1.
Неприязнь к власти среди поборников прогресса, гуманизма и прочих идей, неизменно относимых к передовым и либеральным, имеет в России давнюю традицию. Противостояние монархии началось, как это ни странно, с дворян. Бунтовщики типа Емельки Пугачёва воплощали собой одномоментный эмоциональный выплеск негодования на тяготы жизни, выражающийся в разбойной вседозволенности. Но вот отрубили голову атаману, повесили других заводил - и тишина вокруг кладбищенская.
Дворяне же, после получения вольницы от Екатерины II, воспроизводили недовольство устроением государства, бытом и нравами в обществе из поколения в поколение: через создание тайных обществ, в том числе масонских лож, публикацию вольнодумных трактатов и даже в форме открытого мятежа. Чем могущественнее становилась Россия, тем стремительнее росло противление абсолютизму самодержавия у наиболее обеспеченной и обласканной властью части русского общества. Кому-то было душно жить на бескрайних просторах, кто-то чувствовал себя «лишним», а кто-то мнил себя «неведомым ещё изгнанником».
А вот простой люд, особенно крестьяне, государя искренне любил, а если и кручинился по поводу порядков в империи, то, в основном, по причине того, что Святая Русь сбилась со своего пути; однако толком никто не мог сказать, когда же это произошло.
Святая Русь в сознании русского человека - это добродетельная власть, организующая жизнь христолюбивой страны в соответствии с правилами благочестия и служения истине, высшим и внешним проявлением которой выступал государь. Мечта о добром и справедливом царе, мечта, которой бредили особенно истово в годины лихолетий, формировала и личность самодержца. Именно таким - добрым и справедливым - царь своими действиями и решениями и должен был представлять волю Божию. Ведь Силы Небесные не могут ошибаться в выборе своего избранника... Но если что-то не так обстояло в более чем обширном государстве, то все ошибки, жестокости управления списывались на советников и придворных. Государь же был истоком милости и благодати, оставаясь незримым для подавляющего числа русских людей. Государь был любим ими искренне и беззаветно. Он правил Россией, омываемый волнами благоговения, которые устремлялись к нему, пребывающему в могуществе и славе, из сотен городов и городков, из тысяч сёл и деревень.
Многие общественные деятели сетовали на то, что народ не догадывается или не сознаёт унизительную нетерпимость своего положения. Они искренне кручинились по поводу того, что народ беден, невежественен и бесконечно смиренен. Они считали, что народ нуждается в знании того, что именно государь несёт всю полноту ответственности за все тяготы бытия: он самый главный эксплуататор, причина всех личных невзгод и общественных неурядиц. И пришло время, когда люди, особенно в крупных городах, стали прислушиваться к подобным шептунам-агитаторам.
Власть становилась для поборников свободы и гуманизма средоточием греха, узилищем, где гаснут в человеке благородные порывы. Обличать, ниспровергать, подрывать устои власти, бороться с сословными предрассудками означало для многих противников самодержавия священную борьбу со злом.
Разрушение - это прерогатива дьявола. Но революционный порыв, оправдывающий поджоги, убийства, глумление над святынями, уже воспринимался многими горячими головами как искоренение зла. Понятия, направляющие протекание жизни отдельного человека, сильно сместились и даже перемешались. Сам факт многовекового строительства империи вызывал у революционеров только отвращение. То, что раньше вызывало благоговение, стало превращаться в исток ненависти. Человека, отягощенного понятиями долга и чести, стали воспринимать как реакционера и ретрограда.
И всё же отречение Николая II от престола в пользу брата, не пожелавшего стать императором, не могло не потрясти души православных людей. Кто-то считает это отречение подтверждением теории о неизбежности наступления эпохи пролетарских революций, кто-то - предательством командующих фронтов, подтолкнувших царя к столь пагубному решению. Мнений на этот счёт в избытке. Очевиднее другое. Это событие остаётся самым важным не только для 1917 года. По влиянию этого события на судьбы страны - ему нет равных во всём XX столетии. Мистическое значение отказа царя быть царём сводится к признанию самодержцем того прискорбного факта, что Бог оставил Россию.
Отречение Николая II можно расценивать и как всего лишь один из эпизодов гибели монархий. Великая война невосстановимо сокрушила австрийский и германский престолы. Но то были страны, потерпевшие полное поражение в мировой бойне. Иное дело - наша страна. В начале 17-го года ничто не предвещало её поверженности перед обессилевшим врагом. Наоборот, ресурсная обеспеченность русской армии боеприпасами, оружием в ту пору была как никогда велика. Но состояние русского духа (подлинная причина всех военных триумфов, а также политических потрясений внутри страны) ввергало Россию в затяжную анархию.
На протяжении четырёх веков сиятельная власть государя была как бы продолжением Божией воли. Монарх являл собой олицетворение истины, своими благоволениями вытягивая всю необъятную страну на высоту исторического бытия. Он олицетворял собой славу русского оружия и воплощал все добродетели Православия. И вот государь стал один из смертных, и, даже более того, превратился в арестанта.
Произошла как бы победа дьявольского соблазна, выразившаяся в серьезных изменениях самой среды обитания императорской семьи.
Конечно, эти изменения обнаруживают себя не сразу. Сначала возникает несовпадение идеалов отцов и детей, намечается раздробление общества на враждебные друг другу партии и группировки. Непримиримость усугубляет тесноту общежития. Любой значимый поступок кем-то приветствуется, а кем-то обязательно подвергается хуле. Народ оказывается в положении путника, который спешит, спотыкается вслед за закатным солнцем, но то слишком быстро уходит за горизонт. И с противоположной стороны путника всё явственнее настигает мгла, которая густеет и разливается всё шире, заполняет собой всё пространство, поглощая контуры знакомых предметов. И вот уже мир совсем иной, и не видно дороги. И путник замирает. Он вздрагивает от непонятных шорохов, внезапных звуков. Ему мерещатся призраки и упыри. Стираются грани между сном и бодрствованием... Так и всё общество замерло, в надежде переждать и опять обрести чувство пути. И вдруг оно заволновалось, гонимое отчаянием.
С экономической точки зрения Россия весьма динамично развивалась, к тому же переживала удивительный расцвет. Российская империя неизменно играла ведущую роль в пятёрке великих европейских держав (Англия, Австро-Венгрия, Германия, Франция). Многие мировые авторитеты прочили России в XX века исключительную роль, и для этих утверждений имелись веские основания. В том-то и дело, что власть пала не по причине кризиса в сферах материального производства или военного поражения, а вследствие эрозии духовного стержня - Православия - в политически активных слоях общества. Определение «обезбоженный» для меня неизменно ассоциируется со словом «обожжённый». Гигантская империя - славное вместилище святых и монархов, героев и гениев, к началу XX века стала обожжённой страной.
Десакрализация институтов Церкви и монархии обрушили всё здание империи. Величественное перестало считаться таковым. Угасающее же Православие ослабляло и низводило власть кесаря российского. Суть духовного кризиса блестяще выразил В.В.Розанов в статье «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского». Приведу один пассаж из этой статьи:
«Мы не отойдём, кажется, далеко от истины, если скажем, что с искушением прибегнуть, овладевая судьбами человечества, к «земным хлебам», здесь, разумеется, один страшный, но действительно мощный исход исторических противоречий: это понижение психического уровня в человеке. Погасить в нём всё неопределённое, тревожное, мучительное, упростить его природу до ясности коротких желаний, понудить его в меру знать, в меру чувствовать, в меру желать - вот средство удовлетворить его, наконец, и успокоить...»
Власть раздавливал не напор внешних, необоримых сил и не беспорядки в городах из-за частых перебоев в снабжении хлебом, а именно упрощение природы человека до «ясности коротких желаний». Во время войн с Наполеоном жили не сытнее, и во времена петровских войн тоже, но империя крепла год от года. А в канун Первой Мировой войны благоговение перед властью уже оскудевало, вследствие «закрытия от глаз человека всего небесного». Оскудение веры превратило монарха в обыкновенного человека, полковые знамёна в ненужные тряпки, а слова присяги - в пустой звук.
Любое общественное событие, несмотря на свою внезапность для современников, не происходит вдруг, а медленно вызревает в потаённых пластах бытия: оно вначале залегает как зерно, готовящееся прорасти сквозь толщу стареющих правил устроения государства.Этот
росток - всегда неведомый, и само его обозначение на
поверхности жизни будоражит чувства
людей: «Нe сорняк ли? А может, ядовитая колючка?»
Увы, наука вряд ли когда-то внятно объяснит, почему одни народы тысячелетиями скитаются по «углам», уподобляются траве «перекати-поле», а другие сравнимы с могучими деревьями. Легче увидеть в этой участи и в этом выборе веление Божественных сил: они-то и выдают высочайшее разрешение или налагают необоримый запрет. В середине ныне уже завершившегося тысячелетия народ русский такое разрешение явно получил. Оно никем не было вымолвлено и нигде не написано; оно присутствовало в чувствах людей, в их верованиях и терпении, превозмогшем двухвековое татарское иго.
Груз памяти десятка предыдущих поколений был слишком печален, и, конечно же, мешал строить далеко идущие, смелые планы, но и разворот событий не мог не смущать смиренные души. А события таковы, что в ХV веке происходит умаление величия традиционных центров христианства. Константинополь оказывается под властью турок. Вскоре и в Северной Европе начнётся процесс отторжения от Рима. Россия, с одной стороны, и североевропейские страны, с другой, ищут свои особые самостоятельные исторические пути. Если слова инока Филофея о Москве как о Третьем Риме встречают в душах русских людей взволнованный отклик, то инициатива митрополита Исидора, подписавшего во Флоренции договор с Ватиканом об объединении Вселенской Православной церкви с Римской католической, не получает ни малейшего исторического продолжения. Патриарх Константинопольский Иеремия мечтает перенести в Москву своё местопребывание, но в Москве встречает лишь тёплый приём и возвращается в поверженный Царьград с грамотой Годунова, в которой выражена просьба к султану - не обижать первосвященника.
Русская земля - не остров в океане, а продуваемая со всех сторон ветрами или агрессиями. В 1596 году в результате Брестской унии произошло объединение греко-католиков. Православные приходы и епархии, находившиеся в составе Польского королевства, подпали под верховенство Римской курии, хотя и сохранили традиционные обряды.
В следующем году в Москве был учрежден Патриархат, появился первый русский патриарх Иов - высший церковный иерарх, который по своему статусу никому не подчиняется, только перед Богом держит ответ.
Очень много прямых и косвенных признаков того, что народ русский не хочет больше подчиняться правителям с «норманнским прошлым» и патриархам константинопольским, стремится обрести самостоятельность своей национальной Церкви.
XVII в. для России - мучительный век. Власть Рюриковичей падает не вследствие гнева народного или под ударами внешнего врага, а потому что промыслительное стечение обстоятельств вкупе со стремлением русских к национальному самовыражению неизменно отвергает существование наследников и продолжателей этой власти. Потомок татарского мурзы Годунов объявляет о своём родстве с Рюриковичами и понуждает патриарха Иова подтвердить это, но их старания вдвойне напрасны: в Годунове видят лишь узурпатора, а не законного царя. И Василий Шуйский не убедителен. И Скопин-Шуйский имел очень мало шансов на успешное правление.
Да, из Скандинавии пришли первые правители земли русской, из Византии - христианское учение и церковные иерархи, но в XVII в. гигантской стране и народу, создавшему её, нужны были «свой» царь и Церковь. Однако драматизм ситуации усугублялся тем, что земля русская испокон веков, с первоначальных времен Руси, была вотчиной Рюриковичей, они были как бы природными правителями, и церковь мощью своего авторитета освящала их владение. Одно дело сбежать из хозяйского дома, как это делали казаки или Курбский, а другое дело - увидеть в том доме хозяина нового.
Отсутствие людей, обладающих правом править, чревато для России трагическими событиями. Что последовало вслед за отречением Николая II? Разгул анархии, октябрьский путч, братоубийственная война, обезлюживание территорий, истребление целых сословий. Не менее ужасны годы после убийства царевича Дмитрия: голод, моры, пожары, разбойничьи шайки. Только совсем недавно было мощное государство на страх всем соседям - и вот оно уже представляет собой сплошное пепелище. Рюриковичей больше нет в правителях, но и другим нет места на троне.
У русских людей воля к власти не проявлена: для них природа власти божественна, и поэтому необходима санкция Промысла. И Провидению было угодно, чтобы варяжские дружины верховодили на русской земле и заложили основы государственности. Были времена, когда великий хан выдавал ярлык на княжение. Царский род передавал власть в соответствии со строгими законами династического владения русской землей. А дальше как жить? Кто ни посягнёт на власть, у него ничего не получается - только новый раззор для страны.
Годунов, получивший власть путём тяжких прегрешений, быстро превратился в издёрганного невротика. И Шуйские оказались в исторических неудачниках. Тщетно поднимают на щит «дело Рюриковичей» самозванцы. Кстати, иерархи Церкви, которые их поддерживают, греческого происхождения: например, архиепископ Рязанский Игнатий.
Польская интервенция является всего лишь продолжением стратегии объединения русских земель под эгидой католицизма. Раз Брестская уния (1596 год) была заключена, оставалось собрать вместе всех «блудных детей» христианства, то бишь православные народы, доселе признававшие над собой безусловный авторитет греческой церкви. К тому же католицизм искал территориальных компенсаций после того, как от него отложились страны Северной Европы.
В свою очередь, Швеция, сбросив с себя клерикальный патронаж Рима, стремилась вспомнить традиции завоевательных походов викингов и настаивала на том, что Рюриковичи как раз являются выходцами из плеяды тех славных и победоносных воинов.
Польская и шведская интервенция ставили под сомнение саму будущность огромной страны и до крайности обострили нужду в «своём» царе. Избрание юного Михаила Романова имело огромное целительное значение для судеб России. Народ (а земский собор 1613 г. был действительно всесословным, с участием посадских людей и сельских обывателей), выразив свою волю в акте избрания, выражал как бы и волю Божию. В противном случае провиденциальные силы не предоставили бы русским людям великой миссии - охранение истинной веры. Рюриковичей освятила на правление греческая церковь. Романовых избрал народ-богоносец как единственный защитник попранного во всех иных землях Православия. Это избрание символизировало и вручение Романову всей земли русской во владение на вечные времена.
Но смута, начавшись с трагической гибели царевича Дмитрия, не закончилась с вхождением во власть Романовых, а завершилась тогда, когда Никон своими реформами окончательно отдалил Русскую Церковь от Греческой. Православие станет национальной религией. «Свой» царь, «своя» Церковь, «своя» земля - вот к чему пришёл народ русский за более чем полувековой период смуты. Миллионы умерших от голода и болезней, погибших в битвах и от разбойных нападений, миллионы ушедших в «раскол» были тяжёлой данью смуте. Минин и Пожарский станут первыми национальными героями.
О проблеме раскола мне представляется необходимым остановиться подробнее. Дело в том, что историки единодушны во мнении о прекращении смуты с момента избрания Романова, не увязывают политические события с последующими событиями церковными и настаивают на том, что никонианство было обусловлено стремлением русских иерархов вернуть паству в лоно греческой церкви. А ради этого возвращения и выправлялись некоторые тексты и упорядочивались обряды. К сожалению, не все приняли эти новшества, объявленные истинными, и вошли в жёсткую конфронтацию с реформаторами.
С точки зрения реформаторов, Русская Православная Церковь на протяжении шести с половиной столетий была подвержена тенденции неустанных искажений, медленных, но неуклонных отступлений от подлинных представлений и понятий о христианской вере - тем самым, давно уже не являлась «греческой», а некой иной, заблудшей, чуть ли не доморощенной, и настала пора исправить эту доморощенность твёрдой рукой, вернув русскому православию не новый, а подлинный облик.
Но ведь Православие на русскую землю пришло как раз из Византии в пору расцвета могущества теократической империи. И наставляли народ русский иерархи Церкви как раз греческого происхождения. Греками же были и первые иконописцы. Кирилл и Мефодий также были выпестованы византийской культурой. А в пору реформ XVII в. Греция уже два века была под игом турок и никакого мощного влияния на жизнь Православия не могла оказывать. Да и как было повиноваться греческим патриархам, не защитившим свои церкви от магометан? Здесь не будет лишним привести гневные слова Никона, сказанные им перед ссылкой, в адрес вселенских патриархов: «Вы, султанские невольники, бродяги, ходите всюду за милостыней, чтобы было чем заплатить дань султану».
Подспудные причины реформы, пожалуй, не столь богословского, сколько политического характера. Реформа позволяла отдалиться от Церкви, поддерживавшей на протяжении многих веков Рюриковичей. Объявляя себя «истинной», обновлённая Церковь ставила Церковь «старую» в положение Церкви ложной, обрубая тем самым у неё корни, и закрывала будущее одновременно. Никон видел в Московии новую «землю обетованную», в реформированной церкви - Новый Иерусалим. Поэтому он и основал Ново-Иерусалимский монастырь, притязающий стать новым центром Вселенского Православия. Он мечтал превратить царство в теократию и, тем самым, возродить Второй Рим в пору его расцвета. Как и подобает христианскому подвижнику, Никон обрек себя на мученическую жизнь и последние годы провел не в почете, а в ссылке, в политической опале - в затворе.
Вот и крах тоталитаризма явился полной неожиданностью для подавляющей части граждан Советского Союза. Да и не только для них; даже высоколобые «советологи» этого краха не предсказывали. Страна слыла сверхдержавой, располагала неисчерпаемыми природными ресурсами, огромным интеллектуальным потенциалом, мощной армией и развитой индустрией. Фактически отсутствовала внутренняя оппозиция существующему режиму, за исключением разрозненных деятелей науки, искусства, культуры; никто извне не смел посягнуть не только на часть территории страны-крепости, но и на пределы многочисленных сателлитов. Почти никто не верил, что этот монолит может быть когда-то раздроблен на мелкие куски. Считанные единицы, и среди них Солженицын - ещё в конце 70-х годов выражали частное мнение по поводу того, что этот режим рухнет до конца столетия. Солженицын говорил об этом через «забугорные» радиостанции, которые слушали миллионы его соотечественников. Тогда соотечественники не считали его провидцем, а скорее диссидентом, ожесточившимся от произвола коммунистических властей.
Советская власть пала почти неслышно. Многомиллионная армия коммунистов растаяла, как туманная дымка на летней зорьке. В Германии, Италии гибель тоталитаризма потребовала военной катастрофы, в странах «народной демократии» режимы без поддержки Москвы оказались мыльными пузырями. В России коммунистический режим рухнул сам.
Своеобразие России в том, что светскую власть упраздняет духовный кризис. Наступает паралич организующей воли, которая ранее сосредоточивала жизнь миллионов людей на созидающей деятельности. Происходят тектонические сдвиги на онтологическом уровне бытия, невидимые глазу, но неостановимые. И вот уже растёт, крепнет стена, прозрачнее воздуха, но звукопоглощающая. И тот, кто отдаёт команды, наконец, понимает, что его не слышат, и ему ничего не остаётся делать как замолчать. И тогда его молчание сливается с молчанием тех, к кому он прежде обращался как хозяин положения.
В других странах у правителей могут быть высокие или низкие рейтинги доверия и почитания. В России правитель нуждается во всеобщем доверии и почитании, и когда это почитание идёт на убыль хотя бы у части общества, он застывает в скорбном безмолвии... И цветущая экономика, научные центры, армия, социальная инфраструктура - всё ломается, крошится, вдавливается в грязь. То, что не могут сделать вражеские армии, происходит как бы само собой.
Смута как раз и проистекает из неясности: кого слушать, кому верить. Смута означает отсутствие зримого пути для движения страны в будущее и невозможность жить дальше без отторжения и даже переиначивая наследия прошлых эпох; этот период представляется современникам как тщета усилий всех предыдущих поколений: неправильно думали, не так жили...
Сила, исходящая от власти, зиждется на вере. Слабеющая вера не является выразителем истины, ввергает народ в уныние и растерянность. Но русские - это державный народ. Оттого-то смута, переживаемая им, чревата хаосом и долгожданна лишь для сплочённых преступных группировок да этнических меньшинств, спешащих поживиться и насладиться почти безопасным разорением страны. Как войны или стихийные бедствия воодушевляют мародёров на отвратительные «подвиги», так и смута порождает кратковременные триумфы для аферистов и самозванцев. Эпицентром смуты всегда является столица, превращаясь как бы в «чёрную дыру», в стыд и позор для всего народа. И позор этот необходимо преодолеть, изжить, иначе он распространится на всю страну до самых отдалённых окраин.
На протяжении уже нескольких лет провинциалы с бессильным негодованием наблюдают за тем, как Москва, безудержно поглощая людские надежды, выделяет лишь миазмы цинизма. На наших глазах чертоги власти превращаются в гноище, с которым никто не знает что делать: как прижечь эту заразу, как отвратить общество от саморазграбления.
2.
Подоплёка исторических потрясений неясна и для потомков. Каждая новая эпоха позволяет обнаруживать неведомые доселе взаимосвязи и сцепления, оказывающие конкретное воздействие на направленность событий; причём новизна порой предстаёт настолько убедительной или удобной для данной эпохи, что претендует на истинность в ущерб всем предыдущим толкованиям. В связи с этим возникает подозрение, что каждое последующее поколение, как бы «обогащает» дополнительным смыслом жизнь своих предков или, наоборот, «обедняет» - в зависимости от ситуации. «Уроки истории» подразумевают внятные выводы, но их ясность неизменно искажается толщей времени. «Уроки» идут впрок только молодым государственным образованиям, и то лишь тем из них, кто ярко претендуют на конкретную миссию. Россия в ХХ веке - это «молодящаяся» страна, стыдливо прячущая седую старину. Может, подобная стыдливость вызвана тем, что в этом столетии старость и мудрость не в почете?
Если смута в XVII веке, несмотря на весь драматизм её протекания, означала поиски брода через стремительную реку времени, а точнее сказать, то была переправа с берега, где навсегда оставалась завязь варяжского правления с греческой церковью, на берег, где будет выстроено сугубо национальное государство, то смуты ХХ века представляются ударами судьбы, которые ждут любого пожилого человека. Смута в России возникает не потому, что власть переходит от одного рода к другому - меняется сам характер власти, происходит раскол в Церкви, тот институт, который освящает власть, становится иным, и подобные трансформации оказывают самое серьезное влияние на мироотношение народа, придерживающегося метафизических приоритетов. Десятку убедительных правд он предпочитает одну истину, пусть даже нелепую, но в которую верит со всей страстностью, на которую только способна человеческая душа. Русский не приверженец относительных ценностей, для него есть только одна страна, одна власть, одна вера.
Однако смута начинается не потому, что власть падает, а потому, что эту власть никто не может поднять, а пытающиеся сделать это встречают в обществе осуждение. Нужен некий порядок вхождения во власть, принципиально иной предыдущему, но этого порядка никто не знает. Причём, как было отмечено выше, обрушение власти происходит тогда, когда страна могущественна, как никогда прежде. Но в том-то и своеобразие русского народа, что своего военного, политического, экономического могущества он не ценит. Это беспечность сильного, для которого гораздо важнее правила протекания жизни, её направленность, а не атрибуты земного благополучия.
Русскую землю завоевать весьма непросто. За одиннадцать веков её истории это удалось сделать только татарам. Но татары слывут «первыми солдатами» Евразии ушедшего тысячелетия; только им было все позволено. И тем не менее, даже в разоренной земле шведско-немецкие рыцари потерпели сокрушительное поражение, если вспомнить сороковые годы XIII века. И вот наступает период смуты, когда в страну можно беспрепятственно вторгнуться - открывается реальная перспектива для чуждых сил утвердить свою власть, не встречая серьёзного отпора. Как по мановению волшебной палочки, исчезают в стране границы, а на крепостных воротах - засовы, караульные посты остаются покинутыми. И вот сплочённое меньшинство (этническое, религиозное, разбойное), враждебное по духу и образу жизни, почти беспрепятственно продвигается по стране, от её окраин к самой столице. Победитель без победных битв чувствует себя хозяином положения, а на население страны взирает, как на существа низшей расы.
Но как же так получается, что необоримая для врагов страна вдруг, в одночасье, становится беспомощной, буквально валяется у ног незваных пришельцев? Поневоле складывается впечатление, что русский народ из-за опустошения чертогов власти начинает чувствовать себя кающимся грешником и как бы нуждается в очистительном уничижении, и у каждого встречного начинает просить прощения, и каждому непрошенному гостю воздаёт почести, точно кесарю.
Многие общественные деятели начала ХХ века признавали то, что несмотря на пестроту оппозиционных течений, никто и не стремился к захвату власти. Упразднить самодержавие мечтали многие прекраснодушные идеалисты и материалисты, а вот править - никто, за исключением большевиков. После событий 1905-07 гг. вышел сборник «Вехи» - настоящий шедевр отечественной публицистики, авторы которого призывали все силы, оппозиционные царизму, к смирению и покаянию. «Революционные выступления» позволили увидеть авторам сборника будущее страны после падения самодержавия - и они ужаснулись и ударили в набат. Их призыв был услышан политически активными силами, но воспринят неоднозначно.
Многие из русских революционеров, отрекаясь от Православия, по сути отрекались от обязательств смирения, но продолжали сохранять психологию религиозных людей. Они не искали согласия с миром через обогащение, достижение славы и почёта, зачастую героически противостояли миру. Они стремились к конечным истинам, имеющим нематериальную сущность, поклонялись идеалам, которым было очень тесно в словах, слагающихся в конкретные образы и практические решения. Отнюдь не случайно родоначальниками мировых течений анархизма стал Бакунин, абстракционизма - Кандинский. Характерно и то, что никто из противников самодержавия не рассматривал США как страну, пригодную для проживания или для подражания. С точки зрения русской психологии североамериканский континент, вступивший в историю как прибежище каторжников и пиратов, преследуемых и разыскиваемых, превратился в царство «жёлтого дьявола», в гангстерскую страну, в отстойник для людей примитивных, исповедующих культ механизмов и грубой силы.
«Долой!» - крикнуть легче, нежели заявить: «Я тоже править могу!» В первом случае кричит простодушное негодование, во втором - отрицание святынь, которым поклонялись предыдущие поколения. Но для пришельцев «со стороны» сакральность этих святынь неочевидна. То, перед чем склоняется русский человек, пришелец легко пинает ногой, как ненужную вещь. Пришелец бесстрашен, в том смысле, что в нём нет трепетания и благоговения перед русскими святынями. Он сам тщится вызывать трепетание или благоговение, или хотя бы страх.
И вот вскоре после отречения Романовых в страну устремился идеологический орден - марксистский интернационал, спаянный партийной дисциплиной, вполне обычной для тоталитарных сект и тайных обществ. Адепты ордена громогласно выражали претензию на обладание истиной, для воплощения которой им требовалось лишь завладеть властью. Они были целеустремлённы, безжалостны, сплочённы. Для подавляющего числа русских, чтобы ворваться в чертоги власти, нужно было истребить в себе всё святое. Члены марксистского ордена обладали таким свойством. Для них империя, Россия, русский народ, благодать были сродни ругательствам. Но как это парадоксально не прозвучит, именно русофобский экстремизм и позволил им стать наиболее реальными претендентами на власть. С отречением государя, та Россия, которую так хорошо знали, в которую верили и которую столь беззаветно любили, гибла на глазах. И вот пришли те, кто вызвался быть её палачом, разрушителем, осквернителем, пообещав за бездействие «хлеба» в виде мира и земли.
Коллективизм озлобленного меньшинства вкупе с верой в миссию раздувания мирового пожара - вот что такое марксизм. И адепты этого ордена не выпускали власть из рук несмотря на междоусобицу, эпидемии, голод, террор. Они потому и большевики, что их ненавидело большинство населения. Они пытаются править, вымещая посредством насилия вековые обиды на общество, фактически полностью уничтожая это общество. Кто же мешал их приходу? Всего лишь женский батальон в Петербурге да несколько групп юнкеров и кадетов в крупных городах.
Вслед за марксистами следовали «спонсоры», германские войска. Как всё это похоже на польскую интервенцию тремя веками ранее и на нашествие армии консультантов, экспертов, инвесторов из проамериканских валютных фондов уже в наше время. Но не будем сосредотачиваться на внешних совпадениях. С нравственной точки зрения, большевики были совершенно неуязвимы: их нельзя усовестить, устыдить. Они - вне сомнений. Они стремятся править при любых условиях и в любой ситуации. Миллионы гибнут в Гражданскую, миллионы спешат покинуть родные пределы, международные спекулянты вывозят вагонами и кораблями за сущие гроши произведения искусства, веками стекавшиеся в империю со всех концов света. Разграбляются церкви, имения. Всё, что идёт во вред «старой» России, только воодушевляет большевиков. Но «мировой пожар», так многообещающе начавшись, не разгорается. Пламенные революционеры стремятся пробраться во власть в Баварии, Венгрии, Германии, чтобы «всеочистительный» огонь прокатился от одного океана до другого. Однако возгорания быстро гасятся.
Одно дело захватить власть, воспользовавшись всеобщей растерянностью, ободрать иконостасы, распихать алмазы по карманам и, шагая по трупам, смыться обратно в Швейцарию, а другое дело - власть удержать и распоряжаться ею. В России большевики власть удержали... Только в одной стране.
Отречение помазанника Божьего не могло не сказаться на антицерковных настроениях. Самодержавие падает вследствие ослабления национальной религии, и за падением светской власти меняется и Русское Православие. Как в бездну сыпались маковки, увенчанные крестами, духовные семинарии преобразовывались в казематы, а могилы - в отхожие места.
Русского человека как подменили. Без царя в голове и Христа в сердце, понукаемый марксистским орденом, он собственноручно уничтожал свою культуру, лучших людей, святыни. Отрекался и от России, стремился превратить её в выжженный пустырь или в ровную строительную площадку для возведения здания «светлого будущего». Воистину, горе от теорий!
Если в 1918 году лишь единицы из тысяч допускали мысль, что большевики удержатся у власти, то через десять лет число скептиков из преобладающего стало незначительным. Почему так произошло? Трудно ответить уверенно-утвердительно в духе неизбежности победы учения марксизма-ленинизма. Это учение подобно эпидемии чумы в средние века, прокатившись по многим странам и везде оставив кровавый след, ныне неудержимо идёт на убыль. Но, тем не менее, какие-то объяснения необходимы. Попытаюсь дать своё.
Власть в России быстро трансформировалась. Идеология мирового пожара, уничтожение государственных границ, наций, героизация Иуды и других подлецов довольно быстро после смерти Ильича сменилась на идеологию построения мощной милитаристской державы. Для тотально пролетаризированных масс выпала честь стать авангардом всего передового человечества. И вот жизнь в условиях жесточайшей диктатуры, жизнь строго регламентированная и регулируемая новыми силовыми структурами, оказалась более приемлемой и понятной «массам», нежели жизнь в условиях НЭПа. Ведь сколько было принесено жертв, сколько людей согнано с насиженных мест, сколько всего уничтожено, запрещено, исковеркано, забыто. И всё затем, чтобы вновь благоденствовали толстые лавочники и суетливые спекулянты?
Сама череда великих потрясений, пережитых страной с февраля 1917 года требовала какого-то оправдания, заключающего в себе глубокий смысл, поражающий воображение рядового обывателя. Как?! И это всё?! После крушения богатейшей империи и могущественнейшей династии, после многолетней истребительной распри, стихийных бедствий, голода и болезней на поверхности жизни оказываются аферисты, уголовники, коммерсанты, тупые чиновники и скупщики золота из торгового синдиката. Власть должна была показать энергию созидания действительно нового общества, принципиально непохожего на все, доселе существовавшие в мире. Неисчислимость принесённых жертв, непрерывность многообразных тягот, придавивших население обезглавленной империи, требовали каких-то исключительных свершений. Нужен был некий ослепительный план (пятилетний), нужно было стереть «мещанскую плесень», выполоть всех разрушителей, глумившихся над русским народом на протяжении жизни целого поколения.
Странное время, во многом неправдоподобное. Вместо хозяина земли русской и природного аристократа, появилось его извращённое подобие, тоже хозяин (для узкого круга), отец народов, в прошлом налётчик, сподвижник Ленина, в борьбе с троцкистами ставший державником. Православие заменилось «вечно живым учением», вместо первого служилого сословия скучковалась номенклатура, которая безуспешно пыталась выработать для своих представителей нравственный кодекс. В карикатурных формах сохранился культ гениев - к последним причисляли тех небесталанных деятелей искусства, которые соглашались сотрудничать с жестоким режимом; с санкции властей их творчество становилась «народным достоянием».
По сути дела, сталинизм превратился в новую оболочку для религиозных чувств русского народа. Но эта замена не может быть истолкована следующим образом: заставили-поверили, да так, что постоянно лбы расшибали. Скорее, власть большевиков при Сталине изменилась до своей противоположности. Деятели Коминтерна были преданы публичному и праведному суду, как «враги народа», расстреляны или нашли бесславную кончину на необъятных просторах Сибири и Крайнего Севера. Эти деятели действительно были врагами русского народа, составлявшего основу новой насильственной общности народов, прозванной «советской». Активисты Коминтерна затем и вошли в страну, чтобы уничтожить дворян и священнослужителей, купечество и промышленников, разказачить и раскулачить, организовать гетто (концентрационные лагеря) - заменить сословия на «массы», управляемые «вождями революции». Всеми силами они стремились выжечь культуру, саму память о величие России, превратить её в некую территорию с неким населением.
Костяком этого человеконенавистнического ордена служили местечковые евреи, видную роль играли поляки, прибалты, выходцы с Кавказа и других национальных окраин. «Дети Арбата», народившиеся от этих легионеров, их воинственных подруг и случайных наложниц, всю жизнь будут стонать о несправедливости и беззаконии. Выросшие в домах, оставленных прежними хозяевами, они будут писать толстые гневные романы и длинные обличительные пьесы о партийных чистках, завершивших смуту в стране.
Но жестокий режим, несмотря на бандитские замашки правителей, вернул в общество почитание некоторых русских героев: Минина, Суворова, Нестерова. Пышно отметили 100-летнюю дату памяти Пушкина. Эти и многие другие фигуры славного прошлого, выступившие из мрака забвения, были чем-то вроде отдельных колонн, которые вздымаются над руинами эллинских храмов: колонны не сохраняют очертания храмов, а указывают всего лишь на возможную высоту и красоту, некогда достигнутых национальным духом.
Грандиозные планы первых пятилеток осуществлялись - непосильные, изнурительные планы. Но жертвенности русским не занимать. Выполняемость этих планов была следствием не только страха - в фантастических по своему размаху стройках проявлялось стремление противопоставить коммунистический энтузиазм нового общества мещанским добродетелям Запада.
Сталин радикализировал «русское одиночество», отгородил страну железным занавесом, и самое любопытное заключается в том, что многие его действия встречали сочувственный отклик и у представителей белой эмиграции. Они не одобряли методы правления, но стратегически соглашались с тем, что у России должен быть свой особый путь, свой голос, свой облик - у неё мало общего с буржуазными странами. Это - особая цивилизация.
Пафос сталинской державности заключался в убеждении кучки правителей, что ради выполнения своей великой миссии Россия должна идти на жертвы, и в своём поступательном движении страна способна смести все преграды; никто её не может остановить, как нельзя отменить восход солнца. С определёнными натяжками можно утверждать, что политика Сталина была уродливым (сказывалось каторжное прошлое диктатора и его соратников) продолжением традиции славянофильства. Неприязнь к западному образу жизни, настойчиво и тревожно высказываемая Герценом, Леонтьевым, Достоевским и многими другими выдающимися русскими мыслителями, приобрела своеобразное политическое воплощение или точнее гримасу. О неприятии русскими меркантилизма неустанно писал и Бердяев. Вот одна из его многочисленных сентенций по этому поводу: «Душа России - не буржуазная душа, душа не склоняющаяся перед золотым тельцом. И уже за одно это её можно любить бесконечно».
Сталин примитивизировал славянофильские идеи до крайности. Он не только освятил отказ от «золотого тельца», уничтожил пришлый марксистский орден и восстановил память о целом ряде выдающихся личностей прошлого, но и своими пятилетними планами объявил о великой миссии России как освободительнице всех трудящихся от эксплуатации - и в ответ получил беззаветную любовь абсолютно нищих масс.
Каждый последующий советский правитель будет ниспровергать предыдущего, что соответствует революционной традиции. Будучи атеистами, все эти правители жаждали бессмертия; каждый мечтал после своей кончины быть положенным рядом с Лениным. В результате, в центре столицы образовался целый некрополь из отъявленных безбожников - символическая шеренга на «вечном марше», следующая за мумией.
Что представляли собой люди, влияющие на ход исторических событий во времена империи? То были аристократы, отягощенные множеством табу и запретов, которые ныне кажутся смешными предрассудками. Являясь представителями древних родов, аристократы неизбежно ощущали себя звеньями той цепи, которая пронизывает века, эпохи, которая, благодаря брачным союзам, соединяет с достижениями других знатных родов. Они знали, что последующие поколения обязательно будут оценивать их поступки. Выказывая уважение к потомкам, испытывая определённое опасение перед ними, «власть лучших» всё же уповала на ответное уважение грядущих поколений, и поэтому не могла быть безответственной. Будучи православной, знать много хлопотала о бессмертии своей души, взыскуя благодати и нуждаясь в прощении за неизбежные свои грехи.
О чём думает узурпатор власти, пришедший из ниоткуда, зачастую неизвестно от кого рождённый, никогда не уверенный в том, что сможет долго удерживать власть? О чём думает современный диктатор, убеждённый в конечности своего бытия и мифичности души? Он изначально раздавлен своей жалкой участью: ведь выйдя из слизи, он, после своего свержения и последующей кончины, станет грудой костей в гробу, кучей грязи. И даже против своей воли, неизбежно ожесточаясь от неумолимости времени, он стремится как можно больше людей испачкать - кого в крови, кого в пороках.
Гибель Российской империи влекла за собой и утеснение любви к «ближнему». Во времена империи члены марксистского ордена числились в инородцах, иноверцах. Их безмерная жестокость и проистекала как раз из-за того, что у русских были «своя» земля, «свой» государь, «своя» вера, «свой» дом. Кем был русский без Царя, Веры, Рода, Земли? Изгой?... Человек без свойств?... Может быть, нигилист...? А позже - марксист. Смута, начавшаяся после отречения государя и длившаяся более двадцати лет - это выжигание, истребление или длительная казнь любви к своему и замещение её тягой к «дальнему», к безоговорочной солидарности со всеми трудящимися.
Во имя солидарности, построения, освобождения можно и даже нужно и от близких отказаться, и на родных донести, отдать всё «своё» в «общак» или порушить «своё», испытать очистительный катарсис и возродиться новым человеком, уже не подданным империи, а интернационалистом. И в этой ситуации возрождающийся в стране патриотизм оказывается проявлением любви к стране как хранительнице некой удивительной идеи, становится проявлением любви и к земле, как вместилищу, предержащему истинное звучание жизни. И от того-то так страстно припадает к этой земле русский человек после длительной разлуки, уподобляется Антею. Но эта любовь к стране вообще, к обобщённому образу нового человека - строителя светлого будущего. Она не обращена к конкретным людям, к «осоветченным» очагам. Любовь к Советской России - это уже очень специфический вид веры, храмом для которой служит вся страна, но ни одна конкретная деталь этого храма не может стать предметом истинного восхищения. Таков парадокс атеизма, материализма, коммунизма в нашей стране.
В Великую Отечественную советские люди самоотверженно защищали не столь свой дом, край, правителя; они твёрдо были убеждены в том, что падёт страна - и весь мир покорится «коричневой чуме», и народы останутся без своего отца-освободителя. Они сражались за всех, включая эскимосов и зулусов.
Любовь к «дальнему» вдохновляла советских людей и на освоение вечной мерзлоты, и на поддержку развивающихся стран, и на возведение пирамид коммунизма. Раздробленность монолита общих устремлений, локализация целей жизни до вполне конкретных и обыденных вещей (квартира, дача, автомобиль) началась с 70-х годов. Высоцкий крепко вошёл в образ бесшабашного парня, но размеры гонораров за выступления назначал как «звезда» шоу-бизнеса первой величины. И у олимпийских героев друзья вопрошали не только: что? и как? А ещё: «Сколько ты получил за медаль?» И, услышав ответ, завистливо-восхищённо ахали.
Пролетаризированные массы всё настойчивее стали проявлять склонность к имущественному расслоению. А затем светлое будущее у самых обеспеченных стало ассоциироваться с возможностью потребления товаров и услуг в «цивилизованных странах».
На протяжении жизни трёх поколений коммунистический режим исчерпал в народе все остатки религиозных чувств и привил во всех слоях общества короткий набор незамысловатых желаний. Страна, располагавшая армией учёных, тысячами огромных предприятий, осуществлявшая грандиозные проекты, стала постоянно испытывать досадную нехватку разных мелочей: то хлеба не хватало, то бумаги для книг, то женских колготок или детских игрушек. Экономические успехи западных стран, благодаря развитию телекоммуникаций, туризма, международных, деловых контактов, заставили советских людей скептичнее относиться к успехам развитого социализма и к достигнутому материальному благосостоянию. Престарелые генсеки, невыполненные обещания, стенания художников и учёных о препятствиях творческого самовыражения, о трудностях, возникающих на путях к общению с коллегами из других стран; тотальное ощущение стеснённости желаний, невостребованности интеллектуальных возможностей ставили правителей страны перед трудной дилеммой: прибегнуть к испытанным приёмам (закрутить «гайки»), но тогда и самим придётся вспомнить революционную аскезу, или смягчить режим, сделать социализм с «человеческим лицом».
Если в 60-е годы критика режима героем войны генералом Григоренко, писателем Солженициным, академиком Сахаровым вызывала у обывателей волны праведного гнева, то в 70-е гг. это возмущение поведением «обожравшихся смутьянов» пошло на убыль, а точнее - получило переадресацию. Многих обывателей уже не столько сердил сам факт критики, сколько то, что никак не удаётся толком узнать суть претензий к власти со стороны этих неординарных людей. Гул взволнованных голосов, взыскующих своё право знать правду о событиях, происходящих в стране и в мире, стал заполнять необъятные просторы страны. Следует отметить, что жажда правды отлична от стремления к истине. У истины - духовная подкладка. У правды - материальный интерес.
Но против чего восставали единичные смельчаки, всей своей судьбой заставлявшие власть считаться с собой? Против того, что в «совдепии» трудно быть порядочным. Порой только ценой своей жизни творческому человеку удаётся отстоять свою индивидуальность. Они протестовали против искажений официальных историков, против лжи пропагандистов. Это было движение за сострадание униженному властью, за восстановление попранной чести, за возрождение человеческого достоинства. Короче говоря, это был протест против духовной опустошённости, приходящей вслед за истощением религиозных чувств. Они ратовали за общество, состоящее из личностей. Смелость протестантов (их ещё звали «подписантами») питало убеждение, что всякий человек может возвыситься до личности: вот только отсутствуют необходимые условия. Тоталитаризм как раз и препятствует возникновению подобных условий. Трагизм положения этих смельчаков заключался в том, что им многие сочувствовали, многие даже относили себя к «соратникам», «единомышленникам», но мечтали при этом о другом.
Борьба многочисленных представителей творческой интеллигенции за самовыражение в конечном итоге завершилась обретением возможности перебраться в страны, с более высоким уровнем потребления товаров и услуг. Об этом хлопотали и многие учёные, нарываясь на «опалу». Бежали по разному, бежали как из зоны, как преследуемые за «убеждения». Многие затем кормились тем, что писали пасквили на советский образ жизни. Перебежчики из КГБ выдавали агентуру, учёные -военные секреты. Любовь к себе и только к себе вела этих людей. К сожалению, в условиях духовной нищеты, расширение прав и свобод для проявления личности ведёт лишь к оголтелому эгоцентризму. Коммунистический режим отнюдь не сокрушила критика прекраснодушных нобелевских лауреатов, сражавшихся с косной властью за образ человеческий, а подточила мораль, идущая с «низу», которую можно кратко выразить так: «Выжить во чтобы то ни стало и взять как можно больше».
Православие воспитывает в человеке такое личностное начало, при котором жизнь, растворяясь в потоке истории, совпадает с высшей волей. Смирение же есть способ противостояния соблазнам и тяготам бренного мира во имя спасения бессмертной души. Смирение как раз и предполагает гармонию единого со множественным, неразрывность связи Абсолюта с «тварью дрожащей», в которой благодаря неустанным нравственным усилиям проступает образ Божий... Но по истечении веков, периодов подобной гармонии никто назвать не может. Есть только краткие эпизоды взлётов любви «к ближнему», примеры поразительной самоотверженности и жертвенности. Изначально заданная высота действительно оказалась недостижима для подавляющего числа людей. И тем не менее, любовь к «своему» роду, «своему» царю», «своей» вере и создала огромную православную империю. Но гармонии не было. Периоды общественного согласия были кратки, как мимолетны счастливые мгновения в жизни человеческой.
А после реализации тоталитарных утопий померкли обобщенные образы «освобождённого человека», светлого будущего. Любовь к «дальнему», бескорыстная, безоглядная, оказалась без взаимности. Будущее перестали рисовать в радужных красках. Наоборот, современные фантасты не жалеют мрачных красок, живописуя века грядущие. Поэтому для обывателя второй половины ХХ в. оказался ясен всего лишь очень маленький и вполне конкретный отрезок времени - собственная жизнь, которую необходимо заполнить какими-то действиями, ощущениями, впечатлениями, переживаниями. И более ничего. Простые желания достигают предельной ясности. А идея суда Божьего или народного гнева как выразителя истины в последней инстанции уже как бы распыляется и совсем пропадает на правовом поле. На этом поле неуместны различия между верностью и изменой, низким и высоким.
3.
Издали наблюдая за родной страной, изгнанник Бердяев писал: «Если допустить, что антирелигиозная пропаганда окончательно истребит черты христианства в душах русских людей, если она уничтожит всякое религиозное чувство, то существование коммунизма сделается невозможным, ибо никто не пожелает нести жертвы, никто уже не будет понимать жизни, как служение сверхличной идеи, и окончательно победит тип шкурника, думающего только о своих интересах».
Пролетаризация
- это не только отчуждение собственности у имущих сословий и выравнивание всех
в политических правах (или бесправии). Окончательная пролетаризация наступает
тогда, когда у человека ничего нет за душой, но есть неумолчные требования
желудка
и половых органов, дыхательных путей и опорно-двигательного аппарата. У Ахматовой отобрали всё, даже сына, но и в нищете, даже не прибегая к
бумаге, она создала «Реквием». Их никак не отнесёшь к пролетариям: не потому,
что манеры не те - чувства другие.
Конечно, требовался определённый период времени, чтобы этот слой людей физически вымер или вымерз. Но слишком самолюбивые и непокорные, чтобы слиться с «массой», они и слишком долго умирали, зачастую переживая своих гонителей. На что же, однако, рассчитывали эти чистые души? Неужели на то, что советские люди прозреют, сделают дворянскую культуру главным содержанием своей жизни?
Вряд ли. Скорее искусство было для них единственной прозрачной, но непроницаемой оболочкой, в которой личность могла бы сохраниться, а не была бы раздавленной. Искусство стало сектантством, видом отщепенства, в лучшем случае - сугубо частным делом.
Если историю вершат личности, с наибольшей силой умеющие выразить дух современности и сплотить вокруг себя сподвижников, то тоталитаризм отрицает личность и закладывает основу для глубокого морального скепсиса. И для самих правителей будущее всё очевиднее представляется возможным лишь через ублажение «масс», жаждущих немногого: гарантий сытой и безопасной жизни.
Когда над человеком нет Божественных сил, определяющих его нравственное устроение, когда внуки не знают отчеств у своих дедов, не говоря уже о других частностях, когда «свойства» (сословие или социальный статус, национальность, семейное положение) становятся размыты, то что же может заставить человека признать над собой какие-то приоритеты, а по старинке говоря, подлинные ценности? Для него в пустой звук превращаются Промысел, честь, добродетель, призвание, могущество родины и величие народа. Почему «я» должно поступаться своими интересами, терпеть лишения, рисковать здоровьем, а то и жизнью? Во имя чего? Во имя того, чтобы последующие поколения жили лучше, нежели теперешнее?... Малоубедительный довод для современного гражданина. Да и в самом деле, сколько героев погибли в расцвете лет, сколько гениев сгорело, сколько великомучеников подверглось немыслимым страданиям. Пора закончить эту дурную традицию и пожить для себя.
Пролетаризация завершилась торжеством цинизма всего общества. Миллионы людей строили «светлое будущее», в которое уже совершенно не верили. Политбюро лицедействовало на своём уровне, низовые партячейки - на своём уровне. Идеологи создавали монографии, прекрасно сознавая их никчемность. Подобный маразм не мог длиться вечно. Крушение коммунистического режима связано с проблемой значимости человека в этой жизни. Обывателю надоело быть босяком, бесполым существом в униформе: его стало угнетать сознание своей никчемности и случайности своего появления на свет. Если есть у человека дом, а может быть и заводик, хотя бы свечной, если есть возможность пользоваться благами (товарами и услугами) цивилизации, повышающими комфортность протекания каждого дня - значит и рождение этого человека не было всё же случайным, значит мир ждал и готовился к его появлению и предоставил возможности для самоутверждения (делания самого себя).
Столица полностью контролировала гигантские товаропотоки, всю внешнюю торговлю и, конечно же, банковскую деятельность. Достаточно было изменить организационно-правовую форму хозяйствующих субъектов - и контроль над народным хозяйством превратится в управление собственностью. Плод созрел и сам падал в руки тех, кто принимал «ответственные решения».
Стратегическая инициатива («Долой коммунистов!») в конце 80-х годов приветствовалась практически всеми, включая самих партийцев. Последствия этой инициативы не удовлетворяют многих. Вначале «массам» казалось, что дан старт к личному преуспеянию (приумножению материальных благ), и большинство заранее соглашалось с тем, что кто-то эту дистанцию одолеет быстрее, а кто-то медленнее. Стартовая линия обозначала достигнутый уровень потребления товаров и услуг среднестатистического человека. Но уже вскоре выяснилось, что в результате своих усилий многие оказались даже позади стартовой линии, впали в настоящую бедность, а кучка проныр устремилась к обретению возжажданного богатства на ковре-самолёте.
Вроде бы нет войны, и эпидемий тоже нет, и голода тоже - а население убывает. И нет уже своей роли в мировом сообществе народов, но есть выбор - подпевать или промолчать. Если в начале века большевиков поддерживала враждебная Германия, то ныне реформаторов поддерживает «враг недавний» - США. В своей борьбе с остатками тоталитаризма борцы вправе рассчитывать на награды - повышение уровня своего благосостояния. В Гражданскую войну красногвардейцы также искренне радовались наградам: кому перепадали революционные штаны известно какого цвета, кому часы, снятые недавно с руки убитого «экспроприатора», а кому и орден.
Белая гвардия никого к наградам не представляла. Придерживалась того принципа, что когда страна гибнет, когда брат идёт на брата, а сын на отца - слыть героем нельзя и победителем тоже.
Ныне никто не слышал об объявлении войны или о вторжении вражеской армии, да только тысячами люди гибнут от разгула бандитизма, десятки тысяч беженцев бредут по дорогам в поисках пристанища, сотни тысяч преждевременно сходят в могилу, миллионы не рождаются, а идут под нож хирурга. Зараза коррупции диктует свою волю при выработке управляющих воздействий. Директора предприятий оказываются казнокрадами. Энергичная посредственность увенчивает себя громкими званиями. Первому экс-президенту совершенно безразлично мнение о нём народа, а волнует только обустройство своей семьи и личная безопасность.
Эгоцентризм - бесстыдный, убедительный, тотальный - явление новое в России, эгоцентризм сокрушает все бастионы морали. Не ново только то, что во времена сокрушения таких бастионов по стране рыщут стаи грызунов и шакалов. Снова смута, снова безвластие. И похоже нет альтернативы эгоцентризму, торжеству посредственности.
Со времён первой смуты, Россия, войдя в тесное соприкосновение с другими державами, противостояла им, придерживаясь своих ценностей, своего призвания, своего пути. Формы противопоставления Европы и России трансформировались постоянно, подчас весьма болезненно для правящих слоев русского общества, но само противопоставление имело характер неустранимого явления. Третий Рим и Рим католический, претендующие на правопреемственность апостольских деяний, могли быть только неслиянны во времена признания метафизических начал в каркасе мироздания. В протестантских странах русские учились ремёслам, практической деятельности, но и воевали чаще именно с этими странами. В ХIХ в. Европа, оплетённая товарно-денежными отношениями, и Россия, бредящая о социальном равенстве и справедливом государственном устройстве, так же были несопоставимы. В то время, когда европейские лавочники создавали культ успеха, русские дворяне каялись перед неграмотными мужиками.
Советская Россия - это тоже форма инаковости, только грубая форма, сущее прокрустово ложе, искалечившее миллионы людей.
В прежние эпохи для того, чтобы иметь свой голос, свой облик, свою судьбу, народ должен был сначала обрести своё достоинство, вопреки стихийным бедствиям, вражеским армиям, голоду, эпидемиям и лихим людям. В современном понимании «достойная жизнь» не требует столь суровых условий, а подразумевает набор потребительских товаров и услуг, приходящийся на каждого человека. Культурная революция, начавшись в 1914 году, если не десятилетием раньше, сформировала такого человека.
Святые, гении, государи, герои необходимы в иерархическом обществе, а в демократическом излишни. Демократизация - болезненный процесс для России. Это и поиск червоточины у людей, обладающих выдающимися качествами, это и попытка покопаться в грязном белье, и стремление показать, что многие исторические личности - гордость нации - жили не без пороков, а многие герои совершали свои подвиги из-за отсутствия воображения или но причине случайного стечения обстоятельств. Демократизация не унижает. Она всего лишь оказывается неодолимым препятствием к обретению современным человеком своего величия.
Есть времена, когда квинтэссенцией жизни выступают молитва и жертва, или создание произведения искусства, или триумф доблести и храбрости среди современников... или значительный перевес прибылей над убытками. Центры тяжести жизни переносятся на разные грани бытия, старые обязательства становятся легковесными, но возникают новые, и время наполняет их весомостью, как сосуд тяжелеет под струйкой ручейка.
