Русское одиночество

От редакции РНЛ. Прежде всего, оговоримся: историческая эссеистика вненаучна. Предлагаемый вашему вниманию текст Юрия Николаевича Покровского представляет собою гипотезу, которая имеет право на существование.

Суть ее заключается в следующем. Примерно в VII веке византийскими «политтехнологами» из соображений укрепления северо-западных рубежей Империи была осуществлена грандиозная программа по искусственному созданию народа славян. Одним из приоритетных направлений внешней политики Царьграда была славянизация европейских племен, расселившихся на Балканах и в бассейне Дуная. Первым этапом этой политики было распространение одного языка: примитивного, но легко усваиваемого племенами. Вряд ли праславянский язык является искусственной конструкцией, вроде эсперанто. Скорее всего, ромейями было выбрано наречие одного из дружественных Византии племен. «Превращение варваров, которые не жалят границы разбойными налетами, в устойчивых союзников - дело кропотливое, и требует выверенной политики. Ее суть можно выразить кратко; один язык (славянский) - один император - одна вера. Стремление вырастить из туземцев «божьих людей», миролюбивых и послушных воле Империи, предполагало создание в Восточной Европе единого культурного пространства».

Мы понимаем, что гипотеза Ю.Н.Покровского может вызвать критику со стороны профессионалов-историков, поскольку в ней есть немало натяжек и даже фактологических неточностей, на то она и гипотеза. Соответствует ли предлагаемая модель действительному ходу истории, насколько сознательной была политика Константинополя в отношении славян, - это вопросы, требующие обсуждения специалистами.

Нас интересует больше другой вопрос: может ли эта модель быть положена в основание современной имперской политики русской власти. Или, точнее, какие элементы византийской политики могут быть использованы в современных условиях. Поэтому мы и решили опубликовать этот спорный с исторической точки зрения текст.

Публикуется с незначительными сокращениями.

* * *

Дискуссии о том, откуда произошел русский народ, не стихают уже два века по той простой причине, что слишком смутно проявлены этнографические предпосылки, способствовавшие образованию столь мощной исторической общности людей. Спорят об этимологии слова «Русь» и о том, какое отношение имеет это слово к славянам. Откуда вообще взялись славяне? Где их прародина?

В дискуссии участвуют богословы и философы, литераторы и чиновники. Ученые (систематики-историографы, архивариусы, археологи и даже математики) наиболее решительно претендуют на обладание истиной, ссылаются на летописи, демонстрируют «неопровержимые факты» - осколочные свидетельства минувших эпох. Единомышленники сплачиваются в «школы» и «направления».

И все это легко объяснимо с житейской точки зрения.

Смущает другое.

Ученые любят опровергать своих предшественников и оппонентов. Опровержение же есть сокрушение или переиначивание «научной истины» и утверждение «новой истины». И чем чаще случаются такие перевороты, тем очевиднее шаткость позиции той или иной «школы».

Например, долгое время в среде историков доминировало мнение, что Русь в канун своего крещения сплошь была неграмотной. Но вот в Новгороде в ходе археологических раскопок обнаруживают целое собрание берестяных рулонов, содержащих долговые расписки, любовные послания, относимые к тому периоду времени, и мнение ученых радикально меняется... Или многие поколения профессоров неизменно указывали на исторических картах сравнительно локальную территорию расселения скифов (Причерноморье, Приазовье, Прикаспийская низменность). Но однажды в далекой Туве вскрыли курган и обнаружили богатейший набор скифских украшений.

О сущности совсем недавних событий уважаемые люди спорят до хрипоты. Многие критики упрекают В. Астафьева в том, что он в своих последних литературных произведениях исказил правду о Великой Отечественной войне. Но ведь писатель сам воевал на той войне, к тому же был ранен, покалечен. Уж если мнение очевидца многим кажется предвзятым и сомнительным, то как же мы должны относиться к ученым, реставрирующим мозаику событий седой старины? Оснований для релятивизма более чем достаточно.

Интерпретация череды давних эпох неизбежно несет в себе личностное начало. И чем дальше от нас эпоха, тем больше простора для предположений и версий: лишь интуиция способна выступать организующей силой для разрозненных фактов. И поэтому жанр вольного изложения первоистоков и первопричин образования народа автору видится уместнее бессчетных научных исследований и конструкций. Совсем недавнее прошлое наглядно продемонстрировало нам пагубность выстраивания жизни в соответствии с научными схемами (теория марксизма-ленинизма). Жизнь вообще, и тем более жизнь в преддверии истории, гораздо более стихийна, чем рационалистична. Движение чувств многих тысяч людей, ныне являющихся для нас таинственными незнакомцами, составляет ее основу. Задокументированные события - всего лишь разрозненные островки в мощном потоке страстей, разочарований и надежд.

Историческая эссеистика вненаучна. Это попытка волевого проникновения в сумрачные глубины веков, являющихся неотъемлемой частью нашего прошлого. Но подобное проникновение отнюдь не отрицает многих частных мнений историков, писателей, философов, а наоборот нуждается в их поддержке.

1. Величие Царьграда

Любая сколь-нибудь заметная историческая общность людей вызывает к себе неоднозначное отношение со стороны других народов и рас. Славяне не исключение.

«Фобы» резки и категоричны в своих суждениях. В самом слове «славянин» они усматривают производное от «славус» (SCLAVUS), т.е. римский раб. И, конечно же, не скрывают своих сомнений насчет того, способна ли эта раса к самостоятельной исторической роли.

«Филы» считают, что славянские племена заселили свои исконные земли еще в первой половине I тысячелетия, но не входили в состав Римской империи, и тем самым не представляли интереса для хронографов тех веков. Существуют версии о том, что римские завоеватели оказались беспомощны перед храбрыми лесными воинами, и после ряда безуспешных попыток отступились от замыслов покорения Восточной Европы.

В.В. Розанов интерпретирует слово « славянин», как « славный», т.е. от природы мягкий, добродушный, всегда готовый прийти на помощь соседу. Но образы болгарского царя Бориса или польского короля Болеслава никак не ассоциируются с «миролюбивыми телятами». (Автор не оговаривается, определив тюрка Бориса - св.первокрестителя Болгарии - славянином. Но об этом - позже. Прим. Ред.)

Если корень «слав» изначально содержал в себе презрительный оттенок, то правители раннеславянских государств избегали бы их в своих именах. А летописи, наоборот, пестрят такими именами: Бореслав, Станислав, Изъяслав. И даже гордые викинги, будучи в роли завоевателей огромных пространств Восточно-Европейской равнины, постепенно отказываются от своих привычных имен типа Трувора или Дира и начинают величаться Мстиславами, Твердиславами и Ярославами. Если бы «славянин» определял низкое положение человека в социально-политической иерархии тогдашнего общества, то основатели восточноевропейских государств, конечно же, избегали бы именовать и города, выдающие их славянское происхождение. А первая столица <христианской - прим. Ред.> Болгарии - Преславль, опять же содержит уже знакомый нам корень «слав».

Если бы славянские имена свидетельствовали о принадлежности человека к туземному племени, находящемуся в полудиком состоянии, то древнерусские князья также отмели всякий намек на свою идентичность с ними.

Существует предположение, что славянин - это восточный европееец, славящий своих языческих богов. Но правители славянских народов и после крещения сохраняли свои «славяноуказующие» имена и своих детей христиан называли сходными. А какой епископ смирится с наречением младенца под сводами храма именем, свидетельствующим, что его носитель будет всю жизнь славить Перуна?

Историки довольно убедительно обрисовывают; откуда и куда двигались гунны, племена готов, как прокладывали себе дорогу и где оседали викинги. Откуда взялись славяне?

Неясно.

Где у них была та «колыбель», от качания которой столь широко разошлись круги расселения?

А расселение это не может не поражать своими масштабами.

Если до конца VI в. о славянах никто и не слыхивал, то в VIII-Х в.в. образуется целая цепь государств. И получается так, что за неполных три века добрые и мягкие люди мирно расселились на Балканах, в низовьях Дуная, вокруг оз. Балатон, в бассейнах рек Вислы, Буга, Тиссы, Прута, Немана, Двины, Днепра, Оки, возле оз. Ильмень, Ладоги, Чудского, Онежского и заняли значительную часть южного побережья Балтийского моря. К концу Х в. славяне уже доминируют в верховьях Волги, расселились вдоль Вятки, на притоках Дона и Десны.

Империя франков, просуществовавшая всего лишь несколько десятилетий, выглядит карликовым государством на фоне столь масштабной колонизации. Но где же славянский Атилла или Теодорих? Где славянский Карл, еще более великий, чем первый император в западноевропейской истории? Никто не ссылается на завоевателя, столь мощно и решительно раздвинувшего пределы славянских земель. Нет никаких сведений о продвижении многочисленного войска с Запада на Восток, как и самого факта завоевательного похода. Известно лишь, что славян, беспрепятственно занявших значительную территорию от Альп до Волги, будут теснить многочисленные враги на протяжении всего II тысячелетия.

Н.Рерих увлеченно искал славянские корни в Гималаях и даже обнаружил горные народности, среди которых женщины носили головные уборы, отдаленно напоминающие русские кокошники. Он пытался прочертить путь славянского продвижения из Северной Индии в Европу. Но следы этого великого переселения так и не открылись пытливому взору художника и путешественника. «Опорным пунктом» славянства и самого мощного из его народов - русского, некоторые современные публицисты считают область, примыкающую с запада к Калининграду. Некогда проживавшие на той территории пруссы, а еще южнее, здравствующие и по сей день русины, действительно наводят на определенные ассоциации. Мол, из этого региона (Юго-Западная часть побережья Балтийского моря - Северная часть Карпатской «подковы») и началась экспансия мужественных и славных русов, предшествующая разбойничьим набегам викингов. Но вожди этой экспансии не названы и характер их деяний отсутствует.

Антропоморфные характеристики славян также весьма различны.

<...> Сербы - это коренные насельники средиземноморского побережья, явные южане и одновременно жители гор, такие же как калабрийцы, сицилийцы, корсиканцы <...>.

А вот хорваты, морава, ляхи - бледнокожие, русоволосые, и сероглазые. Они мало отличаются от своих соседей: саксов, хавков, ятвигов. Подкрепим это предположение мнением историка М.С.Соловьева (1). «В древнем языческом быте скандинаво-германских племен мы замечаем близкое сходство с древним языческим бытом славян.» Конечно же, к этому сходству не имеют никакого отношения те славяне, которые проживали на берегах Адриатики.

Обилие несоответствий провоцирует гипотезу.

Славянство мне представляется не неким единым этносом, ставшим, в силу стечения ряда обстоятельств, крупнейшим в Европе, а культурной общностью народов.

И «повинна» в возникновении этой общности - Византия.

Можно даже приблизительно назвать период, когда в греческих головах стала складываться идея славянства - последняя четверть VI в. В 568 г. на север Италии вновь вторгаются варвары, на сей раз ломбарды. В 580 г. уже на Балканы обрушиваются авары и создают, на отвоеванной у Империи территории, свое государство, недолгое, как снег в тех местностях. Первоначальная идея славянства обуславливается настоятельной необходимостью превращения языческих орд в союзников. Но чтобы воспринять славянство, как «провизантийское» явление, не будет лишним обозреть ситуацию, складывающуюся вокруг Империи в те века, с нескольких ракурсов.

Языческому Риму уделяется неизмеримо больше внимания в историографии, литературе, философии, кинематографе, нежели Царьграду. Биографии кесарей римских до сих пор на слуху. Но даже имена императоров византийских, как правило, в тени или упоминаются вскользь. Так и большевики целенаправленно и старательно принижали роль императоров российских, ссылаясь, что такой-то царь правил в «эпоху наполеоновских войн», а такое-то событие произошло в «эпоху Пушкина». За Царьградом не числят каких-либо выдающихся свершений, разве что Софийский собор, да Юстинианов кодекс. А после V в.- вообще застой. И это - об огромном городе, который на протяжении семи столетий выступал единовластным организатором жизни по новым правилам и принципам на всем средиземноморском ареале. Никакое иное государственное образование столь долго не несло бремя власти в качестве мировой империи и не содействовало вовлечению множества полудиких племен в исторический процесс, как Византия.

Тема застоя, косности мышления церковных иерархов, ослабления политического и военного могущества Константинополя, приговоренности Империи самим Провидением к исчезновению нужна магометанам и католикам, чтобы оправдать свою экспансию. Царьград - свидетель их алчности и варварства. Он ненавистен погромщикам и завоевателям потому, что сияние «столицы мира» на протяжении многих веков указывало ничтожность их собственного положения. Исторический пласт, связанный с Византией, подвергся большему разграблению, нежели Рим в годы нашествия вандалов. Если варвары грабили дворцы, то католики и магометане систематически уничтожали и вытравляли следы православия на контролируемых ими территориях, сжигали тысячи икон, рукописей, «переоформляли» храмы. Руины более красноречивы о замыслах строителей, нежели перестроенные церкви. В основании огромного числа мечетей и базилик лежат камни, заложенные в качестве фундамента православных храмов.

Мы не хотим помнить и того, что почти все Отцы христианской церкви проживали в Северной Африке, Передней Азии и на Балканах, что Римские папы первоначально были всего лишь православными епископами и службы на Аппенинском и Пиренейском полуостровах велись на греческом языке.

Царьград строился как столица мира, и поэтому величественный вид храмов и дворцов. открывающийся с Босфора, не мог не поражать бессчетных гостей, послов, купцов и даже пленников. «Константин положил начало тому плану христианского города, который определит собой все градостроительство христианского города» (3). В новой истории, пожалуй только еще Санкт-Петербург сразу же замысливался как столица гигантской империи. Все остальные столицы проявлялись постепенно, сначала как городки, как вотчины владетельного рода, затем как административные центры мини-государств, постепенно «объединяющих» близлежащие земли. Перестраивались десятки раз, крепли в «конкурентной борьбе», прежде чем становились резиденциями сиятельных монархов. В то время, как Царьград рос и возвышался, все прочие мегаполисы средиземноморья приходили в упадок. Рим, Александрия, Антиохия были ненавистны христианам, как рассадники греха, и становились легкой добычей разбойничьих шаек.

Если в первые триста лет своего существования Империя безраздельно господствует над всей средиземноморской цивилизацией и реальную опасность для своей будущности усматривает только со стороны «вечной» Персии, да диких орд с Севера, то в VII в. ситуация меняется. За южной границей христианского мира, в аравийской пустыне, среди племени курайшитов появился воинственный лидер, объявивший себя пророком. Занималась заря ислама. По другую сторону Империи, в районе между Каспийским и Черным морями осели кочевники хазары, создавшие государство - каганат, который стал распространять свое политическое влияние на соседние племена и народы, а правящая верхушка приняла иудаизм.

Империю постоянно сотрясали внутренние споры, касающиеся истолкований догматов веры: манихейцы и монофизиты, монофелиты и ариане, несторианцы и павликиане сменяли друг друга с постоянством волн морского прибоя.

Но то были тяжбы одних христиан с другими, объединенные стремлением людей обрести беспримесную чистоту веры. А на окраинах Империи обозначились очаги внешнего противостояния христианству, ставящие под сомнение саму непогрешимость основополагающих истин.

<...>

Однако, чем активнее христианские народы создавали свои государства, тем выпуклее проступали их обрядовые и языковые различия. Возможно, церковные иерархи Ирландии и Грузии и могли понимать друг друга, но правители этих стран говорили, одевались по-разному и придерживались разных традиций. В Мцхете (религиозном центре Грузии) хранится икона из Эфиопии, на которой св. Георгий-Победоносец изображен чернокожим. Подобный облик византийского святого более понятен и близок африканцам. Однако «христиане всюду сознают себя новым народом, собранным из всех народов, но от всех отличных» (3). И Церковь и Империя нуждались в определенном единообразии самого стиля жизни во всех частях христианского мира, в единообразии, опирающимся на догматы. Большинство же различий проистекало из языческих традиций и обычаев. С каждым из правителей христианских земель император заключал некое соглашение, признающее верховенство Царьграда и цельность всего христианского мира. Но мозаика различий становилась все контрастнее. Поставленные рядом вестготы и сирийцы, киприоты и венецианцы не производили впечатление людей, выросших под сенью одной религии.

Управление разноязыкой, полиэтничной Империей со слабо обозначенными границами представляло собой колоссальную трудность и по сути являлось компромиссом с языческим наследием. Титанические усилия Империя направляла на преодоление всевозможных ересей. Но отсутствие интереса ко всему тому, что происходило за пределами христианского мира, все чаще вынуждало правителей Империи принимать неприятные сюрпризы. Еще в конце V в. племена варваров (вестготы) вторглись на север Аппенинского полуострова. Византии с огромным трудом удалось вернуть эти земли. Но в конце VI в. они вновь были утрачены под натиском аваров. Империя, все полнее осознавала себя призванной проницать светом истины темные души варварских народов и приобщать эти народы к добродетельной жизни.

2. Славянизация Восточной Европы

Итак, сражаясь со внутренними ересями, Империя столкнулась на своих границах с поборниками других монотеистических верований, которые самим фактом своего существования умаляли выверенность христианских догматов. Стремясь к единообразию церковного стиля, градостроительства и политической организации новообразованных государств, Империя видела, что христиане - это не один народ, а целое собрание народов, стремящихся на основе языческих традиций к своей этнической индивидуальности. Все эти взаимосвязанные между собой причины заставили Царьград внимательнее отнестись к дальнейшей будущности восточноевропейских племен, пребывающих в состоянии стихийной агрессивности.

Их христианизация виделась ромеям обоюдным благом, как для самих туземцев, так и для Империи. Племена выходили из плена инстинктов и низменных страстей, приобщались к свету догматов, становились предсказуемыми в своих действиях и служили бы «буферной зоной», за которой простирались бескрайние земли, населенные еще менее знакомыми и от того непонятными дикарями. Империя обретала спокойствие на своих северных границах и могла сосредоточиться на противодействии воинственному исламу.

Но христианизация многочисленных племен, начатая миссионерами в VII в. или даже несколько ранее, не снимала проблемы несхожих языков, обычаев, и будущей лоскутности государственных образований. Одним из серьезнейших препятствий для распространения Слова и одновременно основой для языческих предрассудков выступала «лингвистическая несовместимость». Так, в современном Дагестане на относительно небольшой территории проживают две дюжины коренных народностей, которые говорят совершенно на разных языках и не понимают друг друга.

К тому же греческий язык, отшлифованный выдающимися мыслителями и провидцами, представлял собой универсальный инструмент для передачи тончайших чувств, сложнейших постулатов. Но эти сложности и тонкости были непонятны и чужды «детям природы» с Балканских гор и восточноевропейских лесов. Как же общаться? Как наставлять на правильный путь людей в этом океане диких порывов? С каждой из правящих племенных верхушек приходилось вырабатывать свой понятийный аппарат.

В VII в. население Европы в глазах правителей Империи стало делиться на три категории. Христиане, подданные Византии; варвары Южной и Восточной Европы, которых Царьград пытался приобщить к своей культуре; варвары Западной и Северной Европы, которых на путь истинный призвана наставлять Римская церковь. С образованием пентархии (власти пяти восточных патриархатов), возобновлением экспансии Персии, а затем с появлением очагов иноверческого монотеизма, Империя постепенно утрачивала всякий интерес к Риму и всей Западной Европе, погружавшимся во мрак невежества. Византии необходимо было укреплять свои границы, сохраниться в качестве исторического образования и оплота веры. Славянизация европейских племен, расселившихся на приграничных территориях, входила в состав ее внешней политики. И первым этапом этой политики было распространение одного языка: примитивного, но легко усваиваемого племенами. Вряд ли праславянский язык является искусственной конструкцией, вроде эсперанто. Скорее всего, ромеями было выбрано наречие одного из племен, входивших в состав недолговечного аварского государства (конец VI в.- начало VII в.). Это племя осело на приграничных территориях Империи и со временем стало союзником.

В ходе бессчетных военных стычек ромеев с дикими племенами, туземцев брали в плен, «интернировали» в городки и деревеньки, население которых говорило на праславянском языке. Ромеи приобщали пленников к ремеслам, строительному мастерству. Пленники считали себя рабами. Ромеи уточняли; «Если пройдете обряд крещения и уверуете в Троицу, то станете рабами Божьими, как и мы.» Пленники охотно крестились, получали свободу в передвижении, выбора занятий и начинали понимать, что «раб» и «раб божий» - это не одно и то же. Кто-то обзаводился семьями и оставался на новой родине, кто-то возвращался в свое племя; последние сразу же забывали о христианских проповедях, вновь припадали к идолам. Но память о городах Империи, царящих там нравах, о приобретенном языке, на котором приходилось общаться в годы плена или пребывания в качестве «раба божьего» оставалась и передавалась в рассказах соплеменникам. Торговцы нехитрым товаром, способные объясниться на праславянском, допускались на некоторые приграничные рынки Империи; те, кто лопотал на своем племенном языке, имели мало шансов пересечь границу, и были вынуждены отдавать задешево товар перекупщикам.

Дружественно настроенных вождей ромеи вывозили в Царьград, чтобы наглядно продемонстрировать блеск и величие «столицы мира». Некоторым оказывали почести и даже награждали их второстепенными придворными титулами. Вожди, их свита, при посредстве переводчиков, также приобщались к славянскому языку. И, что немаловажно, по возвращении в восточноевропейские леса или Балканские горы уже могли понимать друг друга в ходе обсуждения межплеменных союзов и соглашений. Крещеные вожди или купцы тоже охотно возвращались к язычеству; христианство, как новое мироотношение, не могло не вносить разброда в жизнь племени. Авторитет хранителей преданий старины- жрецов был огромен. Но, тем не менее, связи племен с Империей росли и усложнялись, хотя и отличались непрочностью. Однако большинство язычников, побывавших в Империи, в качестве пленников, торговцев или гостей, испытывали трепет восхищения перед грандиозностью соседствующего государства.

Превращение варваров, которые не жалят границы разбойными налетами, в устойчивых союзников - дело кропотливое, и требует выверенной политики. Ее суть можно выразить кратко; один язык (славянский) - один император - одна вера. Стремление вырастить из туземцев «божьих людей», миролюбивых и послушных воле Империи, предполагало создание в Восточной Европе единого культурного пространства. Доктрина славянизации восточноевропейских племен, конечно же, сложилась не сразу, менялись приоритеты и методы. В триаде (язык-государственность-религия) все составляющие были важны, но и требовали определенной последовательности действий. По меньшей мере сто лет шла шлифовка славянского языка, приемов его распространения, придания ему свойств саморазвивающегося явления. После распространения языка на определенной территории уже можно было регулировать процессы государственного строительства.

Болгарское царство явилось первым «опытом» и не вполне удачным. Доминирующее племя придерживалось полукочевых традиций, воспринимало туземные племена, укорененные на территории царства, как покоренные и стремилось отличаться от них. Болгары (или булгары) принадлежали к тюркской группе племен и довольно трудно поддавались славянизации. Между образованиями первого и второго славянских государств - дистанция близкая к веку.

И, тем не менее, несмотря на экспансию персов и арабов, на внутренние ереси, изматывающие византийское общество, действия Империи полифоничны и целенаправленны. Многие туземные племена Южной и Восточной Европы становятся союзниками Византии, их воины охраняют границы в качестве наемников. С религией обстояло сложнее. Так, Болгарское царство только в середине IХ в. становится христианским.

Опыт непростых взаимоотношений ромеев с племенами, прокладывающими себе тернистый путь к созданию государств, позволяет в чертогах имперской власти сформировать образ идеального славянина; это варвар, благоговеющий перед святынями христианства, величием императора и праведностью Константинопольского патриарха. Важнейшим инструментом в формировании этого образа является язык.

Славянский язык выступает одним из прочных обручей, охватывающих дикие племена в единое целое, и одновременно служит отличительным признаком от «прирожденного христианина» (ромея). Славянский язык - перекидной мостик, по которому туземец совершает переход из мглы невежества в пространство христианской культуры. Этот переход сопровождается бессчетными падениями, отступлениями, но иного пути просто нет. Туземец, знакомый со славянским языком, уже не дикарь, хотя путь до принятия христианских истин может быть еще долог.

Болгары - проводники славянского языка. Они являют собой живой пример мучительного преображения дикаря в добродетельного вассала Империи, в общество, привлечённое к средиземноморской цивилизации. Они охраняют миссионеров и сами становятся миссионерами. «Думайте как мы! говорите как мы! молитесь как мы! - И станете такими же как мы!» - обращаются они к моравам, сербам, хорватам и ляхам.

А между тем доктрина реализуется и на территории самой Империи. Ромеи в военных стычках все также пленяют воинов, их предводителей, но даруют им жизнь. Не всех обращают в рабство. Наиболее восприимчивых везут в Царьград, другие города, обучают славянскому языку, показывают, как живут славянизированные племена, осевшие на землях Империи еще во времена аварского нашествия. Кого-то крестят. Многих затем отпускают на родину в качестве охранников для миссионеров.

Распространение славянского языка среди туземных племен идет несравнимо быстрее, нежели их христианизация. И на то есть веские причины.

Единство языка облегчает товарообмен и между племенами. Объединение племен происходит уже не только посредством грубой силы, но и посредством диалога. В ХIХ в. аристократы-европейцы преимущественно общались на французском. В VIII в. большинство вождей южных и восточноевропейских племен стало отдавать предпочтение славянскому языку. Им подражали дружинники, слуги, родственники. Империя всемерно поддерживала этот саморазвивающийся процесс. Что касается христианизации славянизированных племен, то здесь все обстояло гораздо сложнее. В VIII в. Империя сама переживала трудный иконоборческий период, который можно назвать как неудачную попытку реформировать православие. К тому же образование государств через объединение племен неизбежно предполагало применение военной силы. Истребление же одних христиан другими, пусть новообращенными, порождало неразрешимую богословскую дилемму. Другое дело, когда племена уже были скреплены беспрекословным авторитетом одного лидера, провозгласившего себя князем (или королем), и когда обозначились границы государства. Тогда наступало время благоприятное для христианизации; сначала правителя и его близких, затем его дружинников, горожан и наконец сельских жителей. Зерна веры падали на «почву», хорошо вспаханную предыдущими поколениями самоотверженных миссионеров и давали многообещающие всходы.

Создание устойчивых политических образований, которые можно назвать славянскими, - большой успех Империи. Вместо ватаги вождей появляется один правитель, с которым можно обстоятельно вести переговоры о мире и торговле, о союзнических обязательствах и дальнейшем развитии добрососедских отношений. Христианские миссионеры могут рассчитывать на определенную защиту, даже если в новообразованном государстве языческие традиции почитаются большинством населения. Миссионерскую деятельность, которая опиралась на расширение имперского влияния, можно сравнить с медленным проникновением света в сумрачные слои туземной жизни.

Необходимость создания письменности актуализируется после образования первых славянских государств (Болгария, Моравия, Хорватия), и начинает выступать обязательным условием распространения истинной веры. Не следует забывать, что сущность христианства окончательную редакцию получила на греческом языке. Чтобы перевести священные тексты на славянский, необходим был соответствующий инструмент.

С этой задачей блестяще справились представители византийской элиты - св. Кирилл и Мефодий. Инициатором и вдохновителем столь многотрудного процесса является патриарх Фотий. Вот три фигуры, положившие начало истории славянства, в качестве неотъемлемой составляющей средиземноморской цивилизации.

Таким образом, доктрина приросла еще одним звеном; один язык - один император - одна вера - одна письменность. И уже открывались горизонты для создания всеславянского союза или всеславянского государства в качестве противовеса попыткам Рима возродить на руинах языческой империи новую империю. В 800г. папа Римский Лев III уже короновал Карла Великого в качестве императора франков. Первое крупное западноевропейское государство просуществовало недолго. Но был создан прецедент. В христианском мире в течение этих лет существовало две империи (ромейская и франкская), соответственно и два императора, наставляемых двумя первосвященниками (патриархом Константинопольским и папой Римским). Создание империи франков являлось политическим вызовом для ромеев, в котором содержался сакраментальный смысл. Западноевропейские варвары, приобщаясь к христианству, стремились быть частью Церкви, «собрания народа Божьего». Карл Великий в своей резиденции в Аахене не зря содержал огромный штат переписчиков канонических текстов, которые затем распространялись по территориям его империи. Но ромеи, как предержатели многовекового христианского предания, как носители подлинной веры, и мысли не допускали для уравнивания себя с варварами. Что представлял собой в те годы Рим? Груду руин. А Аахен выглядел жалкой деревней по сравнению с любым крупным городом Византии. Стремление Карла построить в своей столице кафедральный собор - копию греческой базилики только демонстрировало жажду равенства франков с ромеями. Франки видели в Римской церкви, стоящей на костях апостола Петра, духовную опору своему государственному образованию.

Империя франков быстро распалась, но само ее возникновение произвело сильное впечатление на западноевропейских князей-правителей мини-государств. Ведь викарий Петра мог кого-то и другого, кроме Карла Великого возвести в ранг императора и тем самым поставить вровень с императором византийским. А в том, что подобные варварские империи будут появляться вновь, в Константинополе уже не сомневались. И политическим противовесом таким образованиям должно было явиться всеславянское государство. Чтобы дистанцироваться от будущих «императоров», как из западноевропейских варваров, так и славян, в Константинополе возродили древний обряд миропомазания на власть.

Суть обряда заключалась в том, что император византийский не есть только светский правитель, а есть орудие и выразитель Божьей Воли. В соответствии с переосмыслением роли императора, в Империи был разработан и свод законов «Эпанагога», постулирующий слияние Церкви и Империи в «единое церковно-государственное тело». (Патриаршая власть впервые понималась как дополняющая императорскую).

IХ в. является переломным для дальнейших судеб христианского мира. Рим начинает осознавать свое историческое призвание: быть не столь частью Церкви <...>, а служить выразителем христианских истин и объединителем пестрой разноязыкой Европы в единый политический организм.

Ромеи под влиянием многих политических процессов, воспринимают христианство уже как свою национальную религию, и видят свое призвание в сохранении священных догматов в их незамутненной чистоте. Они начинают видеть в других христианских народах потенциальных или явных еретиков. Так копты уже давно впали в ересь монофизитства и встречали мусульманских завоевателей как своих освободителей от ига Империи.

И латиняне все очевиднее становились для ромеев еретиками. В Константинополе не приветствовали стремление западноевропейских прелатов к дальнейшему насилию над человеческой природой. Чтобы продемонстрировать свою внеполовую сущность, латинские священники стали сбривать бороды и давали обет безбрачия: в таинствах Евхаристии стали пользоваться совершенно пресным хлебом, тем самым настаивая на дальнейшей аскетизации и умерщвлении плоти. Появились и зачатки первых монашеских нищенствующих орденов.

В этих условиях ромеям просто не оставалось ничего иного, как всерьез заняться воспитанием народов.

<...>

Огромный ущерб делу славянизации нанесло вторжение мадьяр. Эти кочевники из южно-уральских степей железным клином расщепили неоформившуюся молодую конструкцию славянства. Мадьяры осели в срединном течении Дуная, возле оз. Балатон. Их вторжение показало военную слабость Империи. Славяне, примыкающие к границам Империи, сохранили свои тесные связи с материнской культурой. <...>

Где-то туземцы принимали славянский язык, где-то нет, где-то крестились, а где упорствовали в язычестве: многие вновь отпадали от веры, замыкались, ускользали в леса. Порой целый род крестился и почитал Христа на протяжении ряда лет, а новое поколение возвращалось к идолам и кумирам. Туземцы носили славянские имена и некоторые были даже знакомы со славянской письменностью, но, тем не менее, совершали кровавые жертвоприношения и прогоняли епископов. Их славянство закреплялось всего лишь на бытовом уровне, но не шло вглубь, не получало христианского завершения. Происходило извращение целей доктрины.

С середины VIII в. территория Византии невелика: Империя теряет земли на Юге и Востоке, но постепенно прирастает новыми государствами на Севере. Тем самым происходит смещение ее окраин на земли и народы, не отягощенными культурными традициями. Возможно, этот процесс следует расценивать как отступление православия перед натиском новых центров монотеизма. Но благотворное влияние этого «отступления» очевидно.

Гуманное отношение к пленным вождям, союзнические договоры о мире и торговле, расширение единого языкового пространства для туземцев, привитие у них чувства восхищения перед столицей мира и благоговения перед императором, создание условий для образования дружественных государств, крещение наиболее видных представителей правящей верхушки, внедрение письменности и распространение канонических текстов, укрепление веры в Спасителя, проявляющееся в стремлении новообращенных сооружать христианские храмы, обуздание инстинктов, отказ от многоженства - все это лишь некоторые ступени длинной лестницы, по которой ромеи вели за собой многочисленные племена. Удачи перемежались всплесками стихийных сил, внешние угрозы зачастую преобладали над усилиями просвещенных поводырей.

<...>

Дисциплинирующее воздействие христианства на славянские народы трудно переоценить. Но оно прорастало очень медленно, через надломы и трагизм семейных и родовых расколов. В сознании язычника христианские символы должны были затмить образы детства, суеверия и страхи, доставшиеся в наследство от предшествующих поколений. Да и наставники, являвшиеся, как правило, представителями другого народа, должны были превосходить своим нравственным авторитетом старейшин и жрецов.

<...>

Язычество сопротивлялось, восстанавливалось, терпело очередные неудачи, опять побеждало, прежде чем было вынуждено отступать в еще более глухие леса, откатываясь от границ Империи. <...> Язычники бежали за Днепр, за Дон и Десну. Поселялись на речных островах или на холмах, труднодоступных для внезапных атак нежданных кочевников. Беглецы сохраняли приверженность преданиям старины, но многие уже несли на себе печать славянизации. Кто-то был крещен при рождении, но благодаря тщаниям старейшин вернулся к идолам. Но общаться, как правило, предпочитали уже на славянском, потому что новообразованные общины состояли из осколков многих родов и племен.

Поток беженцев усилился с образованием славянских государств и крещением их правителей. Христианство становилось уже в ранге государственной религии и старалось «вымести» язычество из всех своих территорий На протяжении полутора веков (середина IX - Х в.) Карпаты являлись рубежом, разделяющим восточных европейцев по религиозным убеждениям. На западе от Карпат расселялись новообращенные христиане, живущие в новообразованных государствах. На востоке от Карпат расселялись беглецы от христианской экспансии. Парадокс иммиграции состоял в том, что пытаясь сохранить традиции и предания старины, беглецы были обречены на межплеменные смешения и определенную нивелировку своих обычаев и обрядов. Если бы каждый настаивал исключительно на своих обрядах, своем языке, своих идолах-то общение беглецов вряд ли было возможным. Несчастья и бедствия зачастую способны выступать мощной организующей силой. К тому же языческие кумиры вряд ли отличались большим разнообразием. Скорее всего, это были всего лишь вариации одних и тех же божеств, символизирующих стихии. Во всяком случае, особенности племенных божеств выглядели не столь существенными на фоне символов христианства.

<...>

Бежали болгары и морава, хорваты и ляхи, богемцы и бужане и на новых землях учились жить вместе.

Те мигранты, которые, кроме своего родного, родового еще знали и славянский язык, а тем более и славянскую письменность, опять же оказывались в выигрышном положении; они могли совместно обсуждать общие угрозы, участвовать в принятии коллективных решений, которые затем доносили своим соплеменникам. Те «раскольники», которые упорно придерживались только своего языка, своих обрядов и богов, создавали небольшие хутора-поселения. Но хутора не могли успешно защищаться от нападений туземцев, которые вряд ли приветствовали появление незваных пришельцев.

Некоторые общины, безусловно, сохраняли моноплеменной состав (если раскол возглавил яркий лидер), и, осев на новом месте, переселенцы назывались «людьми» этого вождя (радимичи от Радима, вятичи от Вятко). Но основная часть славянизированных язычников создавала селения и общины на основе межплеменного смешения. Тех, кто жил на открытых пространствах стали называть полянами, тех, кто обустраивался в лесах - древлянами, кто осел на берегах крупного оз. Ильмень - просто ильменскими славянами.

Убегая от христианизации, язычники на новых местах своего обитания сталкивались с многочисленными опасностями. И поэтому хутора и даже небольшие деревни были недолговечны. Люди поневоле стремились в крупные общины, которые в свою очередь огораживались от враждебного окружения. Если туземцы жили только в деревеньках или в кочевьях, то славяне - преимущественно в городках.

Новгород - старейший город Древней Руси был действительно новым для его основателей, живших прежде в каком-то другом городе западнее Карпат. Он - предтеча Нового Амстердама и Нового Орлеана. Ростов - это растущий (молодой) город. В его названии - выражение надежды переселенцев, что жизнь на новом месте имеет будущность. Названия городов Киев, Переяславль в точности скопированы с названий городов, расположенных на берегах Дуная.

В Северной Америке до сих пор десятки городков носят названия Берлин или Варшава и нет необходимости долго мучиться предположениями, чем руководствовались иммигранты из Европы при выборе этих названий.

Приведем несколько выдержек из трудов историка С.М. Соловьева (1).

«Предания говорят о народных движениях с Запада навстречу кочевым ордам; на берегах Днепра и его притоков, на востоке и западе селятся племена земледельческие с характером европейским... Славянское племя не помнит о своем приходе из Азии, о вожде, который его вывел оттуда, но оно сохранило предание о своем первоначальном пребывании на берегах Дуная, о движении оттуда на Север и потом о вторичном движении на Север и Восток вследствие натиска какого-то сильного врага...»

И далее автор ссылается на мнение византийского императора Маврикия, который так характеризует славян; «У них недоступные жилища в лесах, при реках, болотах и озерах; в домах они устраивают многие выходы на всякий случай; необходимые вещи скрывают под землей, не имея ничего лишнего снаружи, но живя как разбойники».

Эта яркая характеристика свидетельствует о том, что славянские язычники находились в постоянном напряжении, в ожидании появления миссионеров, охраняемых грозными воинами. Крещеные славяне уже не казались византийским императорам разбойниками. Но наиболее жестоко преследовались язычники со стороны своих же вождей, которые получали от Константинополя титул и проходили обряд крещения; ведь вожди прекрасно знали повадки своих соплеменников. И поэтому только горная гряда зачастую выступала единственным надежным заслоном от этих преследований или как выражается С.М. Соловьев «натиска какого-то сильного врага «.

Если бы колонизация восточноевропейской равнины осуществлялась мощными племенами, то обязательно слагались бы былины о легендарных вождях-завоевателях, а колонизаторы бы носили названия восточных дулебов или северных антов (как вестготы и остготы). А вместо этого происходило разрозненное отступления язычества от границ Империи, обрастающей вассальными христианизированными государствами. И одновременно шел процесс врастания славянизированного язычества в необъятные пространства восточноевропейской равнины, заселенные другими языческими племенами, противящимися этому проникновению. Это врастание происходило широким фронтом от Азовского моря до Балтийского, причем «передняя линия» постоянно смещалась на Восток. Переселенцы ощущали себя на новых местах «временными постояльцами», возводили примитивные жилища, легко снимались и двигались дальше. В новых городах со «старыми названиями» устанавливались стихийно-республиканские правила общежития. Правящий слой или какой-нибудь владетельный род отсутствовали. Решения принимались общим сходом (вече). Языческие обряды, ритуалы носили эклектичный или «собирательный» характер, и, тем самым, отдалялись от традиций первоначальных племен. И правила общественного устроения, и ритуалы находились в постоянной переделке; все формы общественной жизни были неустойчивы.

(Продолжение следует)