Одной из наиболее ярких личностей среди наших «оранжевых», на мой взгляд, является Лимонов.
С ортодоксальными русофобами все более-менее понятно. Но как же в компанию оголтелых либералов умудрился затесаться человек, исповедующий идеалы национал-большевизма?
Человек, который еще два десятка лет назад убедительно и страстно развенчал в своей книге «Дисциплинарный санаторий» ловушку общества «мягкого насилия»? Или Лимонов перестал быть самим собой?
И, вообще, кто он такой, этот «русский Сартр», столь любимый сербскими патриотами и так ненавидимый Новодворской?
Чаще всего в Лимонове видят лишь эксцентричного хулигана, озабоченного тем, как бы превратить очередной эпизод своего жития-бытия в очередной перформанс (то бишь, клоунаду). О литературной деятельности Лимонова судят исключительно по скандальной книжке про педерастию с негром, а о политических взглядах седеющего арт-бунтаря - исключительно по вырванным из контекста лозунгам экстремистского содержания.
Порою, впрочем, складывается впечатление, будто лимоновщина последних лет - это некий спецпроект, основное назначение которого - во-первых, занять чем-то относительно безопасным чрезмерно пассионарных молодых бунтарей, а во-вторых, превратить российский оранжизм в нечто, совершенно неприемлемое для ортодоксального либерала.
Вот Новодворская, к примеру, так прямо и говорит:
«А ведь как легко было собрать приличных людей для приличной резолюции! Просто озаглавить митинг: "Возвращение к конституционным нормам ельцинского демократического десятилетия". Или: "Долой чекистскую хунту, не хотим назад в СССР, хотим в Европу и в НАТО". Или: "Против коммунистической и националистической угрозы, за продолжение гайдаровских либеральных реформ". Все. Красная и коричневая нечисть разбегается с дикими воплями. В бой идут одни демократы. А так получился цирк».
И, все-таки, при всей своей эксцентричности, присущей этому человеку, я бы не стал обзывать Лимонова клоуном.
Лимонов - боец и интеллектуал. Лимонов одним из первых печатным словом предупреждал о той страшной опасности, которую таит в себе система «мягкого насилия». Лимонова любят сербские патриоты и ненавидит Новодворская. Но, к сожалению, этого мало. Этого мало для того, чтобы пойти вслед за этим человеком. Этого мало даже для того, чтобы считать его своим. Своим - пусть и заблуждающимся в чем-то.
Дело в том, что после антиглобалистического «Дисциплинарного санатория», Лимонов выдает «Другую Россию». Поначалу казалось, что человек просто «стебется», изображая из себя то ли анархо-космополита, то ли троцкиста. Но вот появилось одноименное движение, вот Лимонов в своей предвыборной пропаганде повторяет на полном серьезе этот - как оказывается - вовсе не стеб...
И такой ясной сразу становится простая мысль о том, что верно поставленные вопросы вовсе не гарантируют верных ответов. И, тем более, верных рекомендаций.
В свете же происходящего сейчас на различных площадях и площадках, стоило бы вспомнить некоторые моменты политической биографии Эдуарда Савенко.
***
Национал-большевистская Партия появилась в атмосфере ощущения безысходности. Всех, кого можно было запретить - после октября 1993 - запретили.
Из чувства «фиги в кармане», как помнится, народ поддержал Зюганова да Вольфыча.
Но «фигой в кармане» довольствовались далеко не все.
Решение уйти в политику Лимонов принял ещё в Югославии. Это было в ноябре 1991, когда между сербами и хорватами шли бои за Осиек.
Вообще-то, говоря языком поэзии, «на Балканах зимой принято любить, а не работать или убивать: урожай уже снят, а тропы войны становятся непроходимыми от снега. Вот мужчина и прилепляется к женщине». Но дело было в Славонии - долине, где сербы перемешаны с хорватами, и где заканчиваются Балканы и начинается Европа. Так же, как и во времена австрийских цесарей, этот край именовался Крайиной. А на украинах всегда всё не так...
Итак, была уже почти зима, и где-то совсем рядом шли бои. Картины героического быта сербских военно-политических вождей пленили поэтическую натуру Лимонова, давно уже порывавшего сбежать из Дисциплинарного Санатория.
К Дисциплинарному Санаторию Эдуард относит как коммунистическое общество «жесткого насилия», пытавшееся контролировать поведение подданных, так и либеральное общество «мягкого насилия», покушающееся поработить желания и побуждения.
Лимонов никогда не состоял в КПСС - оттого-то «политика» никогда не вязалась в его сознании с тягомотиной партсобраний и ревизионных комиссий. Уехав в качестве диссидента на Запад, Лимонов не был задействован в демократических спектаклях, потому слово «политика» не отдавало ещё дешевыми интригами предвыборного блока или клуба избирателей.
Сербские вожди отличались как от совковых номенклатурщиков, нахлобучивавших на свои лысины шапки-пирожки, так и от буржуазных конгрессменов, натягивающих на посыпанные тальком физиономии имиджи-презервативы, изготовленные «мордоделами» из артелей по пи-ару.
«...Вместе с посещением Шешеля (лидера Сербской Радикальной Партии) эти цветы, девушки, оружие, канонада, бегающие в полной боевой выкладке добровольцы за окном - всё это повлияло на меня тогда очень. Повлияло на моё решение уйти в политику. Потому что политика казалась вначале такой вот - красивой, кинематографичной, героической. Позднее она показалась не только такой, но решение было уже принято».
***
В марте 1994, после двух десятков лет скитаний по Землям Солнечного Заката, Лимонов возвращается в Россию окончательно «чтобы победить здесь - или умереть».
Эдуард покинул Союз в 1974.
Но Европе, равно как и в Америке было наплевать на андерграундные изыски русского эмигранта. Единственное, что интересовало издателей - это ужастики на тему того, к примеру, что «москалі та більшовицькі прихвосні окутали неньку Україну сіткою концентраційних таборів». «Вечный Гулаг» кормил немалую когорту профессиональных антисоветчиков. Потому-то трезвые рассуждения Лимонова о Союзе как об уставшей и скучной империи были никому не нужны.
В конце концов, вечному протестанту удаётся-таки засветиться благодаря своему скандальному роману «Это я - Эдичка». Роман сей принёс Лимонову впоследствии много неприятностей.
Во всяком случае, теперь, будучи публичной персоной, Лимонов вынужден регулярно открещиваться от отождествления себя с героем-педиком.
Поначалу Лимонов публично рассуждал о том, что после ухода от него его жены Елены Щаповой, он разочаровался в женщинах, и, якобы даже, собирался было в гомосексуалисты, но до дела не дошло. Позже он просто признался, что сегодня ни в коем случае не написал бы такой книги.
Но тогда, в Нью-Йорке середины 70-х роман сделал Эдуарда знаменитой персоной, а его творения - востребованными. Впрочем, сам Лимонов вскоре убеждается в том, что идеалы «Свободного Мира» являются таким же тупиком, как и марксистская утопия. Разочарованию в Западе Лимонов посвящает книгу «Дисциплинарный Санаторий».
Книга стоит того, чтобы остановится на ней поподробнее. Основная мысль труда: заключается в том, что «мягкое насилие» значительно эффективнее «жесткого насилия». «Если сущность hard заключается в физическом подавлений человека, soft основано на поощрении его слабостей. Идеал жесткого насилия - превратить мир в тюрьму строгого режима, идеал мягкого - превратить человека в домашнее животное.
Soft оперирует не черными униформами, дубинками или пытками. В его арсенале: фальшивая цель человеческой жизни (материальное благополучие), страх безработицы, страх экономического кризиса, страх и стыд быть беднее (хуже) соседей и, наконец, просто лень - присущая человеку, как энергия, инертность.
... Портрет Большого Брата на стенах выглядел бы убого в сравнении со все более могущественными трюками рекламы. Ослепленный жонгляжем ПРОЦЕНТОВ, под дробь барабанов СТАТИСТИКИ (цивилизация отдает решительное предпочтение относительной математике, блистательным цифрам, в которых у публики нет времени разобраться), под грохот ставшей обязательной поп-музыки все более худшего качества (эмоции музыки как противоположность мышлению) совершает «цивилизованный» житель счастливых «развитых» - стран свой скоростной пробег от рождения к пенсии.
...Чтобы они не забыли, что живут в наилучшем из обществ, массам демонстрируют с большим удовольствием дистрофических африканских детей, облепленных мухами. Или скелеты Освенцима... Мораль этих демонстраций такова: бесполезно пытаться устроить какое-либо другое общество. Поглядите, к чему приводят попытки. Что произвел марксизм в Эфиопии и гитлеровский фашизм...
И напуганные массы сидят тихо. И опыляют их мозги рекламы сыров, вин и стиральных порошков. Предлагают им покупать суперделикатную туалетную бумагу и носить не черные, но ярких, детских расцветок ткани. (К насильственной математизации и насильственному озвучиванию жизни следует еще добавить и насильственную «инфантилизацию».)
...Распространено мнение, что европейская цивилизация исповедует культ молодости... Внимательно присмотревшись к идеалам санаторной молодости можно, однако, понять, что санаторная цивилизация исповедует не культ молодого мужчины - атлета и солдата, но культ подростка. Ибо санаторная цивилизация боится мужчины.
«Настоящий мужчина», протагонист современных фильмов и романов, всегда туго связан объясняющими условиями и обстоятельствами. Он либо полицейский, выполняющий свой долг охраны санатория, и таким образом его мужественность - служебная. Либо он оказывается в экстраординарных условиях катастрофы, тогда мужественность обоснована чрезвычайными обстоятельствами. Но употребление мужественности в нормальной ежедневной реальности санатория нежелательна.
...Боясь этих в высшей степени мужественных институций, боясь мужской силы, администрация все же нуждается в них для охраны порядка и мелких военных предприятий вне санаторных пределов. Боязнь, нелюбовь и недоверие к армии и полиции в демократических санаториях объясняются вовсе не отвращением демократий к насилию и аппаратам насилия, но тем, что демократическое государство не есть государство полицейское, оно государство санаторное. Оно функционирует при помощи методов мягкого насилия - то есть соблазна.
... Нет, разумеется, отмирания армии как институции никогда не произойдет, она понадобится в недалеком будущем для координации отношений со слаборазвитыми странами - новым врагом.
Стандартам санаторного гражданина полностью соответствует человек промежуточный, недомужчина. Ведь подростковый возраст, в сущности, самый эфемерный. Он длится в нормальных условиях максимум лет пять. Санаторная же цивилизация сумела продлить его до старческого возраста. Из подростков Мик Джаггер, Дэйвид Боуи и следующие их моделям миллионы сразу же вступят в старческий дом.
Уже достаточно инфантилизированное отсечением важных мужских функций, сознание дополнительно инфантилизировано одеждой. Оформляя себя в детские, несерьезные цвета - красный, желтый, голубой, в непрактичные цвета праздников и уик-эндов, - санаторный человек вышучивает жизнь, превращает ее в водевиль.
...Среди всех преступлений наиболее ужасным (но вовсе не наказуемым) является преступление против самого себя - неиспользование индивидуумом его собственной единственной жизни. Слушал глупые музыкальные шумы, парковал автомобиль, занимался нетяжелым, но неинтересным трудом, а срок пребывания на земле кончился. Коллектив, так называемое «цивилизованное человечество», преуспел в создании (и навязывании всем, и окраинам планеты) бесцветной, скучной, глупой, лишенной реальных удовольствий жизни. Жизни домашних животных.
Против насилия Большого Брата, старого hard-режима в сапогах и зловещей униформе возможно было однажды (как доказывает история, это рано или поздно происходило) подняться на восстание. Но вот подняться на восстание против собственных слабостей, возможно ли?»
(Продолжение следует)
1. спасибо автору