Глава XVI. Преемники Столыпина...
Глава XVII. Распутин
XIX. Значение общественных организаций. Совещание по обороне государства. Роль и характеристика Гучкова и Родзянко. Продажа Гучковым принадлежащей ему в Москве земли заводу «Проводник». Подряд на ложи для ружей М. В. Родзянко. Военно-промышленный комитет и его рабочая группа
Патриотический подъем, охвативший Россию с самого начала войны, выразился в искреннем и единодушном стремлении всех слоев общества прийти на помощь нашей армии. Это единодушие проявилось в помощи больным и раненым, в снабжении воинов теплым платьем и в массе подарков, отправляемых на фронт и свидетельствовавших о любви населения к войскам.
С возникновением военных действий заботы были направлены, главным образом, на устройство госпиталей и санитарных поездов. Тысячи людей бескорыстно отдавали свой труд и свои средства на благое дело. Лазареты и санитарные поезда оборудовались членами Императорской фамилии, различными общественными организациями и даже частными лицами. Нельзя сказать, чтобы эта существенная потребность, которой все так охотно шли на помощь, объяснялась дефектами санитарной части военного министерства: казенные госпитали и санитарные поезда имелись с первого момента войны. Конечно, в них не было тех удобств и роскоши, как в частных учреждениях, но это легко объясняется громадной разницей между ассигнованиями военного ведомства и частными затратами на этот предмет.
Прошло немного времени, и к чувству патриотизма начали примешиваться эгоистические побуждения, и, что еще хуже - помощь героям войны стала постепенно превращаться в средство для борьбы с правительством. Объединивший все общественные организации земский и городской союз предпринял усиленную пропаганду как среди раненых, так и среди войск на фронте: солдатам подчеркивали даже самые незначительные промахи военного управления, превращали их в сплошные хищения и иные преступления, указывали прямо на виновность определенных начальствующих лиц военного министерства и тем косвенно обвиняли Государя Императора. Наконец, особенно распространялись среди пострадавших воинов и мысли о ненужности войны, чему способствовали менониты, назначаемые санитарами вместо службы в действующей армии, так что главный начальник снабжений армий Северо-Западного фронта принужден был сделать распоряжение, чтобы санитарные поезда земского и городского союза курсировали в глубоком тылу и перевозили только тяжело раненных, среди которых пацифистская пропаганда, конечно, не имела никакого успеха. Апогеем такой агитации была, главным образом, легенда о Распутине, охватившая умы офицеров и солдат.
Возникший явочным порядком, земский и городской союз стал вторым правительством, что представляло уже серьезную опасность ввиду упомянутых выше усилий подорвать авторитет Монарха.
Вынужденное в целях спасения союзников наступление в Восточной Пруссии и Галиции, нарушившее заранее выработанный план войны, в основу которого входил отход наших войск на линию реки Вислы, потребовало усиленное расходование предметов артиллерийского снабжения, рассчитанных на оборону, да и то не полностью, ввиду постоянного стремления министерства финансов к сокращению военных кредитов. Подготовка к выполнению указанного плана осуществлялась еще в мирное время и выражалась в разоружении в Привислинских губерниях крепостей, которые потом спешно и почти под ударом неприятеля пришлось вооружать.
Я приводил уже характерную фразу В. Н. Коковцова: когда-то война еще будет! А война разразилась неожиданно. Обусловленный указанными причинами недостаток снарядов был целиком отнесен на счет военного министерства и его руководителей, причем представители Государственной Думы и прессы указывали на привлечение к деятельности в этой области общественных организаций как на единственное средство спасения и устранения такого бедствия.
Еще в 1915 году, в бытность генерал-адъютанта Сухомлинова военным министром, возникло «особое совещание по обороне», в состав которого наряду с чинами военного министерства были включены члены Государственного Совета и Государственной Думы, а также представители общественных организаций. Никому не придет в голову отрицать пользу, которую принесло это учреждение,- дурно только то, что усиленные нападки на военное министерство поставили его чинов как бы в зависимое положение, и, вследствие этого, руководящая роль перешла сразу к общественным деятелям. Та же история повторилась и в военно-промышленном комитете, в особенности когда председателем его сделался А. И. Гучков. С его легкой руки в центральном комитете выделилась «рабочая группа», которая сразу вместо помощи интенсивной деятельностью заводских тружеников, безусловно в это время необходимой, занялась политикой и проектами рабочего законодательства. Не смея идти вразрез с желаниями фабричных, руководители военно-промышленного комитета соглашались с самыми невероятными их измышлениями и одновременно доводили до сведения министра торговли и промышленности о недопустимости изобретенных рабочей группой законов и даже об их революционности. Таким образом, гг. Гучков, Коновалов и Изнар, вызывая своей услужливостью удовольствие среди рабочих, переносили весь odium препятствий им на правительство, когда законы эти грозили отозваться на их собственных карманах, как работодателей.
Видную роль в упомянутом особом совещании по обороне играл председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, импонируя, кроме своего положения, апломбом и присущим ему нахальством при несомненной ограниченности. Заседания особого совещания свидетельствуют о многочисленных его бестактных и резких выходках, направленных против власти. Родзянко шел рука об руку с Гучковым, в ведении которого находились военно-промышленные комитеты. Последний сыграл слишком роковую роль в разгроме России, чтобы не остановиться на его личности подробно.
Московский коммерсант, авантюрист в Думе, умный и талантливый в критике правительственных мероприятий, Гучков, обуреваемый неизмеримым честолюбием, пристраивался ко всем случаям государственной и общественной жизни, дававшим ему возможность создать себе популярность. Доброволец в Бурской войне, Гучков на российском горизонте появился в октябрьские дни 1905 года, как один из основателей партии октябристов. Нельзя не признать, что в этот период времени он принес большую пользу, удержав общественное движение Москвы в пределах государственности, и проявил значительное мужество, открыто выступив против крайних левых элементов. П. А. Столыпин опирался на центр Государственной Думы, состоявший вначале главным образом из октябристов, вследствие чего Гучков, ставший временно председателем Государственной Думы, сделался близким к нему человеком и имел на премьера даже некоторое влияние. Но обойти П. А. Столыпина было нелегко, и он скоро понял, что опасный для правительства критик его начинаний ни к какой плодотворной - я уже не говорю творческой - работе совершенно неспособен. Его поняли и в Государственной Думе, и пошатнувшийся авторитет заставил Гучкова отказаться от поста председателя Думы, под благовидным предлогом поездки по делам Красного Креста на Дальний Восток. Выборщики ему этого малодушного бегства не забыли, и в 4-ю Государственную Думу он совсем избран не был.
Государь Император прекрасно понимал Гучкова и относился к нему с презрением. При представлении членов 3-й Государственной Думы Его Величество обратился к Гучкову с вопросом, избран ли он депутатом от гор. Москвы или от Московской губернии? Указанного невнимания Гучков простить не мог: как осмелился Государь не знать подробностей карьеры «знаменитого» человека! Оскорбленное мелкое самолюбие вылилось во вражду, которую Гучков даже не скрывал, позволяя себе в частных разговорах о Монархе применять к Нему в высокой степени оскорбительный эпитет. Эта ненависть была главным стимулом его последующей революционной деятельности, в особенности резко проявившейся в последние месяцы перед февральским переворотом, когда он, в качестве уполномоченного Красного Креста, а затем председателя военно-промышленного комитета, не брезговал никакой антиправительственной пропагандой, что обратило на себя внимание главного начальника снабжений Северо-Западного фронта, генерала Н. А. Данилова, доносившего в ставку о вредном влиянии Гучкова.
Хорошо сознавая, что открытые выступления против Монарха могут повлечь нежелательные последствия, Гучков атаковал Его косвенно, дискредитируя близко стоявших к Нему лиц, а в особенности военного министра, генерал-адъютанта Сухомлинова, в правильном расчете, что приписываемые им последнему дефекты не могут не отразиться на Царе. Но и эти нападки он вел крайне осторожно, и нельзя не удивляться их планомерности и выдержанности. В этом ему помогал его достойный сотрудник генерал Поливанов, бывший помощник военного министра.
Фазисы борьбы для Гучкова крайне характерны.
Первым разрывным снарядом, брошенным Гучковым, который, очевидно, перенял приемы революционеров, было обвинение в измене состоявшего при военном министре полковника Мясоедова. Хотя Гучков и имел дерзость заявить, что в его распоряжении находятся неоспоримые доказательства этого преступления, но до сего времени их никто не видел, а произведенное главным военным прокурором расследование решительно никаких улик против полковника Мясоедова не дало. Тем не менее военный министр удалил его от себя, так как выступление Гучкова оставило в обществе, при нежелании серьезно относиться к фактам, некоторое впечатление. Могут сказать, что ум Гучкова проникал в такие тайники души, которые недоступны обыкновенным смертным, и что доказательством этого провидения служат последующее осуждение и казнь полковника Мясоедова за шпионство. Подробности этого процесса мне неизвестны, но после революции дело Мясоедова подверглось пересмотру и все его сообщники оправданы. Казнь полковника Мясоедова не может быть поставлена в упрек военному суду, так как приговором он осужден за шпионство и мародерство, выразившееся в вывозе из Восточной Пруссии нескольких предметов домашнего обихода.
В процессе генерал-адъютанта Сухомлинова Гучков сыграл главную роль, в особенности в период расследования, использовав для этой цели свою близость к генералу Поливанову.
Обвиняя других, Гучков не имел привычки представлять доказательства.
Можно было бы ограничиться приведенными выше чертами личности Гучкова, характеризующими его в предшествовавший революции период, но надлежит признать, что Россия обязана Гучкову не только падением Императорской власти, что составляет предмет моей книги, но и последующим разрушением ее, как великой мировой державы. Она обязана Гучкову большевизмом, изменой союзникам, которую последние теперь несправедливо переносят на всех русских, тысячами убитых офицеров и заливающими ее потоками крови, - об этом русский человек не может молчать.
Казалось бы, - ярый критик деятельности военного министерства, попавший, наконец, в его руководители, Гучков должен был показать, что необходимо сделать на посту военного министра для славы Родины. Следов плодотворной работы его на этом поприще нет, но новоявленный «спаситель» России сделал только одно: погубил армию и довел ее до полного развала. Я слышал, что Гучков отрицает авторство приказа № 1, которым была уничтожена в войсках дисциплина. Допустим, что это - правда и что автором этого приказа были Соколов и Нахамкес. Но ведь «военный министр» Гучков со своим другом генералом Поливановым закрепили роковой приказ, введя его положения в изданный ими воинский устав!
Судя по их действиям, главари так называемой «великой» русской революции имели у себя в качестве настольной книги историю французской революции, к которой термин «великой» подходит более. Жалко, что они не прочитали в ней о дисциплине во французских войсках, введенной Карно, которого недаром называют «Pere la Victoire» в войсках, - сражавшихся у пирамид Египта, в Италии и под орлами бывшего революционного генерала, а впоследствии Императора Наполеона I, победоносно обошедших всю Европу. Могут возразить, что Гучков не долго занимал пост военного министра и передал главенство над русской армией помощнику присяжного поверенного Керенскому, что при Гучкове русские войска еще исполняли свои обязательства перед союзниками. Но даже гений зла не уничтожил бы славную и победоносную русскую армию в несколько часов, - Гучков, отняв у нее дисциплину, убил ее дух и превратил в полчища большевиков. Только лишенная всякой дисциплины и погубленная армия могла совершить ужасы Калуща!
Не восстанет Россия, если в ее возрождении будет принимать какое-либо участие Гучков!
Личности Родзянко и Гучкова несомненно отразились на деятельности особого совещания по обороне и военно-промышленного комитета. Я далек от мысли отрицать, что эти учреждения принесли существенную пользу для дела войны, хотя во мне нет уверенности, что десятки миллионов рублей, израсходованных этими организациями, принесли бы меньшую пользу в руках органов военного министерства, так как последнее обыкновенно обвиняли в хищениях. Отрицать таковые невозможно, но я не знаю случаев, когда лица, занимавшие в военном ведомстве выдающиеся места, являлись бы самыми крупными поставщиками. Между тем документально доказано, что некоторые из общественных деятелей, входивших в состав этих учреждений, брали на себя многомиллионные спешные подряды предметов военного снаряжения, не имея необходимых для этого материалов, а потому заведомо лишенные возможности их выполнить. Другие продавали эвакуированным заводам принадлежащую им землю втридорога, последствием чего была выдача чрезмерных и беспроцентных ссуд этим заводам.
Польза, о которой я сказал, в моих глазах парализуется вредом, принесенным особым совещанием и военно-промышленным комитетом государственному строю России. Подобно земскому и городскому союзу, они образовали дополнительное сорганизованное «правительство», задачей которого было уничтожение существовавшей власти. Первое из них, правда, пропагандой не занималось, но всеми способами дискредитировало правительственный авторитет. Второй вылился в чисто революционную организацию в лице его «рабочей группы», которую нельзя было тронуть, так как со стороны всех присвоивших себе монополию любви к родине и забот об ее военной мощи, поднимались крики, что всякая мера, направленная для борьбы с революционным движением, вызовет неизгладимые для успеха войны последствия. Между тем означенная рабочая группа, в немногочисленный состав которой входили определенные партийные деятели, отнюдь не интересовалась специально военно-техническими вопросами, а посвящала все время почти исключительно обсуждению планов революционных партий, направленных к свержению существовавшего государственного строя. Когда работы этой группы приняли интенсивный характер и коснулись составления воззвания к открытому мятежу, то органы правительственной власти вынуждены были вмешаться в дело и подвергнуть всю группу личному задержанию. Насколько занятия рабочей группы военно-промышленного комитета не соответствовали своему прямому назначению, можно судить по тому, что в заседаниях ее принимал участие, между прочим, Керенский, никогда не бывший рабочим и не состоявший членом военно-промышленного комитета.
С деятельностью особого совещания по обороне и военно-промышленного комитета по непосредственной их специальности, чисто военной, мне пришлось иметь дело в качестве генерал-губернатора Прибалтийских губерний, почему ее детали и будут предметом изложения в главе о моей службе в Риге.
XX. Недостаток снарядов. Политическая кампания Гучкова против военного министра ген. Сухомлинова. Дело полковника Мясоедова. Возбуждение судебного преследования против генерала Сухомлинова. Его арест. Обвинение его жены. Нарушение законов при рассмотрении этого дела в правительствующем сенате
Обнаруженные войною дефекты в военном министерстве, а также кампания, которая велась против его главы по упомянутым мною политическим побуждениям, раздутые прессою до чудовищных размеров, повлекли за собою летом 1915 года увольнение генерал-адъютанта Сухомлинова от занимаемой им должности, а затем и судебное против него преследование. Нельзя сказать, чтобы такой результат политической борьбы произошел неожиданно: к нему готовились еще задолго до войны и вели очень тонкую и хитрую интригу.
Военный министр пользовался несомненным расположением Государя Императора, который видел в нем способного, а главное живого деятеля, энергично работавшего над улучшением русской армии после Японской войны. К политической партии, во главе с Гучковым, которая боролась с военным министром, присоединился по недомыслию министр финансов В. Н. Коковцов, превратившийся после смерти П. А. Столыпина в председателя Совета Министров, что, конечно, лишь способствовало его агрессивным выходкам против военного министра. Я говорю «по недомыслию» потому, что, как бы низко я ни оценивал государственные таланты В. Н. Коковцова, я не имею других оснований допустить, чтобы он, даже ослепленный чрезмерным самолюбием, мог сделаться сообщником политических врагов генерал-адъютанта Сухомлинова, сознавая приносимый им государству вред. В бытность П. А. Столыпина премьером, министр финансов мог только всеми силами препятствовать ассигнованию испрашиваемых военных кредитов, что отчасти парализовалось государственною мудростью П. А. Столыпина. Сделавшись сам председателем Совета Министров, В. Н. Коковцов уже не скрывал вражды против своего коллеги по кабинету. При своем честолюбии он не мог хладнокровно примириться с проявлением к генерал-адъютанту Сухомлинову расположения Государя Императора, которое в крайних случаях давало военному министру возможность обратиться за помощью к Монарху и тем ослабить вред, приносимый В. Н. Коковцовым русской армии. Однако эта «бюрократическая» война не была в состоянии окончательно сломить положение генерал-адъютанта Сухомлинова и служила только помощью его политическим врагам.
Гучков действовал медленнее, но вернее. Агитация против полковника Мясоедова, о которой я говорил, не прошла бесследно и была лишь первым выступлением упомянутого политического авантюриста. Нападать непосредственно на военного министра в мирное время, даже для Гучкова, считавшего себя знатоком в военном деле, было не под силу - при отсутствии внутренних связей с военным министерством, благодаря которым он мог быть осведомленным в малейших деталях всех недочетов, естественно допустимых в каждом громадном деле. Такие связи у Гучкова явились в лице помощника военного министра, генерала Поливанова. Последний был несомненно очень талантливым человеком и большим специалистом в области военного хозяйства, так как именно эта часть министерства, в силу распоряжения военного министра, и была ему целиком предоставлена. Генерал Поливанов представлял все необходимые по техническим и военным вопросам объяснения в Совете Министров и в законодательных учреждениях.
Вначале генерал-адъютант Сухомлинов очень дорожил своим помощником, но эти отношения начали изменяться по мере того, как генерал Поливанов, следуя примеру многих чиновников того времени, стал заискивать в думских кругах и тем ронял свой авторитет представителя правительства. Заискивание перешло в тесную дружбу с Гучковым, и думские сферы, благодаря этому, излишне оказались тенденциозно осведомленными в вопросах, их непосредственно не касавшихся. Не подлежит сомнению, что такой сотрудник был немыслим для человека, живо интересовавшегося делами своего ведомства и желавшего сохранить за собою положение хозяина. Государь Император находился в Крыму, и военный министр во время одной из своих поездок для всеподданнейшего доклада испросил соизволение на назначение генерала Поливанова членом Государственного Совета, о чем неожиданно и возвестил последнему на вокзале по приезде в столицу. Можно себе представить, какие мучительные чувства вызвало это сообщение в душе генерала Поливанова, который к тому же, в расчете на явное расположение к нему председателя Совета Министров, надеялся быть сам главою военного министерства.
Отсюда - вражда, имевшая такое серьезное значение в судебном деле генерала Сухомлинова. Генерал Поливанов выступал против него на суде свидетелем, однако, связанный военною этикою, не мог проявить в публичном судебном заседании свои враждебные чувства полностью, но зато снабдил всеми необходимыми сведениями своего друга Гучкова.
Положение военного министра осложнялось в значительной степени существованием в военном министерстве должностей генерал-инспекторов пехоты, кавалерии, артиллерии и инженерной части, из коих две последние должности были заняты лицами Императорской фамилии. Большой знаток артиллерии, великий князь Сергий Михайлович на практике расширил свои функции и являлся, в сущности, одновременно начальником главного артиллерийского управления, каковым состоял в то время вполне порядочный, но совершенно безличный генерал Кузьмин-Караваев. Мои хорошие отношения к генералу Сухомлинову, в особенности, упрочившиеся при совместной службе в Киеве, продолжались все время, и я часто посещал военного министра и дружески с ним беседовал. Во время одной из таких встреч генерал Сухомлинов жаловался мне на трудность взять в свои руки все отделы военного хозяйства. «Слава Богу,- сказал он,- что мне постепенно удалось это сделать, и я только никак не могу справиться с главным артиллерийским управлением, ввиду нежелания великого князя Сергия Михайловича отказаться от фактического вмешательства в дела этого управления».
И эта борьба не прошла для военного министра бесследно, так как великий князь присоединился к числу его врагов. Вместе с тем необходимо отметить и крайне неприязненные отношения к генералу Сухомлинову со стороны великого князя Николая Николаевича.
Однако все приведенные препятствия не остановили плодотворной работы генерала Сухомлинова на пользу русской армии, ввиду поддержки его Государем Императором. Несомненно, военный министр много сделал для исправления дефектов, на которые указал опыт Японской войны. Он был создателем военной авиации в России, расширил военно-автомобильное дело, создал более правильную организацию военных сообщений, поставил на должную высоту мобилизационную часть, провел в Государственной Думе новый устав о воинской повинности, улучшил ремонтирование кавалерии, санитарный и ветеринарный отделы армии, реорганизовал военное хозяйство, повысил военное образование армии, путем введения кадров сверхсрочнослужащих нижних чинов и ряда целесообразных изменений в военно-учебных заведениях и, наконец, несмотря на указанные выше трудности, произвел перевооружение артиллерии. По отзывам чинов военного ведомства, управление министерством генерала Сухомлинова было наиболее творческим по количеству коренных реформ сравнительно с деятельностью его предшественников.
Реформы его выдержали блестящее испытание во время последней войны. Мобилизация прошла на сутки ранее объявленного срока, в образцовом порядке, военные сообщения проявили максимум работы, интендантская часть стояла несравненно выше, чем в предыдущие военные кампании, что признано было и союзниками и врагами. Успех мобилизации в начале войны сделал генерала Сухомлинова одним из самых популярных людей: стоит только вспомнить единодушные хвалебные отзывы прессы. Но политические его противники не дремали,- и вся отмеченная положительная работа была сведена к нулю при проявлении первого дефекта - недостатка снарядов, вызвавшего возмущение в легко поддававшемся возбуждению обществе при условиях военного времени, между тем как в этом отношении военный министр не допустил никакой исключительной ошибки, о чем свидетельствует и генерал Людендорф в своих военных воспоминаниях.
«В это время, т. е. в январе 1915 года,- пишет германский генерал,- на западе обстоятельства были несколько иные: там ощущался существенный недостаток в снарядах. Все воюющие нации неправильно оценили как значение сильно сосредоточенного артиллерийского огня, так и расхода снарядов».
Под влиянием созданного агитациею общественного негодования и при отмеченном мною преклонении Государя Императора перед законом, для расследования действий уволенного от должности военного министра была образована особая следственная комиссия, под председательством члена Государственного Совета, генерала Петрова. Здесь уже дело касалось не только недостатков военного хозяйства и указаний на хищения, как на их причину, а возник более серьезный и совершенно неожиданный вопрос: генерал-адъютанта Сухомлинова стали обвинять в государственной измене.
Юридическая часть в названной комиссии выпала на долю сенатора Н. П. Посникова. С последним я служил в качестве товарища прокурора Московской судебной палаты, прокурором которой он состоял, причем у нас сохранились самые хорошие, чисто дружеские отношения, так что мы были с ним на «ты». Во время одного из моих посещений сенатора мы заговорили с ним о деле генерала Сухомлинова, и я с изумлением услышал, что Н. П. Посников допускал подобное обвинение! В искренности его мнения я не имел оснований сомневаться, зная его за безупречно порядочного и беспристрастного человека и выдающегося юриста. Когда я восстал против такого вывода и сказал ему, что давно знаю, уважаю и ценю генерала Сухомлинова, дело которого считаю результатом политической интриги, я, к удивлению, услышал ответ: «Помилуй, да к его дому сходятся восемь шпионских организаций,- я не говорю уже о деле полковника Мясоедова». На это я возразил моему старому сотоварищу, что было бы удивительно, если бы шпионские организации сходились к какому-нибудь женскому институту и что по самому положению дела таковые должны вести к дому военного министра, начальника генерального штаба, министра иностранных дел и им подобных.
Однако мое возражение успеха не имело, и я пришел к убеждению, что дело генерала Сухомлинова для него благоприятно не кончится, так как я понял, что лучшие из его сделователей находятся под гипнозом раздутого «общественного» мнения, которое питалось усилиями помощника военного министра, генерала Поливанова, и обострялось делом полковника Мясоедова, приговоренного уже в период войны к смертной казни за шпионство и мародерство.
Я не имею в виду излагать подробности сухомлиновского процесса, так как не хочу повторять старые газетные известия всех стран. Следуя тенденции всей моей книги, я желал бы отметить мое личное впечатление и участие в этом деле, грубое нарушение самых элементарных правил этики и судопроизводства, значение дела для Государя и правительства, влияние процесса на подготовку революции и, наконец, резюме всего дела, высказанного одним из крупнейших государственных деятелей Англии.
Еще в период производства расследования в комиссии генерала Петрова сенатор Посников обратился ко мне в официальном письме с просьбою сообщить сведения о полковнике Мясоедове за время его пребывания в корпусе жандармов. В этом ответе я изложил, что полковник Мясоедов оставил службу в корпусе еще до моего назначения командиром, а имевшиеся в штабе данные были мною сообщены военному министру по его запросу, причем ни малейших указаний на участие полковника Мясоедова в шпионстве они не заключали и вопрос по сему поводу никогда, до выступления Гучкова, не возникал, а в этот момент все наведенные справки не дали ничего изобличающего упомянутого полковника. Далее я изложил причину оставления им службы в корпусе. Когда полковник Мясоедов состоял начальником Вержболовского железнодорожного жандармского отделения и давал в Виленском военно-окружном суде показания в качестве свидетеля по делу о контрабандном провозе оружия чинами пограничной стражи, он допустил некорректный отзыв о своем товарище по корпусу, корнете Пономареве. Много раньше возникновения этого дела директором департамента полиции М. И. Трусевичем был командирован на границу, для негласного наблюдения за тайным водворением оружия, названный жандармский офицер, причем, в силу присущих М. И. Трусевичу каких-то хитрых соображений, полковник Мясоедов не был поставлен в известность об этой командировке. Корнет Пономарев был типичным провокатором, за что я не только уволил его из корпуса, но и предал суду.
По поводу упомянутого показания М. И. Трусевич пришел в страшное негодование, и этот эпизод был представлен П. А. Столыпину как недопустимый с товарищеской точки зрения поступок. На письменном докладе об этом министр положил собственноручную резолюцию: «Перевести полковника Мясоедова на равную должность не ближе меридиана Урала», после чего последний подал прошение об отставке. Когда по просьбе полковника Мясоедова военный министр хотел его взять к себе на службу, генерал Сухомлинов спросил по телефону мое мнение о нем. В ответ я передал ему в краткой форме все изложенное выше, так как слышал об этом разговор в департаменте полиции, и добавил, что лично во мне полковник Мясоедов особого доверия и симпатии не возбуждает. В результате этого разговора я получил официальный запрос военного министра по сему же поводу, приказал начальнику штаба уже по служебным сведениям составить ответ, в котором и поместил упомянутые данные, не считая, конечно, возможным присовокуплять мои личные впечатления об этом офицере, вынесенные при проездах через Вержболово в качестве частного лица. Я считал этот вопрос исчерпанным, но следователи, видимо, придавали ему серьезное значение, и когда материалы комиссии генерала Петрова были переданы назначенному для производства предварительного следствия сенатору Кузьмину, последний вызвал меня в качестве свидетеля и предложил те же вопросы о полковнике Мясоедове. Ничего прибавить к своему письму на имя сенатора Посникова я не мог, чем, однако, никак не мог удовлетвориться присутствовавший при моем допросе обер-прокурор уголовного кассационного департамента правительствующего сената В. П. Носович, добиваясь, что как же я ничего не знаю о шпионстве полковника Мясоедова, когда об этом говорилось в Государственной Думе.
В. П. Носовича я знал с детских лет; впоследствии мы были одновременно товарищами прокурора Московской судебной палаты, и я не прерывал отношений с его семьей, так как сестра В. П. Носовича была замужем за А. Д. Протопоповым. В. П. Носович выдвинулся по службе обвинением московского градоначальника, генерала А. А. Рейнбота, проявив выдающуюся способность исполнять не только приказания, но даже намеки своего начальства. Из заданных мне вопросов я понял, что такова же его роль и в деле генерала Сухомлинова, а потому довольно резко ответил, что ничего, подтверждающего его предположения, я сообщить не могу и что если бы у П. А. Столыпина или в моем распоряжении такие сведения имелись, то им был бы дан законный ход.
Для меня, как старого прокурора, было ясно, что на беспристрастие генерал Сухомлинов рассчитывать не может. Я не ошибся: в течение всего процесса нарушения закона были слишком, явны, так как следствие коснулось в недопускаемых уставом уголовного судопроизводства размерах выяснения частной жизни обоих супругов.
Генерал Сухомлинов и его жена были привлечены в качестве обвиняемых в государственной измене, и он был заключен под стражу в Петропавловской крепости. Это последнее обстоятельство находилось в полном противоречии с требованиями уголовного процессуального права. Хотя мерой пресечения способов уклоняться от преследования для обвиняемого, которому грозило уголовное наказание, содержание под стражей и допускалось, но статьи 419 - 421 устава уголовного судопроизводства прямо указывали, что должны быть приняты во внимание и все другие обстоятельства: серьезность улик - генерал Сухомлинов был оправдан в государственной измене революционным судом, следовательно, о серьезности улики речи быть не может. Далее - возможность скрыть следы «преступления» - смешно об этом говорить, если он этого не сделал в течение полуторагодичного расследования комиссии генерала Петрова. Наконец, возраст и общественное положение - бывшему генерал-адъютанту Государя и военному министру было около 70 лет.
Беззаконная и бессмысленная жестокость, допущенная как результат политической травли.
Никому не пришло в голову - так мало думали о государственных задачах В. Н. Коковцов, генерал Поливанов и Гучков с сонмом своих прислужников, что пребывание в крепости в мундире генерала от кавалерии и георгиевского кавалера, обвиняемого в измене, в корень развращало военный караул и тогда уже воспитывало в солдатах ненависть против высших начальников, которую они так зверски проявили в революционный период. Эта ошибка была повторена и Временным правительством, так как при содержании в крепости сановников царского режима никто не предусматривал опасности, с точки зрения дисциплины, оставления некоторых из них в военной форме, да ведь и не мог же думать о дисциплине «военный» министр Гучков, ее уничтоживший.
Судебный следователь Кочубинский обратился в департамент полиции за содействием по наблюдению за лицами, причастными по связям к министру и его жене, что не дало абсолютно никаких уличающих данных, хотя на осуществление этой меры не жалели средств. Нельзя заподозрить названного судебного следователя и в отсутствии энергии, так как он даже в частных письмах старика Альтшиллера из-за границы к Е. В. Сухомлиновой находил подозрительным и указывающим на шпионство сообщение Альтшиллера о дождливой погоде на курорте.
С названным Альтшиллером я лично знаком не был, но, во время управления Киевской губернией, знал его как крупного коммерсанта и богатого человека. Его собственный дом был одним из лучших зданий в Киеве. Мало-помалу дела его стали приходить в упадок: он вынужден был продать недвижимость и уже настолько стеснялся в средствах, что его взрослым сыновьям пришлось заниматься мелочной торговлей, - это более, чем странно, если Альтшиллер был германским или австрийским шпионом. Услуги его должны были бы оплачиваться очень щедро, ввиду знакомства с командующим войсками Киевского военного округа, генералом Сухомлиновым, хорошо относившимся к старику Альтшиллеру и не изменившим своих отношений к последнему и в бытность военным министром.
Когда после революции я, просидев в Петропавловской крепости около полугода, серьезно заболел, вследствие чего был переведен в больницу Петербургской одиночной, я случайно познакомился там с бывшим делопроизводителем главного артиллерийского управления полковником В. Т. Ивановым, который был присужден к каторжным работам, в связи с делом полковника Мясоедова. В это время шел вопрос о пересмотре всего процесса, благодаря чему дело о полковнике В. Т. Иванове, жене Мясоедова и др., согласно с заключением военно-прокурорского надзора, было прекращено за недостаточностью улик. Между прочим он рассказывал мне, что обвинение генерала Сухомлинова в предпочтении одного типа артиллерийских орудий другому, объяснявшемся корыстными побуждениями, было крупной заслугой военного министра перед русской артиллерией, достоинство которой признано не только союзниками, но и неприятелем, так как тип избранных генералом Сухомлиновым орудий мог применяться при зенитной стрельбе.
Таковы три главных из восьми шпионских организаций, сходившихся к дому генерала Сухомлинова!
Судебное заседание особого присутствия правительствующего сената под председательством сенатора Таганцева (сына известного криминалиста), при обер-прокуроре том же Носовиче, было не только нарушением, но прямо издевательством над законом. Весь процесс прошел под давлением и угрозами военного караула Преображенского и Волынского гвардейских полков, которые, кстати сказать, были инициаторами военного мятежа в феврале 1917 года. Временное правительство трепетало перед этими воинскими частями, благодаря которым власть перешла в руки революционеров, но которые и сами прекрасно понимали свое значение и послушанием новым правителям не отличались. Они противозаконно потребовали изменение режима, которым пользовались еще не осужденные генерал Сухомлинов и его супруга в помещении собрания армии и флота, дерзко заявив, что судебное разбирательство тянется слишком долго и что они сами покончат с обвиняемыми. Своеволие солдатских банд, конечно, нельзя ставить в вину лицам судебного ведомства, входившим в состав особого присутствия правительствующего сената, но недопустимо, с точки зрения нравственности и закона, поведение первоприсутствующего сенатора и обер-прокурора, подтверждавших, во время перерыва заседания, в частном разговоре с караулом обвинительные доводы. Эти представители юстиции боялись впечатления талантливой речи защитника Е. В. Сухомлиновой, присяжного поверенного Казаринова, встреченной громкими рукоплесканиями публики и вызвавшей ярость у сенатора Таганцева при очищении зала заседания.
Нечего говорить уже об обвинительном характере резюме, безусловно воспрещаемом законом и возмутившем всех порядочных людей. Революционеры оказались честнее названных судебных деятелей: впервые назначенный во время процесса, для поддержки обер-прокурора, «общественный обвинитель» Данчич в своей речи, по крайней мере, откровенно заявил, что, может быть, генерал Сухомлинов и не виновен, но обвинительный приговор должен быть вынесен для удовлетворения возбужденного общественного мнения, что не исключает возможности пересмотра впоследствии всего дела.
Несмотря на такую кошмарную судебную обстановку, Е. В. Сухомлинова была оправдана, хотя ратовавшие всегда против произвола оппозиционные деятели продержали больную женщину в Петропавловской крепости полгода на солдатском режиме. Отвергнуто было присяжными заседателями и прямое обвинение военного министра в измене, и только благодаря второму казуистически поставленному вопросу сенат имел возможность приговорить его к бессрочной каторге. Как это ни странно, но большевистское «правительство» применило к семидесятилетнему измученному старику «амнистию», и 1 мая 1918 года генерал Сухомлинов был из-под стражи освобожден.
Я привел данные о тех преследованиях и ужасах, которые пришлось пережить бывшему военному министру, перечислил все натяжки, к которым прибегали по этому делу, - но как бы сердечно я ни разделял страданий В. А. Сухомлинова, на первом плане у меня стоит неизгладимый вред, который принесло это дело не только престижу власти, но и авторитеру самого Государя Императора. Это средство политической борьбы было, пожалуй, более опасно для Российской Императорской династии, чем легенда о Распутине.
Этот мой взгляд совпадает с мнением лорда Грея. При посещении Лондона делегацией Государственной Думы в 1916 году он в разговоре с главой делегации, бывшим в то время товарищем председателя Государственной Думы А. Д. Протопоповым, о деле генерал-адъютанта Сухомлинова сказал: «Ну и храброе у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра».
