Насколько в нынешнем «прозрачном» и «гуманистическом» мире оправданы и действительны такие духовные краски, такие образы как «Святая Русь» и «апостасийный Запад»? Насколько это не идеологические штампы, насколько это - истина? «Можно ли считать современных русских православными?» - спрашивает некий автор, и отвечает: «Конечно нет!.. это не более чем опознавательный знак, за которым не стоит никакого реального содержания... Где хотя бы одна из тех превосходных черт - отзывчивость, «милость к павшим», «нищелюбие», которые мы так охотно приписываем русским, но не обнаруживаем в других народах? Увы, сегодняшняя Россия - одно из наиболее постхристианских, социально жестоких и индивидуализированных обществ современного мира... Да и вообще... будь русская душа «христианкой», никогда не случился бы страшный погром православной монархии и Церкви в первой трети ХХ в., которому исконно русские православные люди предавались... «с особым цинизмом». Так легко оставить Бога и церковь могло только общество, которому давно уже не было никакого дела до спасения души...» (В.Соловей, Кровь и почва русской истории. М. 2008 г., с. 29).
Человеческие мнения со своими доказательствами, особенно в том, что касается человека и общества, не имеют силы проницать границы разделенных самостей. Даже если собрать все тайные документы, статистику и свидетельства очевидцев, все равно это не будет иметь достоверности, равной для всех. Нельзя познать вражду и зло, познать с достоверностью можно только истину, а она не собирается статистически. Между статистикой наличного и истиной лежит пропасть человеческой свободы. Истина - над-сущностна, духовна. В том, что касается общества, человечества, не может быть объективной статистичности, ибо истинна не «масса», а со-бытие личностей, и подчиняются они не неким объективным законам, и не одержимости страстьми, а свободе любви и покаяния.
В этой статье хотелось бы поразмышлять об основаниях истины в суждениях об обществах и народах, об основаниях евангельских.
Жизнь определяется истиной; истиной этой жизни, и Истиной как таковой, их соответствием. Жизнь есть дух, формы и проявления обнаруживают его, но дух предваряет формы. А если формы и проявления подозрительно чужды, неистинны, то есть ли дух исповедуемый, родной? Где сохраняется дух истины при внешнем беззаконии и отступничестве? Дух человеческий есть единство, согласие с Духом, который будет долготерпеть немощь, колебания, теплохладность, пока еще человек не отвергся этого единства, пока чтит совесть, пока есть обращение, покаяние, и даже если не «капли слезной часть некая», то невысказанная и неосознаваемая верность святыне сердечной, пока есть связь и родство.
Наверно многие, кто пытался осмыслить ту или иную область общественных наук, те или иные «гуманитарные» дисциплины с точки зрения христианской, обращали внимание - так витиевато, многословно и неочевидно вьется тропинка какого-нибудь очередного дискурса - а Евангелие так просто, неизощренно, «старомодно», но так со властию достоверно. Впрочем, очевидность последнего зависит от состояния духа. Нынче для людей, привыкших к виртуальной важности видимости, какая-нибудь «точная наука» по серьезности формы куда как серьезнее Евангелия. По цивилизованной привычке нынче даже для многих православных далеко не очевидно, что жизнь общества сводится не к функциональности структур, а к духовному состоянию людей. И что духовность не есть что-то вроде неуловимого благоухания, или же факультатива для прекраснодушных бездельников, что это самое сердце жизни, что это собственно жизнь.
Мировоззрение не заключается в теориях или историко-философских схемах, а государство - в исправном функционировании законов и институтов. И то, и другое - это живой, живущий народ, который жив здравием своего духа. Мировоззрение - не столько научная дисциплина, ибо не определяется всем наличным комплексом теорий, не объективировано, не описательно, не безлично. Мировоззрение есть расположение духа жительствовать так или иначе, тем или иным «благом», принятие того или иного духа, сочетание с ним и согласие жительствовать истиной этого духа. Мировоззрение есть суть жизни именно народа, и именно самой жизни.
Ни в географических, и ни в природных и исторических типах; не в «эллинстве» или «иудействе», Западе или Востоке как нарицании только человеческой разности дело. Не в разделениях на мiрских, земных основаниях, на основаниях человеческих страстей, недоумений, почв; свойства, родства, привычки, не в особенностях стечения лиц, характеров, воль и ситуаций. Не в разнице теорий, каждая из которых мирским языком доказывает свою правоту, не в том внешнем образе, в который оформилась во времени традиция. Дело в соответствии духа, начала жизни того или иного общества - Духу и Истине. Дело - в духе и истине той или иной жизни. Не в том, что написано на гербах и в конституциях, а в том, чем живет «сокровенный народ сердец», где его «сокровище» и святыня.
Вот здесь, в самом преискреннем начале - пропасть разделения. И преодоление пропасти - не перед лицом самой пропасти, не «мостостроительством», не конструктивными внешними средствами, а изначальным духом, принятием его или в него возвращением, возвращением к началу пути, на котором этой пропасти не будет и не может быть. Тем Духом, который есть сущее Единство и мир. «Всякий дол да наполнится, всякая гора и холм да понизятся... Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему» (Лк. 3: 4, 5).
Пропасть, «которую никто не преходит» - между Жизнью и смертью, духом Жизни и духом смерти, образом Жизни и образом смерти. Важно здесь - не проскочить под мельтешение вещей мiра - через запятую: здесь не рядоположение двух однородных вещей, которые сравниваются по законам и пунктам логики, двух равных возможностей. Нет здесь равночестности, «одинакововещности». И как и чем мы можем описать, насколько жизнь несравнима со смертью? Если свет, еже в тебе, тьма есть? Если наша жизнь - усталое безразличие между вещами, «есть»-ли, «нет»-ли, где полшага от усталой «любви» до тараканьей ненависти. Есть только одна сущая Жизнь, но есть еще же и сущая смерть, ради избранной человеком псевдосвободы - возможности пребывать как в добре, так и во зле. Всякий истинный путь, и человека, и народа будет свидетельством, излиянием жизни сущей и истинной. Всякий вид ложного пути будет идолопоклонством - мертвому, не доброму, принадлежащему смерти. Свидетель по смыслу тот, кто приносит искомую жизнь, частное событие из нее - туда, где ее нет, в иное время или место. Собственно таков был изначальный смысл понятия истории, как свидетельства, со-жизненности описываемым событиям. Свидетель - тот, кто явил свидетельствуемое, принес «пред лице», в настоящее.
Достоверность не полагается на рассуждения «о», достоверность является сама. О Боге не нужно рассуждать, Бога можно только явить. А тот, кто являет собой, становится тем, кого являет; явить можно только собой.
Не суть важны культурно-исторические типы сами по себе - но только по свидетельству Жизни в них. Ибо по абсолютной значимости Жизни божественной совершенным и единственным благом будет (избрание ее и) явление ее - свидетельство. «Не нам, не нам - но Тебе, Господи! «Кровь свидетелей - семя Церкви».
Иное же свидетельство, постмодернистское откровение миру - о мирском разложении вплоть до мельчайших осколков человеческих помышлений. Если мир не един, но разлагается по «законам» плюралистической свободы, то он распадается на атомы, осколки бессмысленных, неведущих мыслей внутри, и бессмысленных, неведомых случайностей снаружи. Евангелие есть Благая весть Бога-целителя. То, что происходит перед лицем Бога, не может быть случайным. То, что происходит перед лицем смерти и Воскресения Бога и исцеления человечества, не может сводиться к бессмысленной постмодернистской игре нюансов и теней. Просто и трагично до ужаса говорится правда о человеке - без Бога, о хорошем человеке: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю... Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?» (Рим. 7: 19, 24).
Царствие Божие есть вечно длящееся настоящее. Наше же настоящее есть слабый огонек, движущийся среди «ненастоящих» прошлого и будущего, среди ночи небытия, не способный нести на себе что-либо из тяжестей окаменевшего, «культурного» - только слово к Богу. «Пишу, чтобы создать мир, в котором можно жить». Этот ответ одной писательницы - хорошее определение культуры вообще - «создание мира, в котором можно жить». В нем будет все - и отпечатанное прошлое, и разукрашенное будущее, и ностальгия и надежда как ближайшие атрибуты жизни - не будет только неустойчивого огонька настоящего, света миру. Человек без Бога есть воплощенная смерть, среди объективированной смерти - мира, за одним «но» - источником света-жизни, точкой-вечностью настоящего, в котором можно обратиться к Богу, найти Бога. А можно построить вокруг своей трепетной свечки хижину «культуры», и удовольствоваться этой средой искусственного света и тепла, на некоторое время.
Люди сравнивают народы и задаются вопросом о различиях, ища суть в их земных укладах и особенностях. «Критерий» же различия совсем в другом. Это в последнем счете - живой Бог или «мертвый бог». Нищий, хромой и увечный, но сидящий на трапезе в дому Господнем народ - лучше пунктуального, хозяйственного, учтивого и образованного, но отсутствующего там; лучше не своими так горячо искомыми особенностями и качествами, а только живым Богом, жизнью которого он живет. Только живущий среди людей Бог способен упразднить бездну разделенности, преисполненную вражды. В противном случае «благодать» становится личным делом каждого, а любовь - добродетелью личного пользования. Для человечества же как целого остается только закон. Человечество для человека - тюрьма мiра сего? Где прекраснодушная сердечная этика неуместна и недейственна, слишком немощна, как ручки младенца перед строительной техникой? Это парадоксальное возведение в истину нонсенса, и причина этого перевертыша - в исшествии мiра от Христа, исшествии мiра из Церкви. Не государство с его внешним законом, а Христос Церкви с Его извнутренней Благодатью единит людей. Насколько народ близок к идеалу «народа-Церкви», насколько он смирен, чтобы быть Церковью, настолько народ близок к Жизни. Секрет жизненности русского народа именно в этом. Русская империя - это русский православный народ. «Мир... в котором жизнь и богослужение - одно».
Итак то, насколько народ способен быть народом, семьей живых, показывает его отношение к Церкви, единству по существу и «живому Богу», а не идолу частной иллюзии. Вот одно из современных свидетельств. «В последнее время у меня было несколько бесед с моими друзьями-голландцами. Это бывшие католики, причем из очень традиционных католических семей: дядя - кардинал, тети - монахини. И эти люди, декларируя себя христианами, при этом говорят, что «для меня церковь - это институт подавления, надругательства над моей совестью, автор каких-то ненужных подсказок. Бог для меня - мой личный, рациональный бог, и перед ним я ежедневно исповедуюсь в своей душе».
Живой Бог здесь, на земле - это Жених брака, Бог встречи со смиренной невестой Церкви, единым человечеством, приведенной Богу человеческим смирением, а не пунктуальным благочестием одиночек. Народ истинный есть таинство, как и личность есть таинство; собственно это одно и то же таинство - действующей в человеке и народе Благодати божией, согласной с духовным движением человека или народа, желающего исполнять истину, божию заповедь. Таинство подхватывания, спасения жаждущих правды, сродных Благодати, таинство святости. «Равви, кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?» «Не согрешил ни он, ни родители его, но дабы явились на нем дела Божии». Интересно, как раскрыло бы чудо Благодати, произшедшее с этим человеком, научное изучение его жизни, природных особенностей, характера, среды и т.д.? Ведь всякая земная природа имеет в себе бездну смерти, и поэтому для обоснования жизни она так же пригодна и значима, как и физическая бездна для строительства здания.
Каким образом вокруг «десяти праведников» спасаются тысячи и народы? По какой причине? По причине единения человеческого духа в единстве Духа истины, кафоличности его естества; это единство есть связующая всех и вся божия любовь. Когда человек сердцем видит перед собой воплощенный свой духовный идеал и возлюбленную красоту, стремлением к которой он, по сокровенному сердцу и является, и жив, даже если духовно спит, вся его мертвая условность плотского жития взрывается, а дух воскресает любовью его сердечного естества.
Суть же бога современной культуры - от бога деизма до современных нерешаемых теодицей - в том, что в лучшем случае, это только Творец и Судия, но не Промыслитель. Что в настоящем моменте жизни, где единственно только жизнь и существует, Богу не находится места. Бог осуждается и изгоняется судом человека-законодателя, как нарушивший человеческие основания добра и зла. Богу отказывается в соприкосновении, в причастии к живой человеческой жизни; Бог от жизни человека и мира отлучается, вытесняется в не-живые прошлое и будущее только как Творец и Мздовоздаятель. Самовластный человекобог не может жить в одном мире с Богом Вседержителем.
Творец, но не Промыслитель. Ну да, творение мира не конкурирует с человеческой деятельностью и рассудочным миропониманием; человек помоложе мира. Но вот иррационализм мiра - так называемое зло не поддается рассудку. И является, кто здесь законодатель и судия. И это не Бог, ибо Он и оказывается под судом рассудка, пекущегося о добре, но понимаемом исключительно «гуманистически». Творцам Ренессанса и зачинателям деизма приписывают искреннюю приверженность Христианству. Но может ли деистический дуализм не порывать с христианским мировоззрением, остаться Христианством? Опять же суть - в первоначальном движении любви. Начало первого греха - в остановке перед помыслом сомнения, фон которого - вожделенный плод. Красота и приятность плода становятся добром самим по себе - «объективным добром», «объективной пользой» - а потому злом становится противоречащая этому добру Заповедь. Таково автономное «познание». С появлением автономного добра рождается новый мiр и новое мiроустроение, где зиждущим все благом становится наслаждение, похоть, вместо жизни в доверии родительскому Слову как основанию и началу, «вероломство».
Поставление в основание сущего - собственного сомнения, из которого затем и только логически выводится бог - это ли исповедание христианского духа?
«Все, о чем буду писать далее, предлагаю лишь как гипотезу, может быть и весьма отдаленную от истины, но все же (...) если все, в дальнейшем из нее выведенное, будет согласоваться с опытом, ибо тогда она окажется не менее ценной для жизни, чем если бы была истиной, так как ей можно будет с тем же успехом пользоваться, чтобы из естественных причин извлекать желаемые следствия» (Декарт Р. Избр. произв. М. 1950. с. 510). Говорит логика наречения «рабочей лжи» истиной, ведь она, сия ложь, полезна, приятна и вожделенна; происходит поставление человека в законодатели добра и зла, и установление соответствующего закона мiра, закона приятной и вожделенной пользы - цивилизации. Не правда ли заметно, что это говорит тот же самый дух, который недоумевает, что толку в этой истине и не хочет знать никакой истины, кроме пользы: «Что есть истина?». На философском языке говоря - остается только действительная причина действий, связанная с желаемой пользой, и изгоняется целевая, связанная с идеалом, святостью и истиной. Это также означает переход от служения заповеди или послушания воле наставника к служению своему вожделению; тот переход, который совершился в Эдемском саду. Исчезает то, «ради чего» живут, и жизнь, будучи по естеству своему излиянием любви каждого «ради» других, останавливается. Но тогда исчезает и подлинно сущий дух жизни; «каинитская» жизнь принимает, усвояет себе как духовность то, что назовется культурой.
Каков образ Бога, таково и устроение мiра. Если Бог лишь механическая Причина и юридический Судья, то мир есть механизм и место действия законов. Два образа - живого Бога личной любви и смиренной веры - и бога логической необходимости, философов и ученых, рукотворенного бога человеческих намерений, то есть идола, образуют два мира. И основанность на себе с неизбежностью - идолослужение.
Совершенное проявление этого духа мiра - римское непогрешимое папство: в настоящем Бога нет, поэтому должен быть Его наместник. Дух, действующий папством, от догмата к догмату размывающий истину единого божьего основания мира, агрессивно завоевывающий основания мiрской власти - эта «духовная сущность» первого греха, которая в дальнейшем отбросит и самого папу, и само христианство как ненужные более ширмы. Мiрская основанность папства положила начало разрушению Церкви, поставив западную Церковь на ложное основание, соделав ее чисто мiрской бюрократической структурой. Церковный кафолический дух говорит о том, что непогрешим лишь ответ Благодати единодушно во смирении взыскующим его братьям во Христе. Вся христианская аскеза есть воспитание смирения. Не просто получение понятия о божественной основанности и начальности жизни, которым обладают и сыны века сего, и даже бесы, а образование смиренного духа, смиренного человека, когда человек воистину, в духе своем отказывается от основанности на себе самом, стяжевает духовную нищету. «Есть одна добродетель - смирение. Но так как вы это не понимаете, то добавлю еще и любовь» (ст. Паисий). Здесь же в догмат вводится противоположное - абсолютное духовное богатство некоего человека, римского епископа.
Обратимся опять к Евангелию. Несомненная, на первый взгляд как будто странность поведения Христа - настойчивое, усильное преследование благочестивого фарисейства, более нежели явного беззакония и греха. Ибо самый большой грех не неправедность человеческая, которую можно исправить, а человекобожие праведников. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите, и хотящих войти не допускаете» (Мф. 23: 13). То же и здесь: «Рим заслонил собой от Запада Вселенскую Церковь»... Соответственно непогрешимое папство - это возведенное в догмат фарисейское человекобожничество.
Человек и человечество живет идеалом, полагая его высшим смыслом и целью. Но даже идеал - продукт человеческой логики, абстракция от наличного несовершенства, абстрактное совершенство. Иное же вера. Камень веры лежит только там, где нет уже более мирских оснований, над бездной мирской невозможности, смерти. Оставление папой основания духовной нищеты, и взыскание мiрского основания, и догматизирование себя в духовное основание - есть лишение западной церкви, а значит и человечества - веры, а значит и богообщения; ибо вера есть лишенность каких-либо мiрских оснований прежде первого Основания «крепко утвержденного в Сионе камня». Протестантизм же, отвергнув эту пустую оболочку римской церкви, по сути, вернулся к язычеству с его тьмой разделения, но теперь уже в каждой ячейке индивидуальности есть электрический свет индивидуальной веры и индивидуальный экземпляр Писания, общение с которым допускает неограниченную степень индивидуальной свободы.
То, что является мирским правлением как утеснением, относится к своего рода аскезе и необходимо. То, что является восхищением духовного начала, относится к богоборчеству. Папизм и цезаризм нужно рассматривать не от вырожденных форм или фигур власти, а от чистой идеи. Чистая идея христианского царства может воплощаться в истинном служении. Чистая же идея непогрешимого папства порочна в самой своей сути.
О чем говорят Заповеди блаженств, и все Евангелие? Не о дисциплинарном аскетизме и наемничестве за плату. «Блажен ты, Петр, ибо Отец Небесный открыл тебе это»; блаженны вы, ибо имели повод, то есть были призваны молиться во смирении, имели причину - то есть тишину и слух услышать призыв отчий. Единственное собственно человеческое богатство есть способность воспринять Бога, то есть духовная нищета. При этом неправедное устроение жизни, или сила отрицательного стремления только оттеняют преображающее действие Благодати, сеющей на земле смиренной и способной ее принять, ее чудесную силу, как в Марии Египетской, апостоле Павле и других. Перед спасительной силой Благодати, воскрешающей мертвецов и из мертвых камней воздвигающей чад авраамовых, никакое действование лжи и смерти в человечестве не способно устоять. Основание же и сущность греха - не в человеческих действиях, как бы ужасны они ни были, как бы низко от нравственной нормы они ни падали; начало и суть греха - в прекращении веры, живого детского доверия Отцу. Поэтому благочестиво неверующие фарисеи осуждаются больше, чем обычные грешники.
Евангельская весть едина, евангельская весть, по сути, об одном: единое есть на потребу: «Придите ко Мне все», ибо «без Меня не можете творить ничего» - о необходимости, насущности для человека жить Богом, в Боге, ради Бога, жизнью обожения. «Бог есть дух» означает, что Бог есть жизнь, жительство, дух жизни, а не вещь-объект, которой невозможно стать, будучи иной вещью, и к которой даже невозможно приблизиться по разности природ. «Будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен есть». Здесь под совершенством нельзя понимать ничто из абсолютных субстанциальных признаков Божества. Глина и неприступный Свет - весьма различны субстанциально. Но у человека и Бога есть нечто общее. Поступок верности, поступок чистый, творение истины и правды - это не субстанция человеческой философии, это движение, жизнь. Как бы бедно, незаметно, неказисто, убого и смешно не выглядело это движение, поступок в витрине мира сего, оформленной совсем в иной эстетике, сама суть, «субстанция», живое этого действия, как бы мало оно не было, есть общее человека с Богом. Человек - Бог в творении правды, верности, заповеди.
«Человек творящий Истину», а не просто «человек разумный» как характеристика вещи, имеющей качество разума, пусть самое высочайшее, но качество вещи, ибо не живет единственно живым образом - в творении божией правды (ср. «...ибо Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам»). Мир безумеет не оттого, что в нем развился некий физический вирус, поражающий этику, а потому, что в нем умножилось совершаемое зло. Что же именно называть злом, можно понять, сначала выяснив, что именно есть добро. Праведность многострадального Иова есть добро верности Богу, хотя оно ничуть не имеет вида добра понятного и любезного миру, но только злого мучения. То есть критерием добра станет не приятность, избранная в человеческую природу в эдемском саду, а верность, то есть согласие, смирение, неотлучное пребывание и единение с Господом в любых обстоятельствах, через которые Он будет нас проводить. Соответственно злом будет прямо противоположное. Почему нельзя быть «просто хорошим человеком»? Почему это с самого начала, еще до совершения какого-либо греха будет злом? Потому что единая сущая жизнь есть жизнь Бога, и для человека - жизнь в этой жизни, этой жизнью, жизнь в Боге. Отвержение ее означает избрание смерти. Мир «пометенный и убранный», но не живущий единой жизнью с Богом, скоро заселяется «дурным сообществом» бесов, общение с которыми быстро развращает добрые нравы «хороших людей».
Свободна ли любовь, свободен ли выбор? «Напряжение» поля любви есть собственно жизнь; противоположна ей безпредпосылочно-априорная, «объективная» пустота. Если есть любовь, выбор будет изменой. Есть Бог, «жив Бог» - поэтому не может быть пустого пространства свободы-выбора, а есть направленность любви. Здесь беда непонимания свободы современностью. Порочное понимание свободы возникает тогда, когда исчезает поле любви и воцаряется пустота выбора. Поэтому и богословие не может в основе иметь порочную пустоту: «нужен ли Богу человек?», «нужен ли Богу мир?», «свободно ли Он творит их?»
Дух неопределим на языке обособившихся сущностей потому, что это как раз и есть «единение», жизнь-синергия с другим. Духовность человеческая есть сочувствие и соработничество Истине, Духу Истины во всем живом, особенно в другом человеке. Характернейшей особенностью святых является сердце соболезнующее, разомкнувшееся, ожившее жизнью, которая всегда есть жизнь единства. Молитва есть это единение; смирение есть это единение и образ его истинный. Доброделание есть это единение, и дух его нелицемерный. В общем же смысле дух, человеческая «половина» духовности есть сочувствие, или прямо, в сильной форме - любовь к какому-то образу жизни, «духу». Дух человека, составляющая той синергии, которой всегда является духовная жизнь, человеческое в человеческом духе - это любовь: чем человек жаждет жить, что он любит поистине. Как зло есть не-Сущее, так и собственно сущим духом может быть только дух-соработничество Истине; но тем не менее как зло есть (здесь и сейчас), так и дух может быть соработничеством лжи, пагубе. Собственно дух - это первая и сущая, наисердечнейшая любовь, это жажда единения, жажда жизни любимым.
Первый призыв Бога к душе человеческой: покайся, то есть перемени дух, которым живешь, вернись к Духу, которым стоит жить. А первая заповедь аскезы, душевного делания - увидь, каким же духом живешь. «Сподобившийся видеть себя выше, чем сподобившийся видеть ангелов».
«Чему уподоблю Царствие Божие?» Невидимым почти, не велико-зримым «вещам» - закваске, зерну горчичному, семени в земле; внешность их скрыта ради того, чтобы человечество не вознесло их в идолы, чтобы остаться им в чистом духе, в живой жизни. Это то, что живет жизнью и живит, что причастно и причащает жизни. Важно начало духа, которое затворяет жизнь, затворяет мертвое по сути вещество жизнью.
Всякая же унаследованная от христианских предков только оболочка, не соответствующая духу сообщества, тому, чем оно насущно живет, есть лишь тонкий, сухой, безжизненный кокон, или несвязный, во мгновение распадающийся прах; еще хранит образ и вид, но по сути - тлен.
«Давно уже в Европе существуют только две действительные державы: Революция и Россия», - писал некогда Тютчев. И Революция для Тютчева есть не только эмпирический факт, народный мятеж, «вольнолюбивое стремленье»... Революция есть прежде всего «идея», духовная реальность; Революция есть антихристианство... и в этом источник ее власти или мощи в мире. Противохристианский дух есть душа Революции... И вот на Западе это не есть какое-то случайное, обособленное явление, Это есть последнее слово Запада, - крайний предел, последовательный вывод западной цивилизации... Это весь Запад» (о. Георгий Флоровский. Из прошлого русской мысли. М. 1998, с. 347).
Но всякая революция - апелляция к человеческой жажде добра и света. И первой апелляцией было «Подлинно ли сказал Бог...?» (Быт. 3:1). Апелляция к абсолютности света, не рутинному, «не мерцающему», безконечному. Без всяких признаков поста, то есть послушания, которое неволит «свободу. Дух Революции не в гильотинах и чрезвычайках, это лишь мимолетный оскал из «культурного лица». Дух именно в этой эмансипации от послушания любви Богу. Важен этот погибельный момент превращения послушания любви в пожелание наслаждения под знаком безконечного прироста, воссияния «лишшей» красоты. Измены тихого света «рутинного» единства и служения - в безпримесный восторг того, что отныне будет восторженно искаться. Свободы любви - в свободу пустоты. Лукавство дьявола в том, что он прельщает как будто благом, по видимости сладким, восторженным, безконечным... Дух того, что называется сейчас культурой, есть это «завороженное искание». Важно увидеть его и отделить от просто человеческой деятельности ради выживания, как от труждающегося, плачущего и постящегося Адама - его каинитскую ветвь искателей автономной, частнособственной красоты и благости. Того человечества, которое желает сложить с себя проклятие, не хочет нести пост «сладкого мученичества», умерщвляться крестом послушания Богу.
При этом эта культура вполне самонадеянна и самодостаточна: «Стержнем отношения Запада и России всегда было противопоставление «европейской индивидуальности и свободы» православной традиции как «тьме, варварству и рабству» (Н.Нарочницкая. Россия и русские в мировой истории. М., 2005, с. 20).
Дух - это то, что делает жизнь осмысленной гармонией, а не хаотическим падением. И это есть притяжение святости, это сродство, сожизненность Духу. Духовность - это осмысленность или лучше святость возрастания. Однако возрастание обожения, нерасточаемое расточение любви, заменяется в «каинитстве» совсем иного знака логикой ценностей и благ, красоты и пользы, улучшения и прогресса - «культурным развитием», но все в рамках «действующей причинности» и направленности на себя. Именно поэтому понятие о культуре так неуловимо и неопределимо в мiре сем, так как речь о культуре - речь о пути и истине жизни, а в каинитстве произошла их подмена; определения не находят своих сущих оснований. «Исповедание культуры» это лишь имитация духовной жизни, сущего движения возрастания в общение единства всего в Боге.
На этом пути упорядочения, улучшения, развития действительное всегда посрамляет желаемое. Есть желание доброго - «но чтобы сделать оное, того не нахожу». Есть идеалы и «общечеловеческие ценности» - но более есть разрушительность и неудержимость страстей. От возрожденческого взрыва желаемого человекобожия - к современной усталой цивилизации, ужаснувшей саму себя хуже скотской дикостью событий последнего столетия - путь низложения страстями благопожелательства и самоуверенности человечества. Общим местом во введениях в культурологические курсы сейчас стало упоминание «сложности и многогранности» определения самой культуры, и даже невозможности дать единое собственно определение. Но кажется, первого, простейшего и ненаучного определения культуры как возделывания земли вполне достаточно, нужно лишь раскрыть его. Возделывание земли «глагольно», действенно. Возделывание земли не есть само по себе и ради себя самого. Культура - не относится ни к земле, ни к орудиям, ни к жилью, ни к продуктам, ремеслам и художествам. Это лишь средства «культурной деятельности»; культура же относится собственно к жизни человеческой внутри собственно жизни вообще. Возделывание земли есть возделывание жизни, питаемой от земли, а не некоей само-дельной формы (грядки, поля, всякого и всяческого искусства). Культура есть синергия энергий человеков и Бога в пространстве природы, а не творение всецело автономной от природы, как места синергийной жизни, всецело синтетической реальности.
Очевидно, что современное определение культуры через прогресс и красоту мира физического и душевного человека - от забвения духовной жизни, от забвения и смертности жизни, и единства, и ответственности перед целым. Очевидно, следует исходить не из цивилизованной изобильности и праздности (что есть эта ваша истина?), а из лишенности человека перед лицом природы, таящей смерть.
Оставление насущности, и обращение культуры в цивилизацию сопутствуют друг другу в едином движении. Устроение себя для истины (культура) вырождается в устроение истины для себя (цивилизация), культура вырождается в цивилизацию. Размежевание «культуры» и «цивилизации» - из-за недостигнутого единства: искусственное «склеивание» общества лишь правилами разумного эгоизма (в сути) и внешними законами (в лицемерной видимости) превращает цивилизацию в некую непредсказуемую и пугающую в себе машину. От нее пытаются отмежеваться вылавливанием из цивилизации культуры как «территории человечности», связыванием подъемов в жизни человечества с творчеством и благопожелательностью отдельных лиц. Цивилизация, из которой пытаются спасти, «выудить» культуру, есть показатель неудачи единства, неудачи общения, целостности, то есть неудачи жизни человечества как целого - то есть как такового.
Показательно это разделение. Цивилизация - реальная жизнь «гуманистического» человечества, видимые плоды общности без любви; культуре же остается в удел область частных фантазий, благих намерений, мечтаний, теорий и всяческого лицедейства. Жизнь - сама по себе, область мечтаний и идеалов - сама по себе.
Культура это не только и не столько «возделывание», придание порядка чему-то внешнему, это рукотворное воспроизводство жизни соблюдением истины; хранится и возделывается именно жизнь человечества и мира. Культура поэтому не содержится в «достижениях» и шедеврах, но в динамике открытия и передачи, хранения и возделывания истины жизни, не в «элементах интерьера», но в приобщении человечества истинному бытию. Желая определить культуру, мы должны миновать многотысячный плюрализм «рабочих определений» и определить ее в ее основании, в единственном уповании нищеты духовной - веры. Все старания Бога, вся священная история спасительных трудов не должны остаться для нас пустым звуком: самоопределяясь в культуре, как собственно человеческом делании, мы выходим сюда же. Культура - это то, чем люди живы, чем живет их дух, что они возлюбили и положили сокровищем... Знакомые слова, на правда ли?
Мiрской разум, разум падшего естества никогда не станет больше, чем наемником. Он будет высчитывать расход и приход чтобы определить «критическую точку». «Сколько праведников будет достаточно?..» Или сам определит ее и вынесет суд, как Иона, и все разумно судящие аналитики. Таинство же мира в том, что Господь видит сердца, которые не видит, даже в отдельности свое, каждый из человек. Господь же видит сердце народа. Не дано знать сроки, ибо это не час «критической точки», а вневременная вечность Сердцеведца. И не зная, и не вынося суда, проповедуйте и живите, лишь в одном уповании.
Мир в сути своей стоит не законами счастливого развития, а свободой сокрушенного возвращения. Сводится весь не к тонусу человеческого ума и деятельности, самоуверенно крепко стоящей цивилизации, а сокрушению ее духовных «костей» покаянием. Пророк не видит более никакой спасительной соломинки, и остается только глас вопиющего о помиловании. Но это и есть самое верное основание, самая родная земля.
Если вполне очевидна святость великих русских подвижников, и святость общинной молитвенной жизни, о том же, в чем упрекают народ можно сказать: если первое есть плоды Благодати, то это - почва, которую она сильна возделать. «Если Меня гнали, будут гнать и вас. Если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше» (Ин. 15: 20). Народ и гонит правду, и раскаявшись, соблюдает, подобно грешнику, «о нем же Небеса радуются». Как великое богатство души - духовная нищета, так истинное богатство народа его «мягковыйность», не суть видимая сорность, а покаянная плодовитость земли, на которой Благодать может сеять. «Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется. То именно и важно, во что народ верит как во свою правду, в чем ее полагает, как ее представляет себе, что ставит своим лучшим желанием, что возлюбил, чего просит у Бога, о чем молитвенно плачет. А идеал народа - Христос» (Ф.М.Достоевский. Дневник писателя за 1880 г., ПСС в 30-ти тт., Л. 1972 - 1990. Т. 26, с. 152).
Где будет сокровище ваше, там будет и дух ваш. Всякому человеку, более или менее, в зависимости от силы трезвения, приходится вступать в компромиссы с мiром сим. Однако у каждого в сердце есть место, где хранится святыня, ради которой он делает свой последний, безкомпромисный выбор. Если сравнивать злодеяния двух евангельских разбойников, как сравнивают злодеяния русской и западной истории, вряд ли можно их существенно различить. Но явление их сокровенного духа вполне их различает. Тот же счет и для народов. Не для их святых и подвижников, а для тех, кто определяется жизнью только под гром небесный. Опять же, как и отдельный человек, если не спешит подвизаться по любочестию, по безкорыстной любви к истине, будет подвигаться к этой мысли болезнями и скорбями. Если он не хочет умереть для мира страстей, тогда будет поставлено перед лицом смерти все его существо. Если народ не радеет о истинности своей жизни, о жительстве во Христе, смерть пойдет по нему, как напоминание.
«Русский без Православия - дрянь, а не человек», - говорил Достоевский. Если внимательно изучать догматы Православной Церкви, можно узнать, что «собственно человек» - это человек благодатной жизни, что его собственное человечество человеку приносит Благодать, соединение с Духом.
Православие обвиняют, что оно номинально и формально, что по своей номинальности не смогло удержать Россию от падения и т.д. Это - те же обвинения Богу, что по Своей «номинальности» Он не удержал праотцев в Эдеме, и не удерживает творимое в мире зло. Жизнь есть таинство соединения. Любви и брака. С Тем, кто есть Жизнь, или же антитаинство прелюбодеяния с тем, кто есть страсть и похоть. Это соединение есть существо жизни; а не некое автономное счастье, довольство, порядок и т.д. Это соединение исполняется в свободе, в духе. Если уходит оно, оставляется духом человеческим, то все становится бессмысленным, радение о ставших пустыми формах не-жизни - излишне. И Бог «не может» поднять мертвую глыбу отвернувшегося от Него человечества, ибо сотворил его свободным.
Суть русского мировоззрения - в соединении народного духа с Православием, в принятии в качестве мировоззрения истины православной веры. Не в неисследимых археологических реконструкциях, с впечатанностью в «кровь и почву» эксклюзивно неких космических энергий и истин. А в преискреннем, насущном приятии в свою жизнь, или даже погружении, крещении собственной жизни в живого Христа, жительством Им заповеданной жизни. «Сын Бога и Отца, Бог Логос таинственно присутствует в каждой Своей заповеди. А Бог и Отец, целый и неделимый, - в целом Своем Логосе по природе. Следовательно, тот, кто принимает и исполняет Божественную заповедь, в ней принимает Логос Божий. Тот же, кто через заповедь принял Логос, одновременно через Него принял сущностно почивающего в Нем Духа, ибо сказано: Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня принимает Пославшего Меня (Ин. 13: 20). Поэтому, следовательно, тот, кто принял заповедь и исполнил ее, таинственно принял в себя Святую Троицу» (Прп. Максим Исповедник: Цит. по Митрополит Амфилохий (Радович). Человек - носитель вечной жизни. М., 2005, с. 41).
Вся русская история многовековых испытаний есть «культура» прививания, впечатывания веры в народный дух. Который не тождественен с тем, что обычно приводят западники отечественные и зарубежные - бесчинства отдельных исторических фигур, отдельных людей или даже отдельных множеств людей - для иллюстрации русского варварства. Истину, то есть присутствие Жизни сохраняет те единицы, то «малое стадо», которые остаются с Истиной и Жизнью. И тысячи затем к ним возвращаются.
Народный дух - это смирением веры привлекаемый Бог в общение единства; это Им творится чудо русской истории, это Им Русь свята. Победительна не преобладающая мощь естества, а способность верных проходить «стопами по бездне» смертной и побеждать силою Благодати. «С нами Бог, разумейте языцы...». В этом суть русского духа, русского мировоззрения, русской истории.
