- Да, Антон Павлович, вот скоро и юбилей ваш будем праздновать!
- Знаю-с я эти юбилеи! Бранят человека двадцать пять лет на все корки, а потом дарят ему гусиное перо из алюминия и целый день несут над ним, со слезами и поцелуями, восторженную ахинею!
Из воспоминаний Ивана Бунина
«В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», - эту свою заветную мысль Чехов вкладывает в уста доктора Астрова из пьесы «Дядя Ваня». Впрочем, красоты внешней и прекраснодушия мало, поскольку «праздная жизнь не может быть чистою». Надо трудиться - в этом смысл жизни русского интеллигента.
Вот такую программу - простую, ясную, и оттого сложновыполнимую начертал своим читателям Антон Павлович. И прежде чем обозреть, как эти заветы воплощаются в наше бурное время, зададимся вопросом: а каким человеком был сам писатель?
Художник Константин Коровин так вспоминает Чехова-студента: «Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие, - от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты...»
Коровину вторит Иван Бунин, часто встречавшийся с Чеховым в последний, ялтинский период его жизни: «Он мало ел, мало спал, очень любил порядок. В комнатах его была удивительная чистота, спальня была похожа на девичью. Как ни слаб бывал он порой, ни малейшей поблажки не давал он себе в одежде... Со всеми он был одинаков, какого бы ранга человек ни был». А вот что пишет о Чехове Куприн: «Я увидел самое прекрасное и тонкое, самое одухотворенное человеческое лицо, какое только мне приходилось встречать в моей жизни».
Чехов - его лицо, одежда, душа, мысли - в лучшие моменты жизни был прекрасен, как прекрасны были и его вершинные творения: вдохновенная «Степь», поэтически-трагический «Вишнёвый сад», пронзительная повесть «Три года»... И эта высота человеческого бытия, высота поступка (чего стоит одно «самоубийственное» путешествие на Сахалин!), высота осмысления и творчества и по сей день остаются во многом непревзойдёнными, и потому мир идей и чеховских характеров, конфликтов является столь притягательным для наших современников. Сам писатель считал, что после смерти его будут читать семь лет, а потом забудут. Это не самоуничижение и не излишняя скромность - Чехов верил, что красивых людей и красивых художников станет больше, и говорил Куприну: «Как хороша будет жизнь через триста лет!»
Он был беспощадно-требователен к себе и верил в человека, не приукрашивая, впрочем, его, и уж тем более не выступая жестоким судиёй. В прозе и драматургии Чехов вольно или невольно следовал заповедям своей первой профессии: не навреди, помоги ближнему. Строгий доктор - лечит, а не жалеет, и пропишет горькое лекарство не из «вредности», а для победы над недугом. Таковы его хрестоматийные рассказы «Ионыч», «О любви», «Дама с собачкой», «Крыжовник», «Анна на шее», «Невеста» и многие, многие другие.
Художник глубоко национальный, русский, вышедший, как он говорил о себе, «из пролетариев», он легко (так теперь нам видится из временного далека!) перешагнул границы государств и культур, завоевал все мировые драматургические сцены, дал нестареющие сюжеты кинематографу, и, без сомнения, внёс свой вклад в то, что называется «загадкой русской души». Удивительный путь - от юмориста-забавника Чехонте до писателя, который своё творческое кредо сформулировал так: «Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель; он человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью».
В Чехове был нравственный идеал достоинства и благородства. Некоторых сегодняшних художников влечёт эта духовная высота, и они относятся к писателю с благоговением; другие, напротив, стремятся низвести чеховские произведения (особенно достается пьесам) с заслуженного пьедестала, развенчать и опошлить их героев. Ничего нового в последнем пути нет: он порождён качествами, противоположными чеховским - глубочайшим самомнением и некритичностью к себе, неверием в человека и нежеланием трудиться - то есть взращивать прекрасное. (Кстати, Чехов это делал не только за письменным столом. В окрестностях Мелихова он организовал посадку тысячи вишневых деревьев, а ещё на голых лесных участках здесь появятся лиственницы, вязы, клены, сосны и дубы.)
Современность Чехова и в том, как легко он завоевал новейшее из искусств - кинематограф. Отметим выдающиеся, на наш взгляд, работы зарубежных мастеров последнего времени. В этих фильмах нет буквального воспроизведения чеховских рассказов и пьес, но влияние писателя, его идей - несомненно. Картина Стефана Арсениевича «Любовь и другие преступления» - дебют молодого сербского режиссера в полнометражном кино, уже собрала несколько наград на престижных фестивалях. Фильм показывает реалии «дикого капитализма» в постсоциалистическом Белграде. От Чехова здесь - неоднозначность и сложнохарактерность героев, фильм оставляет долгое «послевкусие», он заставляет думать...
Писатель сумел очень точно передать бессмысленность тщеты жизни, драма думающего интеллигента отражена им с непревзойдённым мастерством. И фильм узбекского режиссера Ялкына Туйчиева «Безмолвие» - иллюстрация к русской классике в современных восточных интерьерах. Известная актриса Лобар с утра до вечера погружена в виртуальную реальность. В театре у неё «Три сестры», в кино - сериал, на телевидении - реклама майонеза... Расплата неизбежна: наступает безмолвие (или пустота) бытия, и только смерть матери отрезвляет актрису: тепло родных рук дороже глянцевой известности.
Живая, трагикомическая картина «Разговоры о пустяках» Владимира Краева для многих оказалась откровением - режиссер создал выдающуюся киноверсию «Дяди Вани» на современном болгарском материале. Действие фильма происходит в первые месяцы после вступления страны в Евросоюз. В провинциальном захолустье, где на двести верст в округе нет ни одного младенца (зато есть огромное кладбище и психиатрическая больница), работает доктор, который покинул благополучную Канаду и вернулся в эту «дыру». Режиссеру удалось совместить в своей ленте разные миры - чеховскую вдумчивость и пронзительность, бытовую и политическую жизнь современной Болгарии, славянскую доброту, юмор. И всё это пребывает в художественном единстве, гармонии. Оказывается, «осовременивание» Чехова может быть и таким - не опошляющим, а возвышающим!..
И тут, конечно, вспоминается и наш, «советский» «Дядя Ваня», снятый Андреем Кончаловским сорок лет назад. Режиссер рассказывает, что вопрос о картине в Госкино решился легко: «Единственное, что от меня потребовали - не искалечить пьесу». Как знать, может быть, потому фильм и живёт до сих пор... В нашу бесцензурную пору Кончаловский поставил в Театре имени Моссовета нового «Дядю Ваню», и фото с премьеры, напечатанное в одной из газет, проиллюстрировало идею «Чехова наоборот»: в человеке (женщине) всё должно быть ужасно - и одежда, и «поза», и душа. Что же касается содержания спектакля, то доверимся оценкам известного театрального критика: «Представление в Театре имени Моссовета выглядит так, будто пьесу Чехова режиссер после школы не читал, о ее культурном шлейфе представления не имеет, зато недавно начал ходить в театр, увлекся и теперь хочет попробовать всякие штуки, которые увидел у других. Отчего спектакль выглядит, с одной стороны, собранием стереотипов и общих мест, а с другой - сборником глупостей».
Что ж, такая эволюция режиссера - от добротной иллюстрации к заурядной клоунаде - вполне в духе некоторых героев Чехова. История этой нравственной болезни, деградации человеческого духа, писателем воссоздана с непревзойдённым мастерством. Да и сам он говорил, что «в природе из мерзкой гусеницы выходит прелестная бабочка, а вот у людей наоборот: из прелестной бабочки выходит мерзкая гусеница». Не всегда, конечно: сам-то он был примером совершенно иного развития.
Чехова трудно постичь: писатель, редко употреблявший слово «свобода», он всегда предоставлял читателю право выбора. Чехову претит наставительство, он избегает поучений, и даже свои лучшие чувства - возвышенные и поэтические - зачастую прячет за маской скепсиса и иронии. И в то же время Чехов, пожалуй, один из самых демократичных писателей: он, как хороший врач, принимает всех «пациентов», вне зависимости от тяжести их недугов, и уж, тем более, не обращая внимания на их культурный или социальный ценз.
Творчество писателя давно уже стало «объективной реальностью», которую вне зависимости от личных вкусовых пристрастий теперь уже нельзя миновать. Вот почему Чехов, спустя 150 лет со дня своего рождения, остаётся нашим современником. И, похоже, мы ещё долго будем нуждаться в этом строгом и взыскательном докторе.
январь 2010
Впервые опубликовано в газете «Литературная Россия» № 2-3, 22 января 2010 года
