Переступая порог православного храма, мы входим в круг особых символов. Вообще говоря, любой порог переступив, любую книгу открыв, мы столкнёмся с особым символическим миром. А если говорить ещё шире, то и окружающую нас действительность мы постигаем через символы, и о Боге имеем представление во многом благодаря символам. Кругом и всюду нас окружают знаки, образы, символы.
Церковные символы выделяются из числа прочих тем, что хранят в неискажённом виде те переданные Богом человечеству откровения о Себе, которые Он благоволил открыть избранным от Него людям: пророкам, апостолам, святителям, иконописцам, песнописцам... Церковные образы отличаются от всех других образов ещё и тем, что они - душеспасительны, ибо Бог не стал бы предлагать людям знаний, которые были бы для них пагубны. Вернее сказать, Он не смог бы сообщить людям лживого образа, потому что через показываемые Им знаки, Бог рассказывает о Себе. А Он, по Его же слову, есть путь и истина и живот (Ин. 14,6).
Словами о том, что «Бог не смог бы...» мы не ограничиваем Божество, но повторяем вслед за преподобным Иоанном Дамаскиным, что «Бог может сделать всё, но не всё из того, что Он может сделать, Он хочет сделать. Поэтому, хотя Бог и может уничтожить творение, Он не делает этого, потому что не хочет» (Точное изложение Православной веры, кн.1, гл.14).
Услышанные духовным слухом и увиденные сердечными очами в бесконечных духовных мирах образы человек выражает земными средствами: словами, красками, звуками, формулами, камнями, деревом, одеждой и т.д. по вдохновению. Вдохновение... Какое лёгкое и одновременно ёмкое слово! Вдох как вдух, и вдох как вход. Однако и тяжесть ответственности в этом слове кроется огромная, потому что весь вопрос вдохновения состоит не в том, чтобы его получить и удержать, а в том, из какого духовного мира пришло к человеку направляющее его творчество вдохновение? Кто подсказал поэту, музыканту или художнику, как ему писать? Из каких источников пьют воду их Пегасы (имя «пегас» происходит от греческого слова πηγη - источник)? Кто внушил им (буквально: вн-ушил, т.е. вложил в их духовные уши) тот или иной образ? Истинен этот образ или лжив? Вот в чём вопрос существования всякого образа. И от решения этого вопроса зависит: быть образу или не быть?
Чтобы убедиться в истинности образа, а именно в том, что он получен от Бога, а не от Его противника (причём, если образ не получен от Бога, значит, он внушён от диавола, и это - непременно, поскольку третьего не дано:кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает (Мф. 12:30), нужны в иных случаях столетия, нужны поколения, нужны миллионы людских судеб. А цена проверки - вечная жизнь или вечная погибель этих людей. Например, чтобы убедиться в лживости коммунистических образов понадобилось 70 лет, миллионы искалеченных жизней, тысячи загубленных душ, десятки разбитых государств. А такому бесспорно истинному словесному образу как Псалтирь насчитывается 3000 лет. Сотни поколений, упражняясь в чтении и изучении этого образа, открыли для себя дверь спасения, узнали путь к Богу.
В православной Церкви, как в спасительном ковчеге, собраны образы, истинность которых запечатлена мученической кровью, подтверждена чудесами святых при жизни и по смерти, доказана нетлением мощей людей, почитавших эти образы, и огромная ответственность ложится на тех, кто пытается эти образы переиначить, переосмыслить, перестроить, перевести...
* * *Таково небольшое предисловие, перейдём теперь к предмету нашей статьи. Как мы уже сказали, образы могут быть зрительными, словесными, музыкальными, архитектурными и т.д. Так, образ непостижимого Божия воплощения выражен как с помощью красок на иконе, так и в словесном виде. Икона носит название «Знамение», и хорошо известна православным, а вот словесный образ Боговоплощения, вернее сказать, один из множества таких образов, мы сейчас внимательно рассмотрим. Речь идёт о Богородичном тропаре 8-й песни Великого канона преподобного Андрея Критского.
«Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева, внутрь во чреве Твоем плоть исткася, темже Богородицу воистинну Тя почитаем».
Русский перевод: «Пречистая! Мысленная багряница - плоть Еммануилева соткалась внутри Твоего чрева как бы из вещества пурпурного, поэтому мы почитаем Тебя, истинную Богородицу» (Кедров, 1915).
Предлагаю сравнить два этих перевода, но не для того, чтобы заключить, что образ, который несёт в себе церковнославянский текст, вернее и выразительнее образа, который создан русским переводчиком. Ради такого вывода и трудиться не стоит: он очевиден сам собой. Предлагаю сравнить переводы не столько для критики, сколько для того, чтобы лучше понять содержание тропаря. Всё познаётся в сравнении, и нам через сравнение текстов легче будет увидеть красоту, запечатленную в словесном образе, который хранит православная Церковь.
Подобного рода работа совершена Натальей Афанасьевой в статье «О "певческом" переводе Херувимской песни на русский и украинский языки архиепископа Тульчинского и Брацлавского Ионафана (Елецких)» (http://www.blagogon.ru/biblio/347/), где автор на примере сделанных архиепископом Ионафаном переводов показывает, какие изменения происходят в словесном образе Херувимской песни от перемены слов, а также от перемены их порядка, и через этот показ раскрывает перед читателем самую Херувимскую песнь в её полноте и красоте, что является, на мой взгляд, особым достоинством работы Н.Афанасьевой. После прочтения подобных работ можно сказать, что и архиепископ потрудился не зря, но своими обезображивающими (в смысле нарушающими словесный образ) переводами дал увидеть по-новому величие нашей Херувимской песни.
IIПервое, что бросается в глаза при сравнении церковнославянского и русского переводов, это обращение к Божией Матери, которым начинается русский текст: «Пречистая!...»
Зачем же так сразу и так громко? Эдак и напугать можно... Если же говорить серьёзно, то в церковнославянском тексте обращение к Богородице исполняется «пиано», а в русском - «форте». Впрочем, дело не в громкости. Ведь и по-церковнославянски читая этот тропарь, можно обратиться к Богородице в полный голос. Дело в том, что имя Божией Матери в церковнославянском тексте стоит в центре, а в русском переводе сдвинуто в начало тропаря. Порядок слов нарушен, а вместе с ним нарушена композиция всего словесного образа, он вышел в русском переводе перекошенным.
Ως εκ βαφης, αλουργίδος Άχραντε, η νοητή πορφυρĩς, του Έμμανουήλ...Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева...
Имя Божией Матери, на какой бы язык не переводился этот тропарь, должно стоять так, как оно стоит в оригинале - посредине двух фраз. Поставленное в любом другом месте имя Богородицы нарушит словесный образ, созданный преподобным Андреем Критским, поскольку через обращение к Ней - Пречистая (Άχραντε) - эти две фразы («яко от оброщения червленицы», и: «умная багряница Еммануилева») сплетаются в единую словесную нить. Стоит только переместить имя Богородицы, как словесная ткань всего тропаря качественно изменится. Убедиться в правоте наших слов помогает обращение к зрительным образам Боговоплощения - иконам Знамение и Благовещение.
Две молитвенно воздетых руки Богородицы на иконы Знамение создают зрительную симметрию, которую можно уподобить словесной симметрии нашего предложения. Правая рука - первая фраза, левая рука - вторая, а посередине сама Богоматерь. Написать обе фразы до или после обращения к Ней, как это сделано в русском переводе, это всё равно, что обе руки Богородицы развернуть в одну сторону. Вообразите себе этот вид: обе руки Богоматери повёрнуты влево. Что выйдет? У образа выйдет другой смысл и другое значение.
Те же композиционные закономерности мы видим на иконе Благовещения, а именно, архангел Гавриил приближается к Деве с Её правой 
стороны. Если смотреть на икону глазами молящегося, то движение Архангела совершается слева направо. Таково, вообще говоря, направление движения в иконописи. Вход Господь в Иерусалим, Введение во храм Богородицы, Сошествие во ад Господа, Сретение Господне... На иконописных изображениях этих событий, главные фигуры движутся, как правило, слева направо. С чем это связано? С действующими подспудно в нашем сознании противопоставлениями левого и правого, нижнего и верхнего. Мы и слова пишем слева направо в отличие от иудеев или китайцев. В этом особенность христианского восприятия, и развёртывание иконописного сюжета соответствует направлению христианской письменности.
Теперь представьте себе, что на иконе Благовещения архангел Гавриил приближается к Деве Марии слева. Согласитесь, что при таком расположении фигур, образ решительно изменится. Во-первых, по христианским представлениям, слева к человеку приступает чуждая ему сила. А во-вторых, нарушится та композиция, которая составлена на иконостасе из трех его частей, а именно: левой створки Царских врат, правой створки, и первой иконы местного ряда иконостаса, на которых изображены: архангел Гавриил, Богородица и Господь. Этой последовательностью образов, этим, так сказать, триптихом изображено в красках то, о чём мы читаем в 1-м икосе Акафиста: «Ангел предстатель с небесе послан бысть рещи Богородице: радуйся! и со безплотным гласом воплощаема Тя зря, Господи, ужасашеся...». Попробуйте поменять местами фразы, и выстроить начало этого предложения, допустим, так: «Сказать Богородице: радуйся! послан был ангел с небес...» Слышите, уже и ритм другой появился? Чёткий, напористый, барабанный ритм. По-моему, это дактиль. Но что получилось? Словесный образ разбит этим ритмом точно так, как разбился бы видимый образ Благовещения, если бы мы вдруг на левой половине Царских врат поместили образ Девы Марии, а на правой - архангела.
И другой Богородичен в связи с названными словесными и иконописными образами не может не вспомниться: «Гавриилу, вещавшу Тебе, Дево радуйся, со гласом воплощащеся всех Владыка в Тебе святем кивоте...» (Богородичен 1-го гласа, творение преподобного Иоанна Дамаскина). Что мы слышим? Ту же последовательность в развитии образа, которую читаем в Акафисте и видим на иконе Благовещения.
То, что от перемены слов местами, меняются словесные образы, как меняются видимые образы от перемещения изображений, - не только наше личное мнение и ощущение, но мнение многих и многих переводчиков. Оно лежит краеугольным камнем в основании более чем тысячелетней школы церковнославянского перевода. «Традиция пословного перевода с максимально возможным сохранением греческого синтаксиса - характерная особенность нашего церковнославянского наследия», - пишет Н.Афанасьева в вышеназванной статье и добавляет: «...для переводчиков греческих текстов на церковнославянский язык всегда было очевидно, что чем ближе перевод к тексту оригинала, тем точнее передается его поэтический ритм». Не только поэтический ритм, добавили бы мы, но и самые образы передаются более точно при пословном переводе, поскольку основным ритмом словесного образа является его смысловой строй, который выражается последовательностью слов.
* * *Здесь мы сделаем небольшое отступление и скажем, что, как нам кажется, главным силовым полем, выстраивающим словесный образ, является не рифма и не размер, но последовательность неких смыслов. Именно к нему, к смысловому ритму, услышанному поэтом где-то в небесах, присоединяются рифма и размер, помогая ему высказать и явить свой словесный образ в законченной форме. К сожалению, согласно современным представлениям о поэзии, если стихотворение строится без размера и без рифмы, то это уже странный, с трудом воспринимаемый словесный образ. Но рифмованную поэзию я бы охотнее сравнил с популярной эстрадной музыкой, исполняемой под барабан, нежели с той музыкой, которую слышали и писали классики. Сосредоточение поэзии на рифме, как на главной стяжке, скрепляющей словесный образ, можно сравнить с преобладанием в музыке ударных инструментов, вколачивающих звуки в уши слушателей, а также с введением в архитектуру метра как единицы измерения. И происходит то, что происходит, а именно то, что мы видим и слышим. Стихи не в рифму - не стихи, музыка без барабана - не музыка, а здания строятся не по пропорциям, но по размерам. Рифма, метр и стук барабана стали сегодня мерами творчества.
Итак, как бы ни далек был синтаксис одного языка от другого, менять местоположение слов при переводе - значит менять самый словесный образ, который создаётся с помощью слов. Могут спросить: как же быть с переводами на английский и подобные ему языки, в которых строй предложения имеет строго определённый порядок - подлежащее, сказуемое, дополнение и т.п.? Что тут отвечать? Не наше дело, как быть с английским языком. Наше дело и наша забота, как бы нам с этим великим богатством, русским языком в таком же синтаксическом «стойле» не оказаться. А мы в нём окажемся, если откажемся от церковнославянских переводов.
IIIВернёмся к нашему тропарю. Мы ведь хотели не столько его русские переводы покритиковать, сколько в церковнославянском тексте разобраться. Мы это и делаем. Сравнивая церковнославянский перевод с переводом Кедрова, мы убеждаемся, что в последнем из-за нарушения порядка слов нарушен образ. Какой именно? Для выяснения этого вопроса мы должны перейти к анализу слов, но прежде скажем ещё немного об их порядке. В разнообразных русских переводах нашего тропаря смысловой ритм оригинала нарушен у большинства переводчиков, и лишь некоторые из них старались придерживаться словесного строя греческого текста. Судите сами, читатель.
Ως εκ βαφης, αλουργίδος Άχραντε, η νοητή πορφυρίς, του Έμμανουήλ, ένδον εν τή γαστρί σου, η σάρξ συνεξυφάνθη,οθεν θεοτοкον εν αληθεία σε τίμwμεν.
Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева, внутрь во чреве Твоем плоть исткася, темже Богородицу воистинну Тя почитаем.
«Как от червленого прядомых соплетенья,
Порфира умная Христова воплощенья,
Исткалась, Чистая, во чреве плоть Твоем;
Так Божью Мать в Тебе достойно признаем» (Пакостский, 1829 г.).
«Как из цветного пурпура, во чреве Твоем, Пречистая, соткалась мысленная порфира - плоть Еммануила. Потому мы почитаем Тебя истинною Богородицею» (Богословский, 1836 г.).
«Как бы из пурпурового состава, Пречистая, внутри чрева твоего соткалась мысленная багряница - плоть Еммануила; посему тебя, как Богородицу, поистине мы почитаем» (Ловягин, 1861 г.).
«Как бы из пурпура небесна,
Во чреве, Чистая, Твоем,
Соткалась Божиим перстом
Царю порфира пречудесна -
То Еммануилова плоть,
Облекся коею Господь.
Вот потому с благоговеньем,
Как к Богородице, к Тебе,
На небесах и на земле,
Тебя чествуем поклоненьем» (Левитский, 1879 г.). (Середина этого перевода: «то Еммануилова плоть, облекся коею Господь» вызывает подозрения в ереси. А концовка перевода, если он, конечно, без искажений передан в интернете, неудачна не только потому, что отступает от оригинала, но и потому что сказана не вполне по-русски. Удачнее было бы так: «Вот потому с благоговеньем, как к Богородице, к Тебе, на небесах и на земле мыобращаемся и чествуем с благодареньем». - Г.С.)
«Пречистая! Мысленная багряница - плоть Еммануила соткалась внутри Твоего чрева как бы из вещества пурпурного: поэтому мы почитаем Тебя, истинную Богородицу» (Кедров, 1915 г.).
«Мысленная порфира - плоть Еммануила соткалась внутри Твоего чрева, Пречистая, как бы из вещества пурпурного; поэтому мы почитаем Тебя, Истинную Богородицу» (Адаменко, 1926 г.).
«Как из пурпурового состава, Пречистая, мысленная багряница - плоть Эммануила во чреве Твоем соткалась, поэтому Тебя, как Богородицу, воистину почитаем» (митрополит Никодим (Ротов), 1970-е гг.).
«Словно из пурпурных потоков, Пречистая, невидимая багряница царственная, Эммануилова плоть соткалась в Тебе, потому истинною Богородицею Тебя почитаем» (Кротов, 1993 г.).
«Как бы из пурпурного состава, Пречистая, мысленная багряница - плоть Эммануила внутри чрева Твоего соткалась; потому мы Тебя, Богородицу, истинно почитаем» (о. Амвросий (Тимрот), 2000-е гг.).
«Словно пурпурная ткань выткана во чреве Твоем, Пречистая, духовная багряница - Плоть Еммануила. Посему истинною Богородицею Тебя именуем» (архиепископ Ионафан (Елецких), 2000-е гг.).
* * *Итак, мы переходим к рассмотрению значений слов 282-го тропаря Великого покаянного канона. Для этого нам могут пригодиться его русские переводы, которые мы привели выше и к которым будем обращаться по мере надобности.
Как мы уже сказали, смысловой ритм первого предложения нашего тропаря определяется серединным положением имени Богородицы. Почему оно так стоит? Какую мысль данным порядком слов хочет донести преподобный поэт до всех слышащих его песню? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы предложили образ словесной пряжи, помните? Через обращение к Божией Матери (Άχραντε), две фразы («яко от оброщения червленицы», и: «умная багряница Еммануилева») сплетаются в тропаре в единую словесную нить. Поэзия как ткачество. Слова сплетаются в нить, из которой ткётся словесное полотно... Красивый образ, не правда ли? Кстати говоря, сравнению поэта с ткачом научают нас «разумы слов» (А.С. Шишков) греческого языка. Слово ύμνος (гимн, хвалебная песнь) в словаре Вейсмана возведено к корню ύφ- и к слову υφαίνω (ткать). Так вот, словесные нити, из которых ткётся преподобным Андреем полотно Богородичного гимна, тождественны нитям, которые Бог повелел сделать пророку Моисею для завесы скинии: И сделай завесу из голубой, пурпуровой и червленой шерсти и крученого виссона; искусною работою должны быть сделаны на ней херувимы (Исх. 26:31).
Согласно этим стихам, завеса для скинии свидения была соткана из четырёх разноцветных шерстяных нитей. Была ли это единая нить, скрученная из четырёх названных? Или четыре разноцветных нити сплетались в завесе в каком-то узоре? Этими вопросами мы не будем озадачиваться, хотя, как говорит Толковая Библия Лопухина, слова εργον υφαντον (русс.: искусною работою, цсл.: делом тканым) дают понять, что у этой ткани было два разных вида: с лица и изнанки. Это значит, что для плетения полотна скинии четыре названных нити не связывались в одну, но брались по отдельности. Что ж, охотно примем это толкование и приступим с ним к словесному полотну, вытканному преподобным Андреем Критским. Что мы видим?
Первая словесная нить: «яко от оброщения червленицы» - соответствует нити из червленой шерсти. Вторая словесная нить: «умная багряница Еммануилева» - соответствует нити из пурпуровой шерсти. Третья словесная нить это слова: «Пречистая» и «внутрь во чреве Твоем» - соответствуют нити из голубой шерсти. Четвёртая: «плоть исткася» - соответствует виссону. И в окончание тропаря опять вплетена голубая нить:«темже Богородицу воистинну Тя почитаем».
IVУдачно ли столь буквальное толкование тропаря? На наш взгляд не очень. Но в данном случае оно оправдано тем, что позволяет проиллюстрировать мысль о соответствии словесного творчества преподобного Андрея рукодельному творчеству пророка Моисея. Эти два творчества бесспорно тождественны, поскольку черпают вдохновение из одного источника. Эти два творчества бесспорно тождественны, потому что ремесленные образы скинии и поэтические образы тропаря взяты из одного духовного мира. Эти два творчества бесспорно тождественны, потому что оба творца направляются единым Творцом.
С другой стороны, излишне буквальное прочтение тропаря оказывается полезно ещё и тем, что наглядно доказывает мысль о неизбежном изменении словесного полотна при перемене слов местами. Даже если мы, ничего не переводя, передвинем, допустим, слово «Пречистая» в начало тропаря, то разве тем самым не изменим словесного рисунка? Разве цветовые узоры полотен, сотканных из одинаковых по цвету, но взятых в разной последовательности нитей, не будут разными? Нет, нельзя, решительно нельзя менять слова местами по своему произволу.
Теперь давайте посмотрим, почему словесные нити тропаря окрашены нами так, как это описано выше, почему не иначе? Что касается двух первых словесных нитей, то сомнений в правильности выбранных для них цветов быть не может, поскольку багряный и пурпурный цвета названы самим преподобным Андреем. Но вот причины того, почему белый цвет выбран нами для слов «плоть исткася», а голубой для обращений к Богородице, требуют разъяснений. Причины эти просты, и для воцерковлённых людей понятны без объяснений. Голубой цвет - Богородичный цвет, цвет бесконечного неба и небесной чистоты. «Небеса это места, где нет ни беса» - не помню, где я встречал такое толкование слова «небеса»? Поэтому все праздники, посвященные Божией Матери и Её иконам, празднуются Церковью в голубых тонах как священнических одежд, так покрывал на аналоях, так и платочков приукрашенных прихожанок. А белый цвет это цвет Преображения и других Господских праздников.
О преображении Господа на Фаворе читаем: и преобразися пред ними: и просветися лице Его яко солнце, ризы же Его быша белы яко свет (Мф. 17:2). Поскольку шерстяную нить невозможно было окрасить в солнечный цвет (такое «солнцевание», т.е. золочение мы видим уже в новозаветной иконописи, где золотом, словно солнцем, «окрашен» не только фон икон, но одежды и волосы Господа), постольку белый цвет был назван Моисею для обозначения вездеприсутствия Божества. Что такое белый цвет? Это слияние всех других цветов. Что он может означать? Присутствие невидимого Бога во всех видимых явлениях мира.
О ткани, названной в греческом тексте βυσσου νενησμενης (виссона пряденого), неправославный исследователь Священного Писания Д.В. Щедровицкий пишет так: «Виссон кручёный, по-древнееврейски "шеш машзар". Слово "шеш" означает тонкую драгоценную ткань, из которой в древности в Египте и Передней Азии изготовлялись одежды жрецов, царей и вельмож. И снял фараон перстень свой с руки своей и надел его на руку Иосифа; одел его в виссонные одежды, возложил золотую цепь на шею ему (Быт. 41:42). В то же время слово "шеш" означает "шесть" и намекает на шесть Дней творения».
Слово «виссон» встречается и в других стихах Священного Писания, Например, Исх. 39:27-29, 1Пар. 15:27, 2Пар. 2:14, Лк. 16:19. Употребляется оно и в песнопении, которое глубоко памятно воцерковлённым христианам: «Иже во всем мире мученик Твоих, яко багряницею и виссом, кровьми Церковь Твоя украсившися, теми вопиет Ти Христе Боже: людем Твоим щедроты Твоя низпосли, мир жительству Твоему даруй и душам нашим велию милость». Это песнопение называется тропарь всем святым, и его выразительный образ «яко багряницею и виссом, кровьми Церковь Твоя украсившеся» взят из Откровения Иоанна Богослова. Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу; ибо наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя. И дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых (Откр. 19:7-8).
Апостольским толкованием виссона, как «праведность святых», подытожим рассмотрение этой, воистину, царской ткани и перейдём к рассмотрению других, указанных пророку Моисею цветов завесы: багрянице и червленице. Так они названы в церковнославянском переводе: и да сотвориши завесу от синеты и багряницы, и червленицы сканыя и виссона пряденого... А если угодно прочесть этот стих по русскому переводу, то перейдём к пурпуру и червленице, ибо словом «пурпур» переведено греческое слово πορϕυρα.
Сразу же возникает вопрос: чем «багряница» не угодила синодальным переводчикам, что они заменили её «пурпуром»? Зачем они оскорбили русский язык обращением за подмогой к латинскому языку, как будто в русском не имелось достойного слова для перевода греческой «порфиры»? Да, именно так приходится ставить вопрос, потому что даже далёким от филологии людям известно, что прозвание византийского императора Константина VII (905-959) «порфирогенет» издревле переводилось как «багрянородный». Причина этого прозвания кроется в названии зала императорского дворца, где рожали императрицы - Порфирный. Дело в том, что Константин был рождён императором Львом VI в четвёртом браке и считался незаконнорожденным, как незаконным считался и продолжает считаться для всех христиан четвёртый брак. Поэтому для уверения в законности рождения Константина, а также законности его власти за ним закрепляется имя Πορφυρογέννητος(Багрянородный). Кстати говоря, багряный омофор, в котором изображается Божия Матерь на многих иконах, выражает Её царское достоинство.
Но вернёмся к вопросу о переводе слова «порфира» словом «пурпур». Ничем иным нельзя объяснить этого, на мой взгляд, весьма неудачного выбора переводчиков, как тем, что русский язык в XIX веке перестал понимать значение слова «багряный». Т.е. он понимал, что багряный это красный, но какой именно красный, какой оттенок красного цвета это слово означает, русский язык уже забыл. Чтобы убедиться в правоте нашей догадки, обратимся к словарям.
«Багряныи - багъряныи - червленый, purpureus» (Срезневский).
«Багровый - червленый, пурпуровый, самого яркого и густого красного цвета, но никак не с огненным отливом, а с едва заметною просинью... Багряный - червленый же, но менее густой, алее, без синевы; это самый яркий, но и самый чистый красный» (Даль).
В толкованиях непререкаемых знатоков русского слова помимо всего прочего мы видим и то главное, на что мне хотелось обратить ваше внимание, читатель: цвета багряный и червлёный не различаются. «Багряный это червленый», - говорят оба толкователя. Если мы обратимся к Церковнославянскому словарю прот. Григория Дьяченко, то увидим ту же путаницу: «Червленица - 1) шерсть багряного цвета; 2) багряница, одежда багряного цвета...». Справедливости ради надо сказать, что в последнем словаре в статье «багряный» чётко написано, что это «пурпуровый, тёмно-красный» цвет, но статья «червленица» всю эту четкость перечёркивает. Если же заглянем в современные словари, то увидим, что в них уже и та разница, которую старался сохранить В.И. Даль в оттенках цветов багряный и багровый, утрачена. «Багряный это - багровый» (Ожегов). Вот и всё. Если Даль не отличал багряного от червленого, но старался отличить его от багрового, то Ожегов и эту разницу потерял. Впрочем, словесные потери начались намного раньше, ибо, если бы не была утрачена разница между червлёным и багряным цветами, то не было бы нужды слово «пурпурный» в русский язык вводить.
А ведь есть ещё и чермный цвет в церковнославянском языке. Вечеру бывшу, глаголете: ведро, чермнуетбося небо (Мф. 16:2). И обведе Бог люди путем, иже в пустыню к Чермному морю (Исх. 13:18). Прочтём, что пишет В.И. Даль в статье «чермный», ставя ударение в этом слове на букву «е». «Чермный, червленый, багровый, темнокрасный; мутнаго краснаго цвета; рыжий». Теперь давайте в его же определение слова «червлёный» заглянем. «Червлёный, червчатый, багряный и багровый, цвета червца, ярко-малиновый». Странно. Сказано так, будто не сам Даль в статье «багровый» написал, что этот цвет отливает синевой. Итак, всё смешалось, как в доме Облонских... Будем разбираться?
Хотим мы этого или не хотим, дорогой читатель, а разбираться придётся, иначе мы ничего не поймём. Не поймём, почему пророку Моисею заповедано было взять два оттенка одного цвета для изготовления завесы, и не только завесы, но для всех других покрывал скинии свидения (Исх. 26:1), а также для священных одежд Аарона (Исх. 28:8), как будто не было других цветов: жёлтого, зелёного, фиолетового... Не поймём и словесного образа, который соткан преподобным Андреем в Богородичном тропаре Великого канона: Яко от оброщéния червленúцы, Пречистая, умная багрянúца Емманýилева, внутрь во чреве Твоем Плоть исткася...
Беда нашей жизни - в упрощении. Вернее сказать, мы невероятно запутываем и усложняем глупости, а главные житейские смыслы обходим стороной. Взять хотя бы смерть. Что мы о ней знаем? То, что «все мы там будем»? А где там? Это необозримое, таинственное и плодороднейшее поле для размышлений, способное произрастить самые добрые плоды для живота настоящего и будущего. Но мы стараемся не думать о смерти, зато изо всех сил стремимся к бесполезным предметам и разговорам. Мы всячески улаживаем, устраиваем, украшаем эту мгновенную, как вспышка жизнь, и ничего не хотим сделать для вечности. Ну не глупость ли это?
Вот, например, слово «красный». Каким богатством смысловых оттенков оно обладало! Красный угол, красный молодец, красное крыльцо, красное солнышко красный денёк, красное словцо, даже красные лавка и окно были, оказывается, в русской избе... Целый лист толкований приводит В.И. Даль, из которых видно, что слово «красный» заключало в себе помимо, а лучше сказать, прежде цветового значения, нравственный смысл: красный, значит красивый духовно. Но после 70-ти лет жизни под красным флагом один только и остался от этого слова - красный цвет. Главные, т.е. духовные составляющие слова «красный» оказались опустошены и разграблены, а наш великий и могучий язык лишился драгоценной жемчужины. Так всегда бывает с теми, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет (Лк. 12:21).
VИтак, нам кажется, что изначально слова «червлёный» и «багряный» не только обозначали определённые цвета, но несли в себе некие духовные смыслы. Как, впрочем, и все другие слова, какими мы пользуемся. Мы пользуемся словами для обозначения видимых вещей и явлений, а они, оказываются, обозначают невидимые вещи и явления. Это происходит потому, что, по слову преподобного Максима Исповедника, «умственный мир для могущих видеть весь открывается в мире чувственном, таинственно изображаясь в символических видах, а мир чувственный весь существует в мире умственном своим основанием».
В духовном мире нет земных красок, но там есть нечто, о чём мы можем составить представление с помощью красок, а также с помощью слов, определяющих эти краски. В духовном мире нет горчичных зёрен и вскисшего теста, но из притч Господа, которые Он рассказал, беря в пример эти предметы, мы можем понять, что Царство Небесное - возрастает. В духовном мире нет багряного и червлёного цветов, но через повеление Моисею сделать ткани для скинии с использованием этих цветов, мы можем составить себе представление о месте Божьего пребывания.
Допустим, что это более или менее понятно. Непонятно другое. Где искать духовный смысл слова? Кто знает? Александр Семёнович Шишков это хорошо знает. Духовный смысл слова - в корне слова. Почему там? Потому что корни слов - на Небе. Нам об этом только что преподобный Максим Исповедник сказал: «мир чувственный (а вместе с ним и слова, с помощью которых мы этот мир постигаем. - Г.С.) весь существует в мире умственном своим основанием».
Слово, речь, язык, как, впрочем, и всё остальное, что мы имеем, даны нам от Бога. Теряя разумение слов, через обрубание и высушивание их корней, мы теряем свою связь с Богом.
Когда слова «червлёный» и «багряный» перестали пониматься в тех значениях, которые они имели изначально, и которые были даны Богом (а это происходит, когда корневые смыслы слов утрачиваются), и в словарях стали писать, что багряный это червлёный, а червлёный это багряный, тогда, скажите, как быть переводчику? Как ему при такой неразберихе поступить? Ничего другого ему не остаётся, как взять для перевода слово, не потерявшее своего значения от путаного и бессмысленного употребления. Откуда же его взять? Из другого языка, разумеется. Когда корень в слове, отражавшем некоторое явление духовного мира высыхает, тогда для выражения этого явления язык вынужден обратиться за помощью к другому языку, заимствуя из него то, что сам утратил - духовное видение, корневое разумение.
Корень слова «червлёный» - черв, червь. И цвет, закреплённый за этим словом - цвет червя. Оторвать цвет от корня слова, значит потерять смысл цвета. Смысл цвета? Разве у цвета может быть смысл? А как же! У цвета есть духовный смысл, т.е. то явление умственного мира, которое он выражает, называясь именно так, а не иначе. Например, что такое «багряный закат»? Это нечто великолепное и пышное. «Роняет лес багряный свой убор...» Именно «роняет», т.е. с царским достоинством и медленным небрежением снимает с себя дорогую одежду. «В багрец и золото одетые леса...» Уж, простите выпускника советской школы, которому не могут не вспомниться эти стихи. А что такое «червлёный закат» (такого выражения я не встречал, мы берём его только в качестве примера)? У такого заката могут быть те же самые цвета и краски, какие имел багряный закат, но тот, кто назвал его «червлёным», хотел передать этим словом другие настроения и ощущения, которые он почему-либо испытал при виде этого заката.
Я, конечно, не настолько хорошо знаю греческий язык, и вообще его плохо знаю, чтобы судить, какой именно цвет хотел вложить преподобный Андрей в слово «αλουργίδος» в словах тропаря (Ως εκ βαφης, αλουργίδος...): червлёный или багряный? В словаре Вейсмана сказано просто: αλουργίς - пурпуровое платье, но мы только что убедились в дальтонизме наших словарей. Предлагаю вновь обратиться к ветхозаветному образу, к скинии свидения, к цитированному выше стиху: И да сотвориши завесу от синеты и багряницы, и червленицы сканыя и виссона пряденого (Исх. 26:31). Согласно сведению Д.В. Щедровицкого, краска для нитей из червлёной шерсти «добывалась из особого насекомого - поэтому она именуется "толаат", от слова "тола" - "червь", "насекомое" (от слова "червь" происходит и русское "червленица")». Замечательно, теперь сомнений не остаётся, и мы можем сказать, что, поскольку сердечные очи пророка Моисея и преподобного Андрея были обращены к одному и тому же духовному миру, постольку цвет, который прп. Андрей называет в начале тропаря в слове «αλουργίδος», должен быть переведён именно так, как он переведён в церковнославянском тексте:«червленица». А почему не пурпур? Потому что речь о пурпуре (порфире, багрянице) идет во второй части этого предложения, после упоминания имени Пречистой.
Что же мы видим в большинстве русских переводов? Искажение цветопередачи, и, следовательно, искажение образа, созданного преподобным Андреем. Русские переводчики, увы, не различили тех оттенков, которые так чутко уловил и передал церковнославянский толмач. Но возникает вопрос: может, мы уже лишнее выдумываем? Может, нет в тропаре никаких оттенков? Может, один только цвет - пурпурный, то есть багряный - имел в своей палитре преподобный автор, а мы ему ещё голубой, белый, червлёный цвета приписали?
Думайте, как вам угодно, дорогой читатель. Хотите думать, что мы переусердствовали в изыскании глубинных символов этого тропаря? Думайте. Только в таком случае, зачем всё это нужно? Зачем Писание? Зачем Предание? Зачем святые отцы? Откройте любой русский перевод Великого покаянного канона и читайте в своё удовольствие и назидание. В них всё ясно и хорошо написано. В некоторых даже в рифму. Без запинок, без сомнений, без раздумий. Читайте. Только глубины в этих переводах нет. А если и осталось где её жалкое подобие, то глубина эта опасная. Начнёте погружаться, а там железный штырь торчит, - напоретесь, не дай Бог, и каюк.
Но почему мы решили, что два этих цвета, червлёный и багряный, причём в той именно последовательности, как они расставлены в церковнославянском переводе, должны были быть названы преподобным Андреем в тропаре? Потому что иначе разрушится единство образов, и мы вынуждены будем признать, что ветхозаветный пророк и новозаветный поэт созерцали разные духовные миры, обращались умами к разным областям «умственного мира» (прп. Максим). Дело здесь вот в чём.
Завеса, которую повелел Бог сделать Моисею в скинии свидения перед святая святых, прообразовывала собой плоть Христову. Об этом апостол Павел пишет так: Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою... (Евр. 10:19-20). Соткать завесу точно так, как соткал пророк Моисей, должен был святитель Андрей. Пророк ткал из нитей, а святитель из слов, но цвета должны быть одинаковы, потому что с их помощью должны быть переданы одинаковые духовные смыслы. Какие это смыслы? Прежде, чем сказать о них, я должен вновь просить читательского прощения за буквализм своего толкования. Пророк ткал из нитей, святитель из слов, а Богородица должна была соткать эту завесу из Своих Пречистых кровей.
Нет, читатель, это ещё не буквализм, потому что на некоторых иконах Благовещения, чтобы подвести молящихся к высказанной нами мысли, Божия Матерь изображается или с красной нитью в руках, или ткущей полотно для Божьего храма. Божия Матерь призвана была соткать Тело Христово не из нитей и не из слов, но из Своих собственных кровей, поэтому на два вида крови указывают два цвета нашего тропаря - на артериальную и венозную.
VIВыше мы говорили о существовании у поэтических произведений неких смысловых полей. Мы говорили, что главным силовым полем, формирующим вид словесного образа и выстраивающим слова в определённом порядке является не рифма и не размер, но последовательность неких смыслов. Именно к нему, к смысловому ритму, услышанному поэтом где-то в небесах, присоединяются рифма и размер, помогая ему явить свой словообраз в законченной форме. Для наглядности можно сравнить линии этого поля с магнитными линиями, по которым железные опилки выстраиваются в определённый рисунок.
Так вот главный вопрос поэзии, как, впрочем, всех произнесённых или написанных слов, заключается не рифме, размере, красоте и высоте слов, но в том, линиями какого магнита они собраны? Дух - вот та сила, которая движет говорящим или пишущим человеком. Дух - вот тот магнит, в поле которого выстраиваются человеческие слова. И наоборот. Через слова передаётся действие духа, потому что не только пишущие, но и читающие, не только говорящие, но и слышащие попадают в смысловое поле, созданное неким духом. Так, посредством слов невидимый, неощутимый, бесплотный дух входит в наши сердца.
Слова Богодухновенных поэтов собраны в смысловом поле Духа истинного. Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, прииди и вселися в ны, и очисты ны от всякия скверны и спаси, Блаже, души наша... Поэтому, читая церковное слово, мы читаем поэзию, истинность которой проверена тысячелетиями. И кто сказал, что она не в рифму? В самую что ни на есть рифму. Просто через пристрастие к рифмованным стихам мы разучились слышать глубинные, а не поверхностные, корневые, а не наружные рифмы и ритмы слов.
Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева,
внутрь во чреве Твоем плоть исткася,
темже Богородицу воистинну Тя почитаем.
Мы разбили наш тропарь на три части, чтобы увидеть рифмованные строки. Не по звуку, конечно, рифмованные, но по смыслу. Впрочем, и звуковую рифму мы можем услышать, если хорошо прислушаемся. Но прежде разговора о ней заметим, что все церковные тексты глубоко поэтичны, только поэтика их, увы, остаётся за пределами нашего восприятия. Рифмы и ритмы церковных стихир, ирмосов, тропарей едва слышны нам, воспитанным на поэзии золотого и серебряного веков. Почему же не слышны? Потому что церковная и «золото-серебряная» поэзия разнятся примерно так, как классическая и эстрадная музыка. Я говорю не о содержании: различие содержаний церковного и светского текста очевидно без объяснений, я говорю о поэтике, т.е. способах выражения. Каково же различие поэтик?
В качестве примера поэтического текста, который создан не по закону чередования ударных и безударных слогов с непременной рифмой в конце строк, но в совершенно ином поэтическом ключе, можно рассмотреть молитву святителя Василия Великого. Поэтика этой молитвы, т.е. форма выражения мысли, подчинена закону смыслового, а не внешнего созвучия. Чтобы стало ясно, о чём идёт речь, достаточно напечатать начало молитвы в таком виде:
Иже на всякое время и на всякий час,На небеси и на земли,
Покланяемый и славимый,
Христе Боже,
Долготерпеливе, многомилостиве, многоблагоутробне,
Иже праведныя любяй и грешныя милуяй,
Иже вся зовый ко спасению обещания ради будущих благ,
Сам Господи,Приими и наша в час сей молитвы...
Вот ритм значений, а не звучаний. Вот рифмы смыслов, а не окончаний слов. Вот созвучие понятий, а не форм. Вот музыка без барабанов. Вот пример классической, а не эстрадно-цирковой поэзии.
Но вернёмся к нашему тропарю. Мы сказали, что в нём тоже имеется звуковая рифма. Да, имеется, но она не выставляет себя, чтобы запомниться и поразить звучанием ради звучания. Она слышна не сразу, зато помогает лучше понять сказанное, хотя бы и незаметно для самих слышащих. О чём речь? О словах «червленица» и «чрево» в начале первой и второй строк тропаря. Разве созвучие этих слов не самая высокая поэзия в том смысле, что возводит ум слушателей к корням слов и обращает их сердца к первообразному? Разве перекликание слов «червленица» и «чрево» не освежает и не взрыхляет их корни?
Выше мы сравнивали поэзию с ткачеством, потому что поэт ткёт словесные строматы. На этот раз мы сравним поэзию с садоводством, ибо, как садовник удобряет и укрывает корни дерева, чтобы собрать хороший урожай, так поэт, сберегая и оздоровляя словесные корни, выращивает древо языка ветвистым и сильным.
Слова даны нам Богом, значит корни слов - на Небе. Да, такая вот необычная картина: корни вверху, а ветви внизу. И чем гуще, ветвистее и раскидистее крона, тем легче взобраться по ней к корням слов, т.е. к Небу. Поэтому забота о сохранности корней, их жизненности и крепости есть, по сути, духовная забота, или, как говорят в церковной среде, умное делание. Хранить корни языка, значит хранить путь умного восхождения к Богу. И наоборот, небрежение о словесных корнях ведёт к духовному самоубийству.
С этим рассуждением мы выходим ко второму золотому правилу церковнославянской кирилло-мефодиевской переводческой традиции. Первое правило называлось выше, это пословный перевод с сохранением словесного строя греческих текстов. А второе - «это стремление как можно точнее передать именно корень греческой лексемы в ее буквальном значении» (Н.Афанасьева). Возникновение этого правила, на наш взгляд, тем и объясняется, что от точности перевода корня слова зависит точность передачи духовного смысла слова.
Только не нужно думать, что данное правило предписывало переводчику механически-формальный перевод греческих текстов, хотя благодаря этому правилу в церковнославянском языке появились такие прекрасные кальки, как благосеннолиственный, светлоплодовитый, пешемореходящий, а в русском языке словаблагословение, благообразие, благозвучие... Данное правило не связывало творческой свободы переводчика и не обязывало его переводить слова по схеме, нет. Оно говорило ему: зри в корень, т.е. через лексический корень слова смотри в его духовный корень. Как это происходило на деле, как, например, совершался перевод различных греческих слов с помощью одного слова «уныние», можно прочитать в статье Н.Афанасьевой «Дух праздности унылой...». Действие этого правила мы можем наблюдать и в переводе нашего тропаря.
Корень слова «αλουργίδος» - αλς, соль, морская вода. Корень слова «червленица» - червь. Корень слова «purpura» - пурпурная улитка, багрянка. Какое из двух последних слов ближе к оригинальному? Кажется, что к первоначальному αλουργίδος ближе именно purpura, потому что пурпурная краска добывалась из морских раковин. Соль, море, морская раковина... Да, на первый взгляд кажется, что близки именно эти слова, потому что «червь» и «морская соль» как-то не вяжутся. Но давайте от лексических значений слов перейдём к рассмотрению смыслового ритма тропаря. Давайте рассмотрим то, что мы назвали силовым полем, выстраивающим слова словесного образа в определённом порядке. Чтобы отчётливее услышать этот ритм, мы и разбили тропарь на три строки.
Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева,внутрь во чреве Твоем плоть исткася,
темже Богородицу воистинну Тя почитаем.
Представив тропарь в таком виде, мы можем сказать, что две его первых строки имеют одинаковый смысловой ритм. Какой? Слову «оброщение» первой строки соответствует слово «внутрь» второй, слову «червленица»первой - слово «чрево» второй, слову «Пречистая» - слово «Твоем», словам «умная багряница Еммануилева»- слова «Плоть исткася». Эти две строки похожи друг на друга так, как похожи две параллельные линии магнитного поля. Смыслы обеих строк как бы восходят горе, возвышаясь от низких понятий к вышним. И в третьей строке тропаря, хотя и не столь отчётливо, как в первых, слышится тот же ритм смыслового возвышения.
Значит, на вопрос: какое слово уместнее поставить в первой строке тропаря «червленица» или «пурпур», мы можем ответить так. Чтобы сохранить одинаковыми смысловые рисунки обеих строк, в первой строке уместнее поставить слово «червленица», потому что во второй строке на этом месте стоит слово «во чреве» (εν τή γαστρί). Иными словами, чтобы смысловые ритмы строк были одинаковыми, низкому понятию нужно стоять напротив низкого, а высокому напротив высокого, ибо тут совершается восхождение от человеческого к Божьему, от земного к небесному, от телесного к духовному, т.е. к умному. И поскольку слово «червленица» имеет более земное смысловое значение в сравнении со словом «пурпур», то именно ему, а не пурпуру уместнее стоять в первой строке тропаря. А как еще точнее можно было выразить то, что «паче ума» и «паче естества», - непостижимое соединение двух естеств в воплотившемся Боге, - Божественного и человеческого?
Скажу со дерзновением, что в 282-м тропаре церковнославянский перевод лучше оригинала передаёт образ. Вернее сказать, переводческий инструмент в данном случае оказался лучше оригинального. Какой это инструмент? Язык. Поэт пользуется словами, как пилой и долотом, выпиливая и вырезая ими словесные образы по образу услышанных им где-то в небесных сферах сердечным слухом таинственных духовных смыслов. И только потому, что в инструментальном, то бишь словесном наборе церковнославянского языка оказались такие выразительные, остро заточенные, можно даже сказать, духовно зрячие слова как «чрево» и «червленица», только поэтому церковнославянский перевод оказался лучше оригинального текста. А, может, я уже выдумываю лишнее? Простите, читатель, если это так, просто я очень люблю церковнославянский язык.
VIIПочему мы решили, что слово «червленица» имеет низкое смысловое значение в сравнении со словами «порфира», «багряница»? Непонятно также и то, как низкие по смыслу слова могут быть духовно зрячими? Ведь именно так мы назвали слова «чрево» и «червленица».
Духовно зрячие это такие слова, которые живут и действуют в языке согласно своему корневому значению. Заимствованные слова не могут быть духовно зрячими по той простой причине, что корень чужеродного слова, как правило, плохо, а то и вовсе не разумеется носителями языка. Чтобы пояснить нашу мысль, приведём выдержку из работ А.С. Шишкова.
«Немец говорит Lager и мы за ним также лагерь. Немец, читая наши книги и находя в них своё слово, скажет: русский язык так беден, что не может выразить слова Lager и принужден его от нас заимствовать. Он прав, и везде в наших выражениях найдём подтверждение тому, что мы, составляя их по его языку, говорим: разбить лагерь, стать лагерем. Но откуда немец произвёл слово своёLager? От глагола liegen или legen; но глагол сей один и корнем, и значением с нашим лягу, лежу, положу, полагаю. Итак, он под словом столько же своим, сколь и нашим, Lager, разумеет нечто лежащее. Мы не произвели слова сего отлежу, но от стою и говорим стан. Глагол наш стоять есть однокоренной с немецким stehen. Таким образом, корень у нас общий, одни только окончания различны. Но не окончания, а корни содержат в себе значение, по корням должно судить о разуме слов. Почему немецкое от славенского же происходящее Lager предпочитаем мы нашему стан? И для чего умствуя не по-своему, а по-немецки, вместо стоять станом или становать говоримстоять лагерем, то есть по разуму слов, стоять лежанием? Навык, конечно, ко всему может приучать, но там надлежало бы от него отвыкать, где он во время отсутствия рассудка укоренился».
Следуя рассуждениям Александра Семёновича, мы должны назвать слово «лагерь» духовно незрячим, потому что в нём утратилось понимание корневого значения. Потому что, если бы корень слова «лагерь» разумелся носителями языка, они бы не произвели на свет этого нелепого выражения «стоять лагерем, то есть по разуму слов, стоять лежанием», видя в нём полную несуразицу. Бессмысленное словоупотребление - вот как ещё можно назвать это языковое явление.
Орфографическая реформа 1918 года, в ходе которой из русского языка была изъята буква «ять», можно сказать, лишила разума слова, имевшие эту букву в своём корне. Вычёркивание буквы в корне слова равносильно прокалыванию зрачка слова, ибо по корням мы судим о «разуме слов» (А.С. Шишков). Язык, который теряет понимание корней, теряет разум. Утрачивание же корней происходит как при заимствовании чужих слов, так и при порче родных. Когда понимание корней утрачивается, тогда слова становятся слепыми. С ними слепнет и сам язык, теряя вместе с корневым высшее, духовное рассуждение. Чем больше в словаре современного языка слов с пометкой «устар.» (устаревшее), тем старее, незрячее и склеротичнее сам язык.
Итак, те слова, которые могут многое рассказать о своих небесных корнях, как бесконечно много могут говорить о своих предках радеющие о своём прошлом люди, называются нами духовно зрячими. «Червленица» - одно из них. Вот лишь некоторые из многих историй, которые это слово может рассказать о себе.
«Да! - продолжала гордо красавица, - будьте все вы свидетельницы, если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то, вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж» (Н.В. Гоголь). Нет, дорогой читатель, мы не полетим сейчас вместе с Вакулой и его рогатым летчиком в Петербург к царице за черевичками для прекрасной Оксаны. Нам довольно и того известия, что черевичками называлась изящная обувь, ради которой гордые красавицы готовы были идти замуж.
О последнем византийском императоре Константине XII Палеологе известно, что при защите Константинополя в 1453 году от турецкого султана он был убит и опознан по императорским сапожкам. Историки называют их красными, но мы, не сомневаясь, назвали бы их червлёными.
Царская обувь была червлёного цвета. Отсюда произошло название нарядных башмаков черевичками. Со временем обязательная червлёность и принадлежность этой обуви исключительно царским особам отошли на второе место, и праздничные башмаки любого цвета стали называться черевиками, особенно же «остроносые, на каблучках», и носить их стали все: «купи, муженёк, себе рукавички, жене черевички» (В.И. Даль).
Черевики - червяки. Не правда ли созвучно? И не потому ли созвучно, что червонные башмаки напоминают червяков, поднявших свои выи от земли? И ноги, обутые в червлёные сапожки, не походят ли на таких червяков?
На персех твоих и чреве ходити будеши (Быт. 3:14), - сказал Бог змию после грехопадения Адама и Евы. Чрево - червь - червлёный... Как переплетаются эти слова и какими многочисленными смыслами готовы обрасти размышления о них! Об этих смыслах можно говорить бесконечно долго, вспоминая другие слова с этим корнем (червивый, чревато, червонный, червонец, червоточина, червона рута, чревоугодие...), и упражняя своё корневое, т.е. духовное разумение. Мы оставляем эти рассуждения желающим, потому что предмет нашей статьи в другом. Мы спрашивали, почему слова «чрево» и «червленица» являются словами низкого смыслового значения? Ответ прост. Потому что они обозначают вещи, расположенные внизу.
Низ и верх. Эти пространственные направления тоже можно назвать образами, которыми нам хотят объяснить необъяснимое Божие устроение, а именно, иерархичность. «Вот вы всё и объяснили, - скажет автору читатель. - Приложив к Богу слово «иерархичность», вы тем самым объяснили Божие устроение. Как же вы говорите, что оно необъяснимо?»
Да, всё Божие необъяснимо, и если что-то Божие названо объяснённым, значит это уже не Божие. По слову святителя Григория Паламы: «Если Бог - природа, то всё остальное - не природа; если же то, что не Бог, является природой, то Бог не природа; и даже Он не есть, если другие существа суть». Вот такой удивительный парадокс. Как же нам познавать Бога и стремиться к Нему, если всё, что бы мы ни сказали о Нём, будет сказано о ком угодно и о чем угодно, только не о Нем? Как нам хоть что-то о Боге узнать при полной Его непознаваемости? Это «что-то» и заключается в образах.
Слово «иерархичность» позволяет нам выстроить образ, а не определение Бога. Мы не знаем, где в Боге верх и низ, как они друг с другом соотносятся, есть ли они вообще в Нём?.. Мы ничего этого не знаем и не дерзаем знать. Мы строим, пишем, рисуем, поём, толкуем не определения, но образы Бога. Знать же того, как эти образы соотносятся с самим Богом, нам не дано. Возьмём, к примеру, наш тропарь. В нём дан образ непостижимого Божия воплощения. Несомненно, что каждое слово тропаря написано по Божьему откровению, но сказать о том, на что именно в деле Боговоплощения указывает то или иное слово тропаря, не могут не только слышащие и читающие этот образ, но, думаю, и сам преподобный поэт.
Сказанное не означает, что церковные образы неопределенны, расплывчаты, туманны. Как раз наоборот, образы, хранимые Церковью в Священном Писании и Предании, предельно точны, сугубо выверены и опытно доказаны, но именно как образы, а не как определения. Истинность каждого церковного образа многажды проверялась и перепроверялась на предмет того, от Бога ли он? Так патриарх Иаков увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней, и вот, Господь стоит на ней... (Быт. 28:12,13). Правдив ли этот сон? А может он не от Бога? Кто докажет? Четырехтысячелетний опыт Церкви доказывает, что этот сон и этот образ - от Бога. Своеобразную ступеньку открытой патриарху Иакову лестницы мы можем видеть и в нашем тропаре, в противопоставлении слов «червленица» и «багряница».
VIIIВновь читаем тропарь. Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева... Сперва называется червленица, потом багряница. Червлёный прежде, багряный после. Чем обусловлен такой порядок цветов? С одной стороны, можно сказать: «ничем», и перевести червленицу пурпурным цветом, стирающим разницу цветов, поскольку пурпурный это и есть багряный. А с другой стороны, можно вспомнить о радуге.
Читатель, вы никогда не задумывались, почему Бог в качестве знамения завета между Собою и послепотопным человечеством взял радугу, а не другое какое-либо явление? Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением [вечного] завета между Мною и между землею (Быт. 9:13). Почему Бог под заключённым Им заветом расписался всеми цветами, а не одним каким-то, допустим, синим цветом? Почему именно радужным разноцветьем Он украсил небо, а не одноцветной полосой?
Мне кажется, что Бог избрал радугу знаком завета потому, что она напоминает лествицу. Цвет стоит над цветом, как ступень над ступенью. Семь цветных ступеней... Впрочем, разделение радуги на семь цветов это, конечно, условное разделение. В действительности число цветов - бесконечно, как бесконечно число ступеней, ведущей к Богу лествицы, виденной патриархом Иаковом.
Вопрос, возникший в отношении радуги, возникает и в отношении лествицы. Почему Бог открылся патриарху утверждающимся на лестнице, а не чем-либо другом? Не на троне и не на престоле? Почему именно лествица была избрана Богом, чтобы показать Себя? Не потому ли, чтобы дать человеку понять, что ему к Нему надо восходить? Тяжело и упорно, медленно и неуклонно, настойчиво и постоянно идти, взбираться, карабкаться, ползти...
Вот и в разбираемом нами тропаре Великого канона сперва называется червленица, потом багряница. Червлёный прежде, багряный после. Червлёный внизу, багряный вверху. Черевики на ногах, багряница на плечах. Как будто цветовая ступенька рисуется автором, и читатель совершает её преодоление, произнося обращение к Божией Матери - Пречистая. Самое написание слова Пречистая наводит на мысль о совершаемом восхождении, потому что пишется оно под слово-титлом, т.е. буквой «с», покрытой сверху чертой в виде горки.
Кстати сказать, графика церковнославянского языка побуждает нас вспомнить о всё той же лестнице Иакова, потому что значок, который ставится над некоторыми словами, имеет вид ступеньки - 
. Такой ступенькой в церковнославянских текстах украшены слова, которые в современной орфографии мы бы написали с заглавной буквы: Бог, Дух, Иисус, Дева, Небо, Святый, Мученик, Молитва, Церковь, Царь, Спаситель... Эти слова пишутся в церковнославянских книгах под титлом: Бг҃ъ, Дх҃ъ, Ии҃съ, Дв҃а, Нб҃҃о, Ст҃ый, Мч҃никъ, Мл҃тва, Цр҃квь, Цр҃ь, Сп҃ситель, подчёркивая тем самым особый смысл, который они в себе заключают, и который возводит гореумы и сердца всех пишущих и читающих эти слова.
Слово Пречистая в церковнославянском языке пишется под титлом, давая самой графикой понять, что речь в нём идёт о чистоте, расположенной ступенью выше всякой земной чистоты, о чистоте, недостижимой никакими обычными способами, о чистоте преестественной. И в связи с таким, ступенчатым прочтением слов и цветов нашего тропаря, хотелось бы знать, что значит стоящее в нём слово «оброщение»? Пора, давно пора уже нам, читатель, к этому слову обратиться.
Во-первых, спросим, что оно обозначает: предмет или действие? Почти все русские переводчики понимают стоящее здесь слово βαφης как некоторое вещество пурпурного цвета, из которого соткалась плоть Еммануила.
Ως εκ βαφης αλουργίδος...Как от червленого прядомых соплетенья... (Пакостский, 1829 г.).
Как из цветного пурпура... (Богословский, 1836 г.).
Как бы из пурпурового состава... (Ловягин, 1861 г.).
Как бы из пурпура небесна... (Левитский, 1879 г.).
...как бы из вещества пурпурного... (Кедров, 1915 г.) и (Адаменко, 1926 г.).
Как из пурпурового состава... (митрополит Никодим (Ротов), 1970-е гг.).
Словно из пурпурных потоков... (Кротов, 1993 г.).
Как бы из пурпурного состава... (о. Амвросий (Тимрот), 2000-е гг.).
Словно пурпурная ткань... (архиепископ Ионафан (Елецких), 2000-е гг.).
Из этих примеров нетрудно понять мысль, которую хотят донести до читателя русские переводчики, а именно, нечто пурпурное - состав, потоки, вещество - соткалось внутри Девы в багряницу Еммануила. Причём, неуловимость и неопределимость этого «пурпурового состава» подчёркивается словами «как», «как бы», «словно». Мысль переводчиков проста, однако далеко не просты два этих слова, как греческое βαφη, так и церковнославянское «оброщение».
Греческое βαφή значит 1) окраска, цвет; 2) крашеная ткань. Из него произошло церковнославянское слово «вапа» - краска. Однако слово βαφή означает не собственно окрашивание в какой-либо цвет, а именно погружение, «особенно металла в воду или какую-либо другую жидкость» (А.Д. Вейсман), поскольку окрашивание совершалось через погружение. Однокоренным с βαφή выступает слово βάπτω - 1) погружать, окунать; 2) окунать в краску, красить, окрашивать. От этого глагола произошло именование Иоанна Предтечи словом βαπτιστής, буквально «погружатель», потому что он погружал в воду приходящих к нему людей, когда те исповедовали свои грехи.
Во всех европейских языках Иоанн Предтеча именуется «погружателем». И только церковнославянский переводчик отклонился (и значительно) от корня греческого слова, переведя его словом «креститель». Но ведь мы говорили, что согласно второму правилу перевода переводчик должен смотреть в корень слова и не отступать от него. Что же выходит? Толмач, такой-сякой, нарушил правило? Нет, он блестяще подтвердил его тем, что смотрел в духовный корень слова. Дело здесь вот в чём. Наш перевод уловил и передал не форму, не внешность, не букву, но самые дух и суть творимого святым Предтечей обряда. А эта суть такова, что в Иоанновом погружении происходило - распятие. Поскольку приходившие к нему люди хотели отстать от исповеданных грехов, переменить свою жизнь, то по сути они вступали на путь покаяния, а это всегда мучительно и тяжело, это всегда путь крестный. Церковнославянский язык нас как бы носом тычет в существо происходящего. Крещение - это не просто погружение или омовение, это обещание Богу чистой совести (1Петр. 3:21), крещение это - крест.
И в нашем тропаре слово βαφή так же может быть прочитано не как окрашивание ради окрашивания, но как погружение в краску, что даже точнее будет соответствовать корню греческого слова βαφή. Окрашивание через погружение червленицы Девы, в результате которого соткалась багряница Еммануила... Но лучше сказать не этим инженерно-техническим оборотом «окрашивание через погружение, в результате которого и т.д.», к каковому обороту вынуждает нас прибегнуть русский язык из-за неимения подходящих слов, лучше сказать так, как сказано в церковнославянском переводе - оброщение.
В словаре В.И. Даля сохранена память об этом выразительном слове: «Обросить - платье, подол, замочить росой. Я вкруг сада шла, обросилася (песн.). Трава обросела, покрылась росою». Итак, оброщение - обросение. Осталось только узнать, какою росой обросилось червлёное платье Девы? Во что была погружена Её червленица? В Божество!
IXВыше мы указывали на схожесть смысловых ритмов первой и второй строк тропаря:
Яко от оброщения червленицы, Пречистая, умная багряница Еммануилева,внутрь во чреве Твоем Плоть исткася...
Действительно, выстроенная в первой строке смысловая ступенька, ведущая от червленицы через имя Пречистой к багрянице Еммануила (червленица-Пречистая-багряница), в точности повторяется во второй строке, где прежде называется чрево, затем притяжательное местоимение Богородицы (Твоем) и, наконец, Плоть Христова (чрево-Твоем-Плоть). Что мы видим? Преподобный автор совершает восхождение от низких смыслов к высшим и ведёт за собой читателя. Причём, первые смыслы берутся приземлёно низкими (червь, чрево), а вторые заоблачно высокими (имя Еммануил в переводе с еврейского значит: с нами Бог) с тем, чтобы подчеркнуть их разницу.В связи с таким построением тропаря мне вспоминается другой словесный образ Священного Писания, в котором тоже называются цвета багряный и червлёный. Точнее сказать, как раз имена цветов привели этот образ на память, а потом уже открылось сходство в приёмах написания данных стихов и нашего тропаря. И приидите, и истяжимся, глаголет Господь. И аще будут греси ваши яко багряное (ος φοίνίκουν) яко снег убелю: аще же будут яко червленое (ος κοκκίνον), яко волну убелю (Ис. 1:18).
Прошу читательского прощения за то, что я не знаю, какие еврейские слова написаны у пророка Исаии на месте слов «яко багряное», но их греческий перевод очень выразителен: ος φοίνίκουν - цвет крови, пролитой в убийстве. В убийстве прежде всего собственной души, ибо убийца убивает прежде свою душу, а затем уже тело жертвы, и прежде обливает кровью греха свою душу, а потом уже льёт кровь жертвы. Так вот, эту багряность, эту кровь, эту греховную нечистоту, которая на душе грешника чернеет страшными пятнами, глаголет Господь (...) яко снег убелю. Просто глаза слепит от убедительности таких образов.
Так и в нашем тропаре. Сила созданного в нём образа заключается в разнице высот начального и конечного смыслов. Внизу - червленица (от слова «червь»), вверху - багряница Бога. Внизу - чрево, вверху - Плоть Христова. Показательно, что никто из русских переводчиков не дерзнул перевести слово γαστρί более вежливыми, чем «чрево», словами: «утроба» или «лоно», видимо, понимая, что от такой «вежливости» выразительность образа значительно померкнет. Только Кротов стыдливо обошёл слово γαστρί в своём переводе: «Эммануилова плоть соткалась в Тебе...» Хотя преподобный Андрей подчёркнуто точно определил место Христова воплощения тем, что сперва сказал: ένδον (внутрь), а затем и того сильнее: εν τή γαστρί σου (во чреве Твоем).
* * *Итак, внизу - чрево, вверху - Плоть Христова. Внизу - оброщение (слово, которое как его ни понимай: как «окрашивание», как «орошение» или как «кожицу плода» - в любом случае остаётся чувственным, так сказать, словом), вверху - умная. Мы видим, что разницу начального и конечного смыслов первой строки тропаря усиливает и слово «умная». Пора сказать немного и о нём.
Во-первых, справимся, как выражение «η νοητή πορφυρĩς» переведено русскими переводчиками. У кого как. У кого как «умная багряница», в согласии с церковнославянским переводом, у кого как «мысленная багряница», а у Кротова оно переведено как «невидимая багряница царственная». Что же? Опять, как и в случае с цветами, мы видим полный произвол.
Справимся со словарём. У А.Д. Вейсмана о прилагательном νοητος сказано: «постигаемый только умом, духовный». Значит, перевод, предложенный Кротовым, отметаем сразу, поскольку невидимое не означает духовное. Нам невидимы магнитные поля, но мы не зовём их духовными. А слепой человек? По переводу Кротова выходит, что для него всё духовно, поскольку он ничего не видит. Это, конечно, не так, потому что слепой постигает слухом, вкусом, осязанием и обонянием то, что зрячий постигает зрением.
Итак, η νοητή πορφυρĩς - постигаемая только умом, духовная порфира. Следовательно, толкуя слова «умная багряница», мы должны войти в область, возвышающуюся над филологией и всяким другим человеческим знанием, а именно в духовный мир. Здесь нам без помощи духоносных проводников не обойтись. Так, митрополит Иерофей (Влахос), задавшись вопросом о соотношении в Священном Писании и в святоотеческих текстах терминов «душа» (ψυχή), «ум» (νους), «сердце» (καρδία), «мысль, мышление» (διάνοια), пришёл к следующему скорбному выводу. «Мы утратили свое предание, и поэтому многие из нас отождествляют ум с разумом (λογική). Мы совершенно не подозреваем, что, помимо разума, существует и другая сила, обладающая большей ценностью - ум, то есть сердце. Вся наша культура - это культура утраты сердца. Неудивительно, что человек не может осознать того, чего не имеет сам. Сердце наше омертвело, а ум помрачен, так что мы не в состоянии ощутить их присутствия».
Вывод, конечно, страшный. По сути, митрополит говорит о том, что мы утратили ощущение Божьего присутствия в своих душах и в мире. Ибо, если «сердце наше омертвело», значит, омертвел орган восприятия Бога.Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят (Мф. 5:8). А если сердце уже не просто нечисто, если оно мертво?.. Страшно.
Как в случае с цветами «червлёный» и «багряный», как в случае с буквой «ять», так и в этом, самом главном нашем случае - в ощущении Бога, - «мы утратили свое предание». И поэтому «современный человек подчас не в силах отличить прекрасное от безобразного во всём, что его окружает: в музыке, в поэзии, в живописи, - и в самой жизни» (Н.Афанасьева). Что же делать? Держаться корней. Это значит, не переиначивая Предание, пытаться хотя бы разумом, если сердцем уже не в силах, хотя бы через мутный рассудок понять и принять Красоту, которую видели и ощущали наши предки, и которую они оставили нам в богослужебных, словесных, архитектурных, иконописных, музыкальных и других образах.
Вот и это выражение «умная багряница», оставленное нам в церковнославянском переводе Великого канона, как его понять? Будем рассуждать? Нет, не будем. Мы не вознепщуем себя достойными рассуждать о том, как понимали слово νοητή святые отцы. Мы не можем говорить о том, что недоступно нашему нечистому уму, даже имея возможность подтверждать свои догадки выдержками из работы митрополита Иерофея. Мы можем говорить только о том, что поближе. Обратимся к словесному преданию, к бытующим (пока!) в церковной среде выражениям.
Мы говорим «умная молитва», понимая под этим выражением настолько внимательную и сосредоточенную молитву, что в ней молится сердце человека, иначе говоря, человек в такой молитве молится всем сердцем. Мы ведь не говорим «мысленная молитва», понимая (пока ещё!), что такое название для подобной молитвы не годится. Зато мы говорим «мысленная брань» и не называем эту брань «умной», опять же неким чутьём ощущая труднообъяснимую разницу между словами «умная» и «мысленная». Так скажите нам, уважаемые переводчики, зачем вам понадобилось называть «мысленной» ту багряницу, которая названа «умной» тогда ещё, когда в десятки раз острее и тоньше нас чувствовали разницу этих слов? Зачем путать и разрушать Предание?!
Могут сказать, что за Литургией мы молимся о принесенных и освященных честных дарех: «Яко да Человеколюбец Бог наш, приемь я во Святый и пренебесный и мысленный Свой жертвенник...» В греческом тексте жертвенник назван νοερον, т.е. однокоренным словом с νοητή, и по этой причине его уместнее в церковнославянском переводе назвать «умным». Жертвеннику также уместнее быть названным «умным», исходя из приведённого выше выражения «умная молитва», но он назван «мысленным». Почему?
Да, назван «мысленным». Значит, не без причины он так назван. Этой причины я не понимаю, хотя немного догадываюсь. Может, Бог смилостивится и даст когда-нибудь верно узнать эту причину. Но пока что я не знаю. Значит, отвергаю? Нет, принимаю и храню это выражение в своей памяти и в церковном предании, чтобы кто-то другой, сообразительнее (обратите внимание на корень этого слова) меня, его понял и хранил уже разумно.
XНе пора ли нам делать выводы, читатель? Или, как говорили в старину, - закругляться, выражая этим словом, может даже неосознанно, ту хорошо известную в риторике мысль, что тогда только речь закончена и красива, когда она имеет округлые формы.
Да, пора закругляться, хотя мы почти ничего не сказали о 3-й строке тропаря: «темже Богородицу воистинну Тя почитаем». В ней та же смысловая ступенька, тот же нарастающий смысловой ритм, который мы слышали в предыдущих строках, и который даже если захочешь, не сможешь прочитать или перевести по-своему. Впрочем, некоторым переводчикам это почти невозможное, и, что примечательно, никому не нужное дело удалось. Смотри, например, переводы, в которых первоначальный порядок слов θεοτοκον έν αληθεία (Богородицу воистинну) изменён на обратный, а также перевод архиепископа Ионафана, в котором своеобразное осмысление слова τιμwμεν (греч. «почитаем»; τιμαw - ценить, чтить, уважать, почитать), превратившегося под пером высокопресвященнейшего переводчика в слово «именуем», ставит его на особое место в ряду других русских переводов. Впрочем, хватит уже нам своевольные переводы читать, давайте подводить итоги.
По ссылкам http://prav-perevod.livejournal.com/18381.html?thread=104909 и http://gazetakifa.ru/content/view/355/139/ можно прочитать следующее. «Что касается богослужебного употребления переводов архиеп. Ионафана, то, как можно заключить хотя бы из заметки от 7 февраля 2007 г. на сайте Свято-Филаретовского института, по переводам владыки служит он сам и его духовенство. Так, на вопрос "Используете ли Вы Ваши переводы за богослужением?" архиепископ Ионафан, в частности, ответил: "Читаю по-русски... на повечерии Великим постом покаянный канон св. Андрея Критского"». Ср. также во вступлении к статье: «В прошлом [т.е. 2006] году перед началом Великого поста архиепископ Херсонский и Таврический Ионафан предложил клирикам епархии на выбор несколько переводов великого покаянного канона преп. Андрея Критского. Кто посмелее, взял поэтизированный перевод, кто побаивался - славянизированный. После окончания традиционного чтения канона в первые четыре дня поста на встрече с архиереем священники в один голос сказали, что отныне будут читать канон только в переводе. На вопрос "Почему?" один из них, маститый митрофорный протоиерей, заметил: "Не хочу быть дураком пред престолом Господним"».
Гм... Он не хочет быть дураком пред престолом Господним? Я! Я хочу быть дураком перед Богом! Владыки святые, архипастыри православные, оставьте меня стоять дураком перед престолом Господним! Оставьте меня болваном, тупым консерватором, отсталым ретроградом, боязливым мракобесом, обскурантом, занудой-буквоедом, книжником и фарисеем, оставьте меня кем угодно, только не отнимайте у меня церковнославянский язык! Оставьте меня собакой, которая многое понимает, но ничего не может сказать. Да, оставьте меня такой собакой, только не лишайте крупиц, падающих от словесной трапезы преподобных поэтов и святых переводчиков, которые я ещё в силах поднять, понять и проглотить. Не заменяйте мне этой воистинну Богоблагодатной пищи словесным ширпотребом, замешанным на немецких дрожжах и выпеченным по американским технологиям.
Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню, и посещати храм Святый Его (Пс. 26:4). Его и только Его, Господа нашего и Бога Иисуса Христа храм хотел бы я вслед за Псалмопевцем посещать до и после своей смерти. Ни католический, ни протестантский, ни языческий, но православный святой храм, в который ходили мои предки, в котором они видели и слышали те самые образы, что, по милости Божией, могу видеть и слышать я. Но изменятся образы, и - изменится храм! Это будет другой, чужой, неправославный храм с иными образами и иными знаками, наполненными иным духом.
А ведь с меня спросят. Что же ты, брат? Ведь и тебе, чтобы спастись, чтобы зрети красоту Господню, нужно по примеру Богородицы, пророка Моисея, святителя Андрея и его безымянного церковнославянского переводчика ткать багряницу Еммануила в сердце своём. Умную (а не мысленную!) багряницу ткать для Господа из своих мыслей, слов и дел. Ради этого нужно трудиться. И если нет сил созидать, так хотя бы не разрушай, хотя бы бережно храни и почитай те образы, которые Он дал тебе через святых Своих в храме Своём. А этот труд и трудом-то назвать стыдно. Господи, помилуй нас! Аминь.
 схиархим ВП.jpg)
