Дорогая моя столица

1. Об обществе

2. Экономический терроризм

В середине 70-х годов минувшего века на советской эстраде появилась женщина-клоун. Довольно необычное явление для черно-белой графики «культурно-идеологического фронта» тех лет. Одетая в хламиду, рыжеволосая, более чем пухлая, с прокуренным, но сильным голосом, она выглядела нелепой и вульгарной. Совковый вариант «Смешной девчонки» (этот американский фильм вышел в конце 60-х годов, был в отечественном прокате), которая на самом деле не столь уж весела, а разочарована в людях, вызвал у публики сочувственный отклик. Женщина редко решается быть причиной смеха, объектом скабрезных историй. В старину таких женщин показывали в ярмарочных балаганах для глумливых издевательств жестокосердной черни. Обычно клоунессы демонстрировали какое-нибудь свое уродство, бесстыдничали и безобразничали на сцене под улюлюканье пьяной толпы, становились удобными мишенями, в которые летели тухлые яйца или подгнившие помидоры...

Рыжий клоун как олицетворение невезучести в этом мире - самый смешной. Он непроходимо туп, хронически нерасторопен. Над ним беспрерывно подтрунивает или откровенно измывается клоун белый. Рыжий выглядит форменным дураком в диалогах с конферансье, вечно стремится оказать циркачам какую-нибудь «медвежью услугу», а те отмахиваются от него, как от назойливой мухи. Он необыкновенно популярен среди детей, потому что - взрослый, а ведет себя, как неуклюжий малыш. Во все времена он любим голытьбой, которая с жадным интересом наблюдает, как постоянно проваливаются все грандиозные затеи паяца; голь перекатная от души хохочет над этими провалами и утешает себя тем, что кому-то живется труднее. А тут вдруг на сцене - женщина. Конечно, она разведена, одна растит ребенка. Конечно, не прочь выпить, чтобы тоску залить. Что и говорить: положение у нее трудное.

Женское дело - увлекать и соблазнять, цвести и плодоносить. Более возвышенный вариант - очаровывать и завораживать, быть объектом преклонения и обожания. Но в приземленном ХХ в. возвышенные варианты канули в Лету. В советскую эпоху выделяли женщин-тружениц: доярок-рекордсменок, шустрых ткачих. Их портреты красовались на Досках почета. А тут вдруг вышло на всеобщее обозрение нечто, более похожее на чучело, чем на женщину советского образца, всем своим видом намекая на свою не сложившуюся личную жизнь. Но все эти намеки сопровождались надсадным хохотом, ужимками и кривлянием. В общем, смех сквозь слезы.

Столь необычное амплуа принесло женищине-клоуну популярность. Некрасивой Б.Страйзенд (актрисе, сыгравшей главную роль в фильме «Смешная девчонка»), тоже удалось добиться популярности в США и быстро стать влиятельной фигурой в Голливуде.

Шутовство - древнее занятие. Еще при царе-Горохе уже был и шут гороховый. В те стародавние времена еще и ярмарочных балаганов не существовало, а шуты (карлики, горбуны и прочие уродцы) в живописных лохмотьях важно расхаживали по палатам княжеским и по королевским замкам, постоянно получая тычки и затрещины от челяди, гостей, а то и самого «хозяина дома». Шут - это антипод правителя, постоянно напоминающий всем своим нелепым видом, что от великого до смешного - всего лишь шаг. Поэтому в его обязанности и входило высмеивать речи ближайших приближенных правителя, пародировать их жесты, походку. Он мог перебивать и правителя, зацепиться за услышанную «несуразность», и превознести ее как наивысшую мудрость. Ему разрешалось многое из того, что не могли себе позволить люди, обремененные понятиями о чести и достоинстве. При этом каждый из присутствующих, мог обозвать его каким угодно прозвищем. Глядя на шута, обычный человек непроизвольно думал о себе как о баловне судьбы.

Шут - жалок, низок, беззащитен, порочен. Это - урна для плевков. Он все видит как бы в перевернутом виде: прекрасное считает безобразным, а безобразное - достойным восхваления. Умные мысли опошляет саркастическими репликами, добродетель воспринимает как ханжество; он не любуется героем, но видит на его оружии пятна грязи или крови. Его не воодушевляет женская красота, но он может учуять запах пота, исходящий от подмышек красавицы.

Правитель должен быть милостив и справедлив; шут - всегда жесток и вздорен. Правитель - мудр и возвышен в своих помыслах. Шут - глуп и мерзок в своих желаниях.

Тема «шут-правитель» зазвучала из уст и нашей клоунессы, с успехом исполнившей шлягер «Все могут короли». В этой песне говорилось о том, что короли действительно могут почти все, но вот жениться по любви у них не получается. Клоунесса не только понравилась советской публике, но и тогдашним правителям. Другими словами, балаганный персонаж стремительно расширил свою аудиторию и становился приметой времени. Советские правители неудержимо ветшали, становились беспомощными, ходячими куклами. Они пародировали самих себя, некогда боевых и задорных строителей коммунистического завтра. Брежнев в расцвете лет был весьма представительным мужчиной и пользовался заслуженным успехом у женщин. Он отличался и хорошими организаторскими способностями - за считанные годы поднял Запорожье из руин. Но во второй половине 70-х партийный лидер ходить стал как-то странно, и говорить «нечеловеческим голосом» - неизбежно превращался в персонаж для бесчисленных анекдотов. Подстать ему была и свита: всем далеко за 70 лет - подагрические маразматики, движущиеся карикатуры на водителей общества. А, тем не менее, система, построенная ими, продолжала исправно функционировать уже сама по себе.

Когда правители недужат, впадают в пороки, слабеют или нравственно опускаются, шуты делаются в «доме» влиятельными фигурами. Иногда правители становятся вровень с шутами, и уже не сразу разберешь, кто из них кто. Шутовство в эпоху застоя стремительно расползалось. На концертах, собирающих многотысячные толпы зевак, все чаще выступали зубоскалы, которые плохо понимали, в какой они стране живут, тужились вспомнить свое имя после пьянки, гримасничали, радовались тому, что зрители «принимают их за своих». Их появление на кое-как сколоченных подмостках приветствовали пролетаризированные массы; этих насмешников, «откалывающих номера», ждали и телезрители по праздникам.

Поэтому ничего удивительного нет в том, что современные шуты стали требовать к себе уважения. Брызгая слюной, они возмущались, когда их иногда пинали, когда не считали писателями или артистами - творческими личностями; когда за выступления выплачивали гонорары не по высшим ставкам и не пускали на театральные сцены. В юмористы, прибауточники охотно записались врачи и конструкторы, преподаватели вузов и журналисты. Балаганное дело становилось престижным занятием.

В моду вошли клетчатые брюки, пузырящиеся наверху и сужающиеся книзу. В таких брюках ранее блистал на арене Карандаш. Женщины охотно напяливали на себя огромные кепки ярких цветов с гротескно большими козырьками. В таких кепках смешил публику «солнечный клоун» (Олег Попов). Буффонадные аксессуары выплеснулись на улицу. Замашки скоморохов («приколы») вошли в будничную жизнь. Красавицы охотно разрисовывали губными помадами свои рты, делая их в виде сердечек или бабочек. В мешковатых брюках щеголяли молодые люди. Клоун Никулин слыл самым популярным киноартистом. При полном аншлаге шли фильмы «Его звали Арлекино», «Чучело», рассказывающие о личной трагедии шута. А кудрявый певец неопределенной сексуальной ориентации пробил себе дорогу на музыкальный Олимп шлягером «Куда уехал цирк». Соответственно в цирках стали организовывать грандиозные эстрадно-развлекательные представления, приуроченные к юбилеям советской эпохи и прочим коммунистическим праздникам.

Большинство «звезд», определивших блеск и нищету советской эстрады последней четверти ХХ в., «зажглись» под куполом цирка - самого лучшего цирка в мире! В ходе этих грандиозных представлений весь вечер каламбурил на манеже очередной «любимец публики», запанибрата обнимался с певцами и певицами, акробатами и жонглерами, был для них Петей, Степой, Федей; певцы и певицы, акробаты и жонглеры, в свою очередь, - Аллой, Валерой, Ларой, Гошей. То была тусовка своих по духу, по мироотношению - они выставляли себя на потеху публике. Но коли наступало время безвластья, шуты ощущали себя силой, а не предметом для глумления толпы, и уже требовали от публики восхищения, преклонения, доходящего до восторженных всхлипов.

Скоморошничество, скалозубство становились стилем жизни, образцом для подражания, неким общественным движением. Что было делать в этой среде трагически серьезному Высоцкому? Вот он и умер на рубеже 80-х годов. Поэты умирают не от болезней, а от безысходности. И Башлачев почему-то выбросился из окна. Чуть позже пристрелили Талькова... Шла отбраковка. Русский городской романс, баллады заглушались «новой волной», которую гнали фигляры.

Стар да мал - не случайно ставятся вместе. У одних память стерта, у других видение перспективы пока отсутствует. Из государей-императоров российских никто не доживал до «пенсионного возраста». Тяжела шапка Мономаха. Под закат ХХ в. мы обнаружили целую галерею персонажей, которым давно пора было поселиться в домах-интернатах для престарелых, но которые все еще что-то не успели сказать существенное народу, или сделать что-то весьма примечательное для народа. Разумеется, эти персонажи выглядели с каждым годом все комичнее и все беспомощнее: руки дрожат, губы трясутся, нижние челюсти не слушаются, взгляд остекленелый... И это правители огромной страны! Смех, да и только.

Из документалистики выделялся «Фитиль» - сатирический журнал, сборник курьезов хозяйственной жизни, а точнее откровенного головотяпства. «Фитиль» любили смотреть домохозяйки, директора предприятий и даже генсеки.

Приятно, когда лица, стиснутые усталостью от тягот строительства самого гуманного и справедливого общества, вдруг озаряются улыбкой. Но когда все остальное, кроме забавного, раздражает людей - это тревожный симптом. А советских людей начали раздражать бесконечные очереди и несмолкаемый рефрен пропаганды: «Лишь бы не было войны». Даже несокрушимая мощь армии раздражала. Даже неизменные победы хоккеистов и фигуристов на международных турнирах.

Легион профессиональных насмешников прибывал в численности. Их деятельность стала наступательной и требовательной. Даже пантомимы приобретали кричаще балаганный характер. Если комичное - это высокое искусство, опирающееся на мастерство, талант, вдохновение, то балаганность является опошлением комичного. Опошление проявляется в скабрезных репликах, двусмысленных полунамеках, в пародиях на трагичное и драматичное. Балаганность вырастает из выгребной ямы, из стремления ущербных и ущемленных людей исказить хороший тон, нарушить выверенные пропорции, облачить нормальные чувства в хламиды сальных шуток. Наступление пересмешников на «молчаливое большинство» сопровождалось распространением среди обывателей скепсиса ко всему тому, что происходило в стране. Ироничную ухмылку у миллионов советских граждан вызывали потуги правителей вернуть народ на дорогу трезвости. И внедрение экономических стимулов для производительного труда быстро вырождалось в банальное воровство.

Ирония - это удел слабых. Ирония бесплодна в своей основе и способна породить лишь цинизм. Чтобы расширить поле для своих насмешек, сатиры нуждались в публике, состоящей из «пофигистов». А «пофигисты», в свою очередь, постоянно нуждались в подпитке балаганностью. В.Распутин в середине 80-х не случайно написал повесть под названием «Пожар». - Горим, братцы! - кричал он на всю страну. Но в его тревоге не было ничего смешного.

Другое дело - вечно веселый, хоть и лысый, толстяк с портфелем, откуда неустанно извлекает исписанные листки с анекдотичными историями и курьезными случаями. Вот он, фонтан остроумия, неиссякаемый источник словесных эскапад, внезапных оксюморонов. Этот толстяк, прочно поселившийся на телеэкране, позволял расслабиться после напряженного дня, отвлечься от надоевших проблем. Шут превращался в виночерпия или в хранителя ключей от склада бочек с хмельной медовухой; порой даже вырастал до медиума, до символа беспечности - воплощал собой Карлсона, этакого взрослого ребенка, который с серьезным видом глаголил сущий вздор.

Никто уже не смел пнуть шута, бросить в него тухлое яйцо или подгнивший помидор. Шут неудержимо забирался на недосягаемую для простого смертного высоту и вещал оттуда слушателям. И последние корчились от хохота, плакали от смеха, кричали: «Ой, не могу!» - и «тащились» от одного вида сатира. Веселящий газ юмора заполнял залы филармоний и летних театров, сочился в квартиры из телеэкранов и радиоприемников. Осадить шута за вульгарность и пошлость означало убить смех - совершить тягчайшее преступление. Убить смех! - что может быть кощунственнее в этом шатком мире. Люди и так исстрадалась от сложной международной обстановки, от жизни впроголодь, от пустых полок в магазинах, от несбывшихся заверений и обещаний правителей, почивших в бозе. Смех звучал все торжествующе. Пересмешники ходили с видом именинников.

И относительно молодой правитель страны, пришедший на смену престарелым генсекам, тоже пытался шутить, старался не замечать того, что его инициативы искажаются и результаты этих инициатив противоположны ожидаемым. Новый правитель много ездил по стране и миру, охотно общался с простыми тружениками, часто выступал с пространными речами на официальных собраниях и церемониях- призывал к действиям и переменам. Он не заметил того, что клоунада, превратившись в стиль советской жизни, стала затягивать и его, как хмарь, как наваждение.

Клоун смешон потому, что постоянно попадает впросак. Он неизменно обмеривается, обознается, ошибается в своих расчетах. Вот он повторяет фокус иллюзиониста - сыплет в цилиндр клочки бумаги в надежде вытащить оттуда красивый букет и подарить его обворожительной наезднице. А вместо букета на арену сыплется пепел его несбывшихся надежд. Или планирует разыграть администратора цирка, и сам же становится жертвой розыгрыша.

Вырубленные виноградники стали ответом на потуги власти избавить народ от засилья водки и сивухи. Правитель искренне надеялся разбудить у советских людей созидательную энергию, уснувшую в послевоенные десятилетия: разрешил кооперативы. Но вместо производства потребительских товаров народившаяся армия шкодливых спекулянтов образовала затор на пути страны к экономическому росту.

Правитель любил свою супругу, которая выгодно отличалась как внешностью, так и образованностью от жен предыдущих генсеков. Она со вкусом одевалась, принимала деятельное участие в поездках мужа по стране и за рубежом, выступала в роли советника, надежного спутника жизни. А о ней распространяли грязные слухи и сплетни. Многие советские труженицы ее откровенно ненавидели за то, что она хорошо одета, что правитель считается с ее мнением.

Правитель стремился разрядить международную обстановку, накаленную скопившимися арсеналами оружия массового уничтожения. Но стоило рассыпаться берлинскому средостению, как вспыхнули этнические конфликты в СССР - и последовал крах империи.

Этот человек мало походил на своих предшественников. Он стремился избежать роли диктатора. А стал президентом уже несуществующей страны.  <...>

В годы его правления на сцену выползли сущие уроды, которые строили страшные рожи, разгуливали перед публикой в одних цветастых трусах, а порой и без оных, трясли своими толстыми задницами. Многие миловидные девушки стремительно превратились в похабных девок: они осваивали искусство раздевания, эротического массажа, группового секса и порнографии. Все эти перфомансы несли с собой мотив якобы разоблачения ханжеской советской морали. В балаганы превращались академические театры, творческие союзы, научные институты. Организаторов ГКЧП никто всерьез просто не воспринял. Естественно, так же несерьезно отнеслись к провозглашению независимости России. Уже не правящая группа, а атмосфера балагана формировала и выдвигала новых лидеров-имитаторов, чиновников-разбойников и прочих псевдоспасателей страны. Неизмеримо возросшая армия скоморохов неустанно трудилась в теле и радио-эфире, на престижных сценах, некогда относимых к «храмам искусств», создавая у зевак настроение беззаботности и нескончаемого праздника.

Появление на публике премьер-министра реформатора - полного антипода премьер-министру реформатору начала ХХ в.- только подтверждало старинное правило о том, что история повторяется дважды: сначала, как трагедия, а затем как фарс. Российский премьер-министр конца ХХ в. - это опереточный герой с пухлыми щечками, причмокивающими губками, коротенькими ножками и путаными речами. Одним своим видом этот персонаж фарса говорил: «Смотрите, я стал премьер-министром. Значит, в этой стране можно все!». Он сразу же превратился в знаковую фигуру, в знамя, перекроенные из былых полотнищ и транспарантов троцкистов, анархистов, интернационалистов и банальных пиратов.

Что тут началось! Скоморохи стали называть себя артистами, к тому же, народными (любимыми народом). Бандиты перешли в категорию успешных бизнесменов. ПТУ выросли до университетов и академий. На месте одного завода образовывалось два десятка, и каждый мини-завод возглавлялся генеральным директором или президентом фирмы. Реформаторы, перебивая друг друга, трещали о правах. Когда кто-то решался намекнуть им об ответственности, гневались, рвали рубахи на груди и грозились «лечь на рельсы». Они трансформировали, перестраивали, реструктуризировали, конверсировали, конвертировали, витиевато рассуждали о «пространственном развитии территорий».

Но знаний - не прирастало, заводы останавливались, люди нищали. Зато много смеялись. И было от чего. Президент, крепко «заложив за воротник», то представлял себя дирижером симфонического оркестра, то солистом танцевального самодеятельного коллектива.

Был буйным, вечно навеселе - этаким заводилой-забиякой. Постоянно врал и путался, частенько что-то обещал и никогда не выполнял обещанное. Конечно, уставал. Как-то лидер одной европейской страны напрасно прождал его полчаса у трапа самолета. Но у нашего президента в тот день не слушались, ни язык, ни ноги.

Самое смешное заключалось в том, что льстецы, бывало, сравнивали его с царем - в эти минуты он жмурился от счастья. Конечно, его никто не уважал. Он был движущейся карикатурой на президента, ожившим шаржем на правителя некогда великой державы. В итоге своей политической карьеры он стал предводителем шутов.

С шутами никогда не соскучишься. У них все шиворот-навыворот. И если шуту удается выдержать этот стиль, известность его только растет. Ведь никто от него и не ждет чего-то дельного и полезного. А раз получается все с точностью до наоборот, то шут оправдывает тем самым ожидания публики. Популярность шутов в те годы стала просто беспредельной. Та клоунесса, о которой упоминалось в начале эссе, затмила всех политиков, «властелинов дум» и кумиров по степени своего влияния на настроение общества. Она постоянно путала сцену со своим будуаром, а свой будуар воспринимала как сцену. Она, то полнела, то снова худела, то омолаживалась, то оперировалась в клиниках пластической хирургии, и обо всех этих событиях тут же сообщали самые многотиражные периодические издания. Как и подобает клоунессе, она постоянно искала любви, а находила одних проходимцев, конечно, часто заявляла, что не прочь еще раз стать матерью - и у нее ничего не получалось. Обещала быть к очередным праздникам стройной, а выходила к микрофону с тройным подбородком. Все делала так, как и положено королеве шутов. Естественно, ее просто не могли не наградить высшими артистическими званиями, государственными премиями, особняками, лимузинами. Походить на нее стремились тысячи женщин, уставших слишком серьезно относиться с жизни.

Появился целый выводок и других клоунесс, которые напоминали то бандерш, то спятивших домохозяек. Их успех у публики был настолько оглушителен, что несколько шутов даже облачились в юбки, нацепили бабьи кофты и платочки (или шляпки). Ряженные появились даже в Государственной думе. Один мужчина изображал из себя порнозвезду, другой избирался как либерал, а играл роль мелкого тирана. Одна женщина мало похожая на женщину, делала вид, что она - «гребень реформаторской волны».

Абсурдность ситуации состояла в том, что многие умные люди, всерьез озабоченные разрухой в стране, выглядели просто скучными занудами. Они пытались говорить с телеэкранов о вымирании населения, о зарастающих кустарником полях, о миллионах беспризорников. Под светом софитов все они выглядели явными неудачниками, черствыми сухарями, лишенными чувства юмора. Они просто не умели радоваться жизни. Папарацци умудрялись заснять этих людей то зевающими, то чихающими, то в довольно неприглядных позах. Газеты охотно печатали снимки умников - и всем было смешно. Эти умники входили в политику, как в комнату кривых зеркал. Только «зеркала» не отражали искаженные до неузнаваемости облики, а тиражировали на публику, всегда охочую до потешных зрелищ, перекрученные или уныло-постные лица, да колченогие фигуры. Эффект был поистине потрясающий. Ведь нет ничего нелепее встревоженного человека, оказавшегося в дурацком положении: когда вместо шляпы - на голове сковорода, а на пятки натянуты перчатки. Только идиот может прислушиваться к такому рассеянному простофиле. Итак, встревоженный состоянием дел в стране человек обращается к соотечественникам за поддержкой своих идей, а всем кажется, что он ерничает, подкалывает или рассказывает неудачный анекдот. Многие даже начинают подозревать, что этот ученый или лидер общественной организации страстно хочет походить на известного пародиста, но у него ничего не получается. Убедительнее нужно кривляться, обезьянничать, а не строить из себя невесть какого мудреца. В такой ситуации праведников посещает безумие, а поэты погружаются в молчание.

Страшен шут, не встречая ни от кого отпора. Ему хочется исковеркать все красивое, вдавить в грязь все высокое, опошлить все святое. Он стремится уродство возвести в норму, какого-нибудь жабуляка провозгласить в качестве образца для подражания, а какую-нибудь «веселую козу» сделать символом беззаботной жизни. Изощренный ум шута не знает отдыха. Озорники и забавники учреждают престижную премию «Золотой Остап» со всеми необходимыми аксессуарами для номинантов и лауреатов. Вечно живой Остап - эмблема эпохи, дирижер карнавала для фавнов и бесов, которые, готовясь к пышной церемонии награждения и последующего «фуршета», тщательно моются, бреются, причесываются, облачаются в смокинги и декольтированные платья с явным намерением изображать из себя «приличных людей». Бесконечный бал-маскарад шумит, гудит и как-то сам собой переходит в весьма серьезное действо. Шуты начинают требовать к себе подлинного уважения, настоящего восхищения. Они - соль земли и свет этого мира. Они - правда этой жизни. Да, они неприглядны, порочны, пошлы, отвратительны, но за неимением мудрецов и праведников, героев и мучеников, кому же, как не шутам наставлять, поучать и вести за собой общество, превратившееся в темную толпу.

Публику от подобных заявлений настигает дефолт (или столбняк). Немая сцена затягивается. А тем временем шуты возводят в политическую «звезду» совершенно осатанелую девку. И когда она утверждается в этой роли, начинают воспевать ее как эталон элегантности, изящества и красоты. И это происходит в стране, где полным-полно настоящих «писаных» красавиц. Один сатир ( худ. рук. театра, специализирующегося на эстрадных миниатюрах) ставит «Гамлета», и хотя сам более похож на сына жаркой Африки или Ближнего Востока, играет датского аристократа времен сурового средневековья. Королевна шутов торжественно венчается в Иерусалиме. Популярный массовик-затейник вдруг решил стать в столице лидером еврейской диаспоры и, конечно же, общественным деятелем. Другой - депутатом парламента. Третий - губернатором далекого сибирского края. И, разумеется, пошли бесконечной чередой юбилейные торжества - в лучших концертных залах и ресторанах: с фейерверками, канканами, розыгрышами, прибаутками, обжорством, свинством и скалозубством. Такой-то (имярек) 20 лет валяет дурака на сцене или на телестудии. А такая-то удачно строит из себя дурочку (но в данном случае галантная общественность не акцентирует своего внимания на возрасте клоунессы). Празднества идут днями и ночами, выливаются в затяжные турне по столицам, по городам и весям - в банальный чес, которым и раньше столь успешно занимались «дети лейтенанта Шмидта». Участники развеселых круизов, фестивалей, юморин хохмят, обнимаются, ухмыляются, поздравляют друг друга, славословят друг другу, затем кучкуются уже без публики: ставят фужеры пирамидками - и шампанское течет в фужеры сверкающим каскадом.

Чему же так радуются шуты? Что их так безудержно веселит и воодушевляет? Армия разваливается. Промышленность стоит. Деревни загибаются. Мор нашел на крепких мужиков в расцвете лет.

Затейникам и сатирам, действительно, хорошо, ведь они - шуты. Бардак в стране - для них самый лучший порядок. Они пируют, когда людей косит чума. Они веселятся, когда тысячи голодных детей бродят по улицам в поисках крова и куска хлеба. Они хохочут, потому что миллионы страдают. Они чувствуют себя пупом земли, потому что могущественная страна в их эпоху превратилась в мировое захолустье. Им, действительно, приятно и радостно, что столько людей до срока сошло в могилу - ведь шуты все воспринимают в перевернутом виде. Их алчность беспредельна. Их ненависть к людям не знает границ. Для них нет гениев, но они восхищаются храбрым портняжкой, который неутомимо гоняет свои модели по подиуму в аляповато скроенных одеяниях. Для них нет порядочных людей, но есть успешные предприниматели, которые способны внушить доверчивым обывателям, что фантики от конфет являются конвертируемой валютой. Они обожают экономические каламбуры, когда среди «своих» продается национальное богатство по бросовым ценам. Шуты рядятся в банкиров, а затем млеют от восторга, объявляя вклады «сгоревшими». Но шута просто тошнит от слова «благородный». Ему гораздо удобнее общаться с «гадким» и «сладким». Он искренне презирает любовь, но приветствует курортные романы. Он не верит в мужскую дружбу, но допускает взаимовыгодное партнерство, и, конечно, супружество геев. Даже при всем своем старании, он не способен увидеть в человеке образ Божий, но умиляется человеку падшему.

Апофеозом торжества шутов, пожалуй, стоит считать попытку двух карикатуристов - ремейкистов наполнить картину Репина «Заседание Государственного Совета» новым содержанием. Многосоставное полотно собрало целую плеяду наиболее известных шутов, сатиров, карликов, черных и рыжих клоунов. Все они облачены в парадные кители для высших должностных лиц времен Российской империи. Палаточный балаган на глазах у изумленной публики превратился в мраморный пантеон.