4. О дурной наследственности революционеров
Трясину наспех устлали дощатым настилом. Образовались островки сомнительного благополучия с краями, обглоданными скорой гнилью. Очертания островков псевдосуши неровные, из-за чего шаткие фрагменты новой жизни никак не удается сложить в единый переход. Поэтому люди часто вынуждены прыгать с одного островка на другой, и отнюдь не всегда подобные прыжки оказываются удачными. Тех, кто оступился, недопрыгнул и бухнулся в трясину, называют «лузерами» или «лохами». Публика, которая «на виду», довольно своеобразная, часто путает английский с блатным жаргоном, формируя очередной новояз.
Настил никак не сложится еще и потому, что никому не ясно - какого направления придерживаться? Заманчивых целей хоть отбавляй. Но и своеобразие исходной ситуации уникально. Вот так, между множественностью вариантов исхода и своеобразием исходной ситуации, и болтаются фрагменты не сложившегося настила. По ним вальяжно прогуливаются бывшие фарцовщики, легализовавшиеся цеховики, экс-партфункционеры и «расстриги» из ордена чекистов. Они величают друг друга влиятельными политиками, авторитетными бизнесменами и даже знаковыми фигурами. Публика - пестрая, с трудом притирающаяся между собой. Немало шутов и девиц «без комплексов». Единит всех одинаковая забота: где же в этом разорванном пространстве высмотреть себе подходящее местечко для возведения особняка или развлекательно-торгового центра? Места для безопасной жизни или пригодные для получения устойчивого дохода - большая редкость.
Даже само понятие «недвижимость» никак не обретет присущий ему смысл. Участки настила постоянно переходят из рук в руки. Возводимые на них строения почему-то быстро трескаются, крыши проваливаются. Кипучие натуры из «деловых» и «крутых» мечтают о рукотворных памятниках своему успеху. Но даже если где-то порой стройка и обходится без нарушений технологии и воровства исходных материалов, то, в соответствии с требованиями несентиментальной инвестиционной активности, срок службы любого объекта не может быть рассчитан более чем на несколько десятков лет. А далее - подлежит сносу. Вот тебе и памятник-времянка! И ладно, если бы существовала только эта несуразность. Но быстро обнаружилась и другая. Дощатый настил способен выдержать лоток или ларек или, в крайнем случае, лавку. Впрочем, выдержит и нечто многоликое и безвкусное, обволакиваемое словом «коттедж». Но весомое и монументальное соорудить никак не получается. В обратном случае дощатый островок немедленно начнет погружаться в неприглядную жижу. Причем, никто толком не знает, насколько глубока трясина: то ли соответствующих измерительных приспособлений нет, то ли охотников заняться этим делом никак не найдется. Но факт налицо: отдаленность поверхности трясины от дна неизвестна, как неизвестно и то, из чего, собственно говоря, состоит то самое таинственное дно.
Стоящие на обрывках настила презрительно посматривают на тех, кто барахтается между дощатыми островками, и обзывают бедолаг «совками». Эрзац-суша, действительно, место не для всех. Работает некий механизм отбора, при котором подлый уступает место только еще более подлому. Тем, кто отбор прошел, хотелось бы слыть сливками общества. Но какие сливки могут быть у трясины? Скорее, липкая тина или грязная пена. Чтобы как-то смазать подобные ассоциации, «сливки» тужатся выглядеть посолиднее: не скупятся на дорогие костюмы и башмаки, перстни и часы. Но предательская печать вульгарности слишком отчетливо проступает на их раскормленных физиономиях. Кто-то тщится держаться с достоинством, а выглядит спесивым; кто-то стремится быть влиятельным и даже незаменимым, а кажется чванливым. И зрелища предпочитает для «подлатавшихся» босяков. И выпивкой запасаются для разбогатевших биндюжников.
Напрасно искать среди политиков - государственных мужей; среди бизнесменов - зачинщиков важных и конструктивных дел; среди иерархов - духовидцев и праведников; среди художественной богемы - создателей нетленных творений. Так кто же они? Русский язык, к сожалению, бледнеет и беднеет, когда пытаешься дать точный термин этому выводку происходящей фантасмагории. Приклеилось к той публике не слово, а аббревиатура английского словосочетания - ВИПы, переводимого на наш язык, как «очень важные персоны»
У каждого из ВИПов забот полон рот. Голова просто трещит от неотложных дел. Ведь стоит только устроить себе передышку, как тут же затрут, растопчут и забудут. Вся энергия уходит на то, чтобы занять место подальше от края, а иначе могут еще более пододвинуть к этому самому краю. А затем и спихнуть с настила. И никто не протянет руку помощи. Сколько таких прискорбных случаев уже было! Не счесть.
И потому стремятся держаться вместе, и в то же время каждый - сам по себе. Все - в напряжении, хотя стараются вида не подавать. В качестве защитной реакции, каждый источает яд злобы, зависти или алчности. Индивидуальные яды сливаются в единое марево, застилающее собой само солнце. А когда наползает ненастье, то дождевые капли, проходя сквозь марево, представляют собой не живительную влагу, а какую-то совсем другую субстанцию, от которой выпадают волосы на голове, тускнеют глаза, а лица покрываются буграми и бородавками. «Слишком много отравы в окружающей среде!» - сокрушаются экологи, имиджмейкеры и специалисты по пластической хирургии. Ведь ВИПам необходимо производить впечатление, они рассчитывают стяжать любовь и восторги. Но даже те из них, кто внешне привлекателен, выглядят всего лишь сутенерами и карточными шулерами. И жены у них, несмотря на «шикарный прикид», непоправимо смахивают на дорогих «девочек по вызову». Да и откуда взяться приличным дамам. Ныне все «леди» солируют в стрип и пип -шоу. А других леди просто нет.
ВИПы не любят вспоминать свое «босоногое детство» и буйную юность; не хотят подобного начала жизни для своих детишек. Поэтому отправляют отпрысков набираться ума-разума за тридевять земель. Многие состоятельные женщины даже рожают за морями-океанами. А новоиспеченные отцы мечтают о том, что их сыновья не станут разбойниками или пройдохами. Новоиспеченные роженицы истово-неистово надеются, что их дочери не повторят непростую судьбу матерей. Но если сыновья не станут разбойниками, а дочери - «девочками», то кем они тогда могут быть? Ответ зависает в перенасыщенном ядовитыми испарениями воздухе, конденсируется в горько-соленые капли прозрачной правды; та каплет на вопрошающих, пятнает с таким трудом отстиранные репутации.
Любой ответ неприемлем по существу. Ведь, если дети вырастут принципиально иными, чем их родители, то тем самым волей-неволей начнут опровергать деяния своих отцов и стыдиться своих матерей. Возможно, будут откровенно презирать тех, от кого произросли. Станут избегать упоминать свои отчества и менять свои фамилии. Опять предстоит война, но уже не между кланами, партиями и «семьями», а война внутри каждой семьи: поколение на поколение. Жестокий удел. В случае поражения старших, отцы-основатели дощатого настила будут названы собственными же детьми национальными преступниками или просто «грызунами». А если в победителях окажутся отцы-основатели, то останутся без детей. И кто - же тогда будет продолжать столь тяжко начатое дело? Нет покоя в родном отечестве.
Если же дети будут подражать своим родителям, то навсегда останутся в «сынках» и «оборотнях», а дочери вырастут в похабных девок, еще более бесстыжих, чем их «мамки». Воровские традиции так разовьются, что от дощатого настила не останется ни щепки - все растащат. Снова всех тогда ждет безальтернативная трясина, из которой только-только выбрались, перетопив стольких друзей и врагов. Куда не кинь - всюду клин. Ситуация просто тупиковая, схожая с той, в которой оказывается пожизненно заключенный в тюрьме, расположенной на острове посреди студеного озера.
Пока ответ на вопрос: «Кем будут детки ВИПов?» - ищет свое оформление, дети рождаются, растут и пытаются на кого-то походить. А так как набор образцов для подражания более чем скуден, то они тщатся выглядеть секс-символами - стремятся одним своим видом вызывать ассоциации с предметом, выпирающим из драных джинсов или стараются казаться влажным вместилищем. Подобный гипер-эксгибиционизм, конечно, шокировал бы многоопытных куртизанок былых эпох. Но ВИПы только утешают себя: «Хорошо, что не наркоман».
Дети были сущим наказанием и для пламенных революционеров, сумевших превратить огромную страну в гигантский котлован. Все силы революционеров уходили на испепеление, низвержение, сокрушение. Стоит ли удивляться тому, что дети вождей пролетариата становились пьяницами, неврастениками, шизофрениками, отщепенцами и матереубийцами. Ведь, если бы ребенок стремился вырасти нормальным человеком, то он неизбежно бы оказывался предателем «дела партии». Не мог человек стать нормальным, не отвергая глумлений над святынями и над историей своей страны. Уродство, физическое или моральное, - вот что объединяло несчастных отпрысков революционеров.
Детям ВИПов хочется каких-то свершений. Они готовы даже слиться в некое движение. Их не пугает перспектива того, что придется идти по головам тех, кто барахтается в трясине. Они смутно догадываются, что за родителями числятся дела похуже. Но куда идти? Чего достигать? Кругом одни лавки. В университетах торгуют дипломами, в больницах - надеждами на выздоровление. Во внебюджетных социальных фондах - заказами на государственные закупки, в правительстве - нефтяными вышками. Установились прейскуранты информационного наката в редакциях газет и журналов; есть твердые проценты отката для депутатов, умеющих пробивать дорогущие проекты. Будущее видится ясным и простым: приказчик, старший приказчик, потом - хозяин лавки. А юная душа взыскует высоты и воздушных замков, молодой задор - величия. Мир - это ведь не только топи да трясина.
По краям расползшегося болота высятся храмы и княжеские хоромы, красавцы-монастыри, строгие кремли и царские дворцы. Но построены они давно, когда университетов не кончали, ассигнаций не знали, электричеством не пользовались. Да и вообще непонятно, как жили. А жизнь нынешняя требовательна и сурова. Достаточно взглянуть на тех, кому не досталось места на дощатом настиле. Они бестолково сражаются со своей беспомощностью, барахтаясь в жутком месиве, порой грозят ВИПам кулаками или облупившимися красными древками. Гвалт среди тех бедолаг стоит, как на птичьем базаре. Раньше им вообще не разрешалось говорить, а позволялось лишь поддакивать и одобрять. Теперь толкуй, о чем хочешь. Вот они и разорались, к тому же все разом. Никто, конечно, никого не слушает. Но если все-таки постараться вникнуть в то, о чем кричат бедолаги, то нетрудно убедиться в том, что их словарный запас не отличается большим разнообразием.
Многие из барахтающихся в трясине мечтают добраться до предприятий, которые превратились в груды ржавого железа, или до военных баз, давно разворованных «защитниками Отечества». Они упорно надеются найти то, что рассыпалось, истлело, превратилось в мусор и стало достоянием помойки. Они громко чертыхаются, поминают дьявола, бесов и чьих-то матерей, которые были падшими женщинами. Они чувствуют себя обманутыми злодейкой-судьбой: им кажется, что они стали жертвой наваждения, что еще немного - и ядовитое марево развеется, трясина рассосется и сквозь нее проступит сказочный град-Китеж в окружении индустриальных гигантов, рабочих поселков и микрорайонов. Мимо монументальных зданий сталинской эпохи, расположенных в центре такого града, снова пойдут первомайские демонстрации с кумачовыми стягами. Снова будут чествовать каменщиков-ударников коммунистического труда и знатных доярок - тоже ударниц того же самого труда. А пропагандисты будут нещадно клеймить «загнивающий Запад» и «алеющий Восток».
Совсем спятившие от невзгод и обид горе-строители светлого завтра мечтают о том, что вот-вот оживет мумия вождя, который всех ловкачей и пройдох выведет на чистую воду. И всем сразу же станет понятно - кто есть кто. Но их упования неизменно вязнут в разливах траурно-радужных пятен мазута, в мертвых зонах, заполненных растворами вредоносных химикалий.
Пребывающие в трясине спрашивают у пустоты над своей головой: «Как так получилось? Почему мы здесь?» Вопросы эти отнюдь не праздные. Несмотря на дурную наследственность, «трясинники» - люди. В каждом из них, изначально, еще при самом рождении была заложена вера в то, что человек появляется на белый свет вовсе не для того, чтобы задохнуться в миазмическом болоте или захлебнуться собственными испражнениями. Человек с младых ногтей жаждет справедливости, жаждет даже тогда, когда вокруг текут реки крови. Именно во имя торжества справедливости и доносили на своих друзей и близких, поносили идейных противников, беспощадно истребляли классовых врагов. Не жалея себя, денно и нощно рыли могилу для огромной империи и всех ее несознательных жителей. Месили кулаками, давили ногами, «прессовали», гноили, перекручивали и выворачивали наизнанку - трудились, от темна до темна и даже ночи напролет.
Ведь рыли не какой-то там фундамент, а котлован-котлованище, невиданный и неслыханный; глубили и глубили преобразования до остервенения, до полного истощения собственных сил. Землю выкидывали в разные стороны. Кое-где соорудили оборонительные валы. Надругались над Матушкой - Россией всласть и вволю, как только выдумки хватило. А дальше сыра - земля и сама стала уходить из - под ног. Возникли бездонные провалы, будто бы карстового происхождения. Не заметили и того, что реки крови, слез, наряду со стоками индустриальных гигантов, устремились как раз в этот котлован.
Если бы можно было как-то выкачать или выгрести скопившееся непотребство, то тогда котлован можно было назвать выгребной ямой. Но где найти подходящий резервуар? Или новую площадку для подобного «искусственного моря»? Поэтому и название трудно подобрать данному пространству. Сооружением никак не назовешь - сущее недоразумение.
Некоторые бедолаги, теряя последние силы, пытаются ухватиться руками за обломанные края дощатого настила. Но их тут же отгоняют специально нанятые для этих целей охранники - дюжие молодцы, справно несущие свою службу. Как-никак, а все же - частная собственность, и она должна быть неприкосновенной.
Кроме тех, кто ходит по настилу, и тех, кого к настилу не подпускают, есть еще поднастильники - те, кто обитает под настилом. Иногда их именуют «танкистами», потому, что они живут в канализационных колодцах, люки которых закрываются тяжеленными чугунными крышками. Эти люди держатся особняком, исключительно молчаливы и все свои усилия направляют на то, чтобы припасть ртом к щелям в дощатом настиле и урвать немного воздуха. Впрочем, на людей они мало похожи. Питаются объедками, дурно пахнут, слабо озабочены гендерными различиями. Они стараются не быть на виду, предпочитают сумрак подвалов, заброшенных бомбоубежищ. Они плотно облепили испод настила, являются продуктом этого шаткого новообразования - напоминают моллюсков, которые прирастали к днищам деревянных кораблей. Им ни до чего нет никакого дела; лишь бы освежиться или уколоться, или наглотаться фармацевтических снадобий и забыться. И до них никому нет никакого дела -
Бомжи, естественно, смердят, и тяжелый дух просачивается сквозь щели, пропитывает собой нижние атмосферные слои, становится доминирующим запахом, основой воздуха, которым вынуждены дышать ВИПы. Последние ропщут и возмущаются. Тяжелый дух нарушает их права на хорошую жизнь, которая все никак не утвердится, чтобы стать нормой. Дощатый настил пытались дезинфицировать, поливали какой-то дрянью, от которой испарения становились еще более отвратительными. Борясь за свои права, некоторые ВИПы пытались убедить бомжей, чтобы те отлипли от испода настила.
- Вы - дно, вам и лежать на дне. Никто вас там не станет беспокоить. А здесь вы только атмосферу портите.
Но есть ли вообще дно у трясины? Этого толком никто не знает. А бомжи, тем более, не хотят искать это дно. Кстати, ведут себя тихо, не жалуются в высокие инстанции и международные организации. С виду безобразные, добрые внутри - они являют собой коллективный портрет Дориана Грея, который пребывал в тени, искажался и старился вследствие безудержной порочности оригинала. Нищета бомжей и блеск ВИПов находятся в тесной связи. Это всего лишь разные лики одного и того же явления.
Но от бомжей, действительно, нет никакого прока. Хотя бы они подпирали собой настил, служили бы сваями, осклизлыми от сырости. Так нет же, прилепились к настилу и тихо разлагаются, а вместе с ними подгнивает и сам настил. Ужасом безысходности веет снизу. Опор нет, и не предвидится. Столпы общества остались в «темных веках». Глыбы давно измельчены в щебень, который непонятно на какие нужды извели.
За краем болотины, там, где стоят монастыри и кремли, изредка мелькают бедно, но опрятно одетые люди. Появляются и вновь исчезают, чтобы снова объявиться вскоре. Они носят пригоршнями землю и бросают ее в ненасытную топь - и так изо дня в день, без выходных, праздников и отпусков. Техники нет, давно развалилась, сопрела или продана по сходной цене теми, кто мастерил дощатый настил. Земли в отвалах, оборонительных редутах, терриконах, конечно, много. Но много в ней и битого стекла, гнутых гвоздей, чьих-то костей, черепков и черепов. Приходится землю просеивать, а уже затем, подхватив пригоршней, нести к топи. Многие уже состарились за этим неблагодарным занятием - ведь результатов их скорбного труда совсем не видно.
Но и присоединяться к ВИПам они не стремятся, и, конечно же, не желают лезть в трясину, чтобы пополнить массу «совков». Положение у них незавидное. Ведь даже самой долгой жизни не достанет, чтобы завалить трясину землицей - тем более принесенной в пригоршнях. Да и слишком мало тех, кто пытается вернуть русскую землю, разбросанную там и сям, на ее исконное место. Те, кто носят землю, знают это. И, тем не менее, не отступаются от своего. Они знают и о том, что их роль - быть крайними. И все же, не стремятся как-то улучшить свою жизнь. Ведь они - правнуки недобитых, внуки неблагонадежных, дети сталкеров. Они - потомки тех, кто замышлял величественные монастыри и полнил красивые храмы звуками искренней молитвы. Они помнят и почитают тех, кто утверждал хоромы и дворцы, расширяя пределы империи. У них особое чувство вины. Их гонит стыд неоплатного долга.
Они сохранились не потому, что хотели выжить любой ценой, а благодаря недосмотру доносчиков и палачей. Их давно не должно быть на этом свете. Не те нынче времена, чтобы жить не по лжи. Такой роскоши теперь мало кто может себе позволить. Но, оказывается, не перевелось еще племя упрямых подвижников! Да, они хотят засыпать землей клоаку, ставшую братской могилой для нескольких поколений людей. Да, они понимают, что не увидят плодов своих тяжких трудов. Но идут в своих изношенных башмаках, идут и идут, предпочитая добровольную каторгу обществу «джентльменов удачи». Ведь своя земля и в горсти мила.
Господи! Дай им терпения и выдержки!
Ободри в минуты уныния. Пусть их успеют увидеть новые поколения.
Пусть самые выносливые и отважные из молодых захотят пойти тем же путем чести и достоинства!
3. Re: Дорогая моя столица
2. Re: Дорогая моя столица
1. Re: Дорогая моя столица