Так было и так будет», навсегда подорвало серьезное отношение к нему нижней палаты. Полицейская служба при А. А. Макарове тоже пала, вследствие назначения на пост директора департамента полиции С. П. Белецкого, совершенно незнакомого с политической частью, и отделения корпуса жандармов, командиром которого он поставил своего старого знакомого, чисто строевого генерала В. А. Толмачева. Таким образом, министерство А. А. Макарова не ознаменовалось никакими серьезными реформами и уход его был незаметен.
Назначение министром внутренних дел черниговского губернатора Н. А. Маклакова явилось для большинства совершенной неожиданностью, хотя мне тотчас же после смерти П. А. Столыпина, до назначения А. А. Макарова, пришлось слышать от дворцового коменданта, что выбор Государя останавливался на Н. А. Маклакове и члене Государственной Думы А. Н. Хвостове. Я был хорошо знаком с Н. А. Маклаковым еще в молодые годы, когда я был товарищем прокурора Владимирского окружного суда, а он - податным инспектором в городе Юрьеве той же губернии. Впоследствии он перешел податным инспектором в Москву, затем служил в Тамбовской казенной палате и, наконец, был назначен управляющим Полтавской казенной палатой, что совпало с празднованием юбилея Полтавской победы, и Н. А. Маклаков состоял председателем комиссии по украшению города по случаю высочайшего приезда. Во время пребывания на этих торжествах П. А. Столыпина он в разговоре со мной спросил мое мнение о Н. А. Маклакове, ввиду возникшего вопроса о предоставлении ему должности губернатора, и, так как в это время открылась вакансия в Чернигове, о назначении его в эту губернию. Я ответил, что давно знаю Н. А. Маклакова, очень его люблю, считаю умным и способным человеком, но, благодаря полной административной неопытности, склонным к горячности и увлечениям. Черниговская губерния была, по моему мнению, не из особенно трудных, и я высказал, что из Н. А. Маклакова выработается хороший губернатор. По окончании торжеств его назначение состоялось.
В последующее время никаких особых сведений о деятельности Н. А. Маклакова до меня не доходило, хотя я слышал мельком, от начальника главного управления по делам местного хозяйства С. Н. Гербеля, о его столкновениях с земством. Об этих отношениях сообщил мне и П. А. Столыпин перед моей поездкой в Чернигов для выработки мер по охране по случаю ожидавшегося приезда Государя Императора и просил меня уладить возникшие по поводу означенного путешествия трения Н. А. Маклакова с председателем губернской земской управы Савицким, которого губернатор считал кадетом и объяснял этим происходившие недоразумения. Когда я приехал в Чернигов и остановился в губернаторском доме, Н. А. Маклаков сразу же посвятил меня в подробности конфликта, сильно горячась и считая это уже личным вопросом.
Дело заключалось в том, что Государь Император пожелал и в Чернигове видеть и беседовать с выборными от крестьян. Земство взяло на себя постройку бараков и содержание приезжих, настаивая на том, чтобы состав губернской земской управы представился Государю в крестьянском лагере. Так как Император желал видеть одних крестьян, то Н. А. Маклаков воспротивился этому и, по-видимому, в довольно резкой форме. Я успокоил его, сказав, что в вечернем заседании, которое должно было состояться в тот же день для обсуждения подробностей высочайшего пребывания в Чернигове, я улажу этот инцидент и только прошу его с моим вмешательством не обострять отношений. Действительно, вечером Н. А. Маклаков, докладывая ходатайство земцев, сразу стал проявлять страстность, что подняло настроение и в председателе управы. Тогда я спокойно объяснил Савицкому желание Государя Императора, чтобы никто кроме крестьян Ему в лагерь не представлялся, указал, что на это нельзя смотреть как на невнимание к земству, так как состав земской управы и собравшиеся гласные будут, за несколько минут до высочайшего посещения лагеря, представляться Монарху в дворянском собрании и что, наконец, для устранения всяких недоразумений я беру расходы по устройству лагеря и содержанию крестьян на счет казны. Все успокоилось, и Савицкий заявил, что после моих разъяснений земство и не думает отказываться от затрат. После отъезда Его Величества из Чернигова на пароходе председатель земской управы горячо благодарил меня за мое внимание и за устранение всякого сомнения в том, что в отказе губернатора представить Государю земских деятелей в крестьянском лагере не заключалось и тени какого бы то ни было неприязненного отношения к земству.
На второй день своего вступления в должность министра внутренних дел Н. А. Маклаков просил меня, жившего на даче вне Петербурга, приехать к нему вечером для разговора. Он желал узнать от меня некоторые подробности о службе в министерстве, а в особенности о положении полицейского дела, прибавив, что имеет в виду заместить должность товарища министра внутренних дел и командира корпуса жандармов московским губернатором, генералом В. Ф. Джунковским, его личным другом. Я счел своим долгом предупредить министра, что хотя я и уважаю генерала Джунковского, но нахожу его совершенно незнакомым с этим делом и. опасаюсь, что это обстоятельство, ввиду полного незнакомства с ним и самого Н. А. Маклакова, может вызвать серьезные осложнения, тем более что генерал Джунковский склонен искать популярности, а потому всегда проявлял презрительное отношение к полиции и к чинам отдельного корпуса жандармов. Между тем жандармские офицеры очень ценят сердечное отношение к ним своего командира.
Н. А. Маклаков совсем не знал Петербурга и не имел ни придворных, ни чиновничьих связей, поэтому мне пришлось его предостеречь, что интриги против него несомненно начались с момента его назначения и справиться с ними ему будет не легко, в особенности при его откровенном и горячем характере. Мои предположения сбылись, и Н. А. Маклакова стали «травить» с первых же дней, неправильно освещая, а главное, выставляя в смешном свете каждый его шаг, хотя его поступки и не заключали в себе ничего вредного. Не было никакого преступления в том, что он лично объехал некоторые полицейские участки. Правда, это было естественно для провинциального губернатора, но не практиковалось ранее министром внутренних дел. В таком же смешном виде была выставлена его беседа с редакторами газет. Бороться против насмешек всегда трудно, и авторитет нового министра был сразу подорван, тем более что вести борьбу с испытанными в интригах бюрократами было не под силу доверчивому провинциалу.
При таких условиях его управление министерством, протекавшее частью в период начавшейся войны, не могло выполнить вызываемых особенностью времени трудных государственных задач, несмотря на то, что Н. А. Маклаков, истый монархист по убеждениям, искренно и горячо был предан Государю Императору и готов был действительно положить все силы на служение своему Монарху и родине. Я убедился в этом в моих последующих беседах, когда он в качестве члена Государственного Совета всемерно стремился внести свою лепту при обсуждении законопроектов. Близкое знакомство с Н. А. Маклаковым оставило во мне впечатление как о чистом и прекрасном человеке.
Затем министерство внутренних дел перешло в руки А. Н. Хвостова. Начав службу в прокурорском надзоре в мои времена, последний, женатый на дочери старшего председателя Московской судебной палаты А. Н. Попова, человека очень богатого, проявлял крайнюю заносчивость, бестактность и чрезвычайное самомнение. В должности вологодского губернатора он обратил на себя внимание Государя Императора личным исследованием естественных богатств края, так что Его Величеству было угодно дать ему средства на издание материалов по его путешествию. В роли нижегородского губернатора А. Н. Хвостов не исправился от прежней своей бестактности: демонстративно стал на сторону крайних правых организаций, причем относился к ним не как губернатор, а как партийный человек, окружив себя сомнительными личностями. Он вел открытую борьбу с местным земством, и П. А. Столыпин поручал неоднократно мне указывать А. Н. Хвостову на недопустимость его действий. Переделать А. Н. Хвостова было нельзя, и министр настоял на оставлении им должности, после чего он был избран членом Государственной Думы и занял там место в правом секторе. Серьезной работой он в Государственной Думе не выделялся, но во время войны образовал группу для борьбы с так называемым немецким засильем, - термин, изобретенный известной частью прессы, муссировавшей искусственно созданную вражду против Германии.
На посту министра внутренних дел А. Н. Хвостов взял себе в товарищи министра С. П. Белецкого, который ранее вынужден был оставить должность директора департамента полиции по настоянию генерала Джунковского. Возродилась центральная агентура, прекратилось бережливое обращение с казенными деньгами. Около министра и его товарища появились дельцы нижегородского типа вроде Ржевского, и все это закончилось грандиозным скандалом между А. Н. Хвостовым и С. П. Белецким, повлекшим за собой отставки обоих.
Кратковременное управление министерством внутренних дел Б. В. Штюрмером, А. А. Хвостовым (дядей А. Н. Хвостова) и князем Щербатовым, знатоком лошадей и прекрасным начальником главного управления государственного коннозаводства, решительно ничем не ознаменовалось, а о личности и деятельности последнего министра А. Д. Протопопова мне придется говорить при изложении событий, предшествовавших и сопровождавших русскую революцию.
