Источник: Наука Вера Культура

Униатский храм. беларусь. https://flectone.ru/chto-takoe-uniatskaya-tserkov.html

К 1839 г. число прихожан униатских церквей в пределах Российской империи составляло ровно 1 600 000 человек [по Литовской епархии – 986 249, по Белорусской епархии – 613 751]. Их воссоединение с православными по итогам Полоцкого объединительного Собора носило бескровный и малоконфликтный характер. Этот факт заставляет задуматься о том, что состояние униатской паствы имело ряд специфических особенностей как религиозного, так и социально-экономического характера, которые способствовали осуществлению проекта разрыва Брестской церковной унии в границах Российской империи, предложенного прелатом Иосифом Семашко в 1827 г. Выявление этих особенностей представляет собой сложную задачу из-за малого числа источников, раскрывающих умонастроения и чаяния простых людей в религиозной сфере. Тем не менее общее представление о том, что из себя представляла униатская паства в конце XVIII и впервые десятилетия XIX в., и как особенности ее положения повлияли на упразднение унии, можно составить.

Прежде всего нужно обозначить главное. Критическую важность для выживания униатского церковного объединения в пределах Российской империи, законодательно объявлявшей Православную Церковь господствующей в стране, а католичество лишь терпимой религией, имела уверенность простых верующих униатов в спасительности пути, предлагаемого унией. Только в этом случае от них можно было ожидать твердой приверженности униатскому церковному объединению перед лицом поддерживаемого властями православия. Однако идея объединения христиан Востока и Запада посредством заключения церковного союза является сложной и дискуссионной с богословской точки зрения. Ее восприятие напрямую связано с высоким уровнем знания истин христианской веры и церковной истории, широтой теологического мышления, культурным плюрализмом и, самое главное, с определенным особым направлением богословского чувствования. Все это не может быть доступно широким массам верующих, в основном живущих минимумом религиозных знаний и освященной временем церковной традицией. Поэтому униатская идея ее чистом виде принадлежит немногочисленным маргиналам от духовной жизни. Ее пропаганда хотя и является единственным средством приобрести для унии верных последователей, но не может иметь большого успеха. Далеко не случайным представляется то, что распространение церковной унии в Речи Посполитой не было связано с проповедью народу идеи восстановления христианского единства через союзный договор Церквей, но носило государственно-правовой и церковно-практический характер. С одной стороны, это обусловило переход в католичество римского обряда минуя унию большого числа западнорусской шляхты и лично свободных мещан; с другой стороны, массы крепостных крестьян были объявлены униатами формально. Названные униатами крестьяне не разбирались в различиях между православным и католическим вероучениями, а в обрядах Кирилло-Мефодиевской традиции видели религиозную святыню и ограждение своей русской этничности, которые являлись единственной защитой от угрозы ополячивания. В итоге Брестская уния за два века своего существование так и не сумела превратить предков современных белорусов и малороссов в убежденных католиков. Это со ссылкой на классиков марксизма-ленинизма, признают современные белорусские апологеты унии. «Факт захавання пад уніяцкай абалонкай праваслаўнай веры, – пишет С.В. Морозова, – адзначаны Ф. Энгельсам і пацверджаны шматлікімі крыніцамі». Обращение к мнению Ф. Энгельса касательно духовной бесплодности унии в среде простого народа западной Руси выглядит не слишком естественно, поскольку первым, кто высказал подобную мысль, был униатский епископ Иосиф (Семашко). Наиболее определенно он выразил ее в адресованной Н.А. Протасову записке, датированной 1 декабря 1838 г. «Народ униатский, – писал Семашко, – за весьма малым исключением, таков почти ныне, каков был до обращения его в унию».

Сохранившаяся в начале XIX в. в России греко-католическое церковное объединение составляли неграмотные крепостные крестьяне и беднейшие слои мещан и шляхты. Среди них проблема убежденности в религиозной правде унии не была решена так же, как она не была решена и в предыдущие два века. Приходское униатское духовенство не только не пропагандировало униатскую идею, но и вообще, в силу своей слабой богословской подготовки, очень мало занималось элементарной катехизацией народа. Эта проблема была предана гласности в 1780-е гг. униатским визитатором Г. Туркевичем. Такое положение вещей не могли изменить немногочисленные выпускники папского Виленского алюмната, закрытого в 1799 г., и католической Главной семинарии при Виленском университете, открытой в 1803 г. Оно оставалось практически неизменным вплоть до конца существования унии в России, так что, по замечанию современной исследовательницы этой проблемы М. Корзо, «сведений о непосредственных методах катехизации в униатской церкви еще меньше, чем о ее содержании».

Надо отметить, что отсутствие религиозного просвещения среди униатов было известно российскому правительству, и оно пыталось предпринимать шаги для исправления ситуации. Тревожными выглядели сведения о том, что на 1807 г. в Полоцкой униатской епархии число учеников в приходских школах составляло лишь 111 человек. Поэтому в июле 1808 г. правительство обязало как православных, так и униатских священников проявить активность в деле просвещения народа и открыть приходские училища. В ряду предметов преподавания назывался и катехизис. Однако униатское духовенство за малым исключением не откликнулось на этот призыв правительства под предлогом недостатка средств.

Отсутствие религиозного просвещения народа в унии нашло отражение в официальных документах. Например, Витебский, Смоленский и могилевский генерал-губернатор Н. Хованский в 1824 г. сообщал митрополиту Иосафату (Булгаку), что по собранным им сведениям «в некоторых местах невежество крестьян столь велико, что они не знают даже христианских молитв». Так же Хованский обращался к министру духовных дел и народного просвещения князю А.Н. Голицину с просьбой, чтобы тот обязал униатское священноначалие наконец заняться религиозным «воспитанием белорусских крестьян». При этом Хованский отмечал, что униатскую паству составляли неграмотные крепостные крестьяне и беднейшие слои мещан и шляхты.

После воссоединения в 1839 г. невежество простого народав в вере ощущалось еще долгие десятилетия и преодолевалось православным духовенством с большим трудом. Так в 1848 г. Минский епископ Михаил Голубович в официальном отчете об обозрении своей епархии отметил практически полное отсутствие катехизических знаний среди бывших униатов. Даже в 1880 г. приходской священник Великорытского прихода Брестского уезда с горечью писал в церковной летописи: «Умственное и нравственное развитие прихожан находится на самой низкой степени и много пройдет времени, пока поднимется до желаемой высоты…Сущности религии не понимают и требования ее не исполняют… Все спасение полагают на чтение искаженных молитв, смысла которых не понимают, и в строгом исполнении постов и местных обычаев. При таком развитии суеверий и предрассудков распространено много».

Невежество западнорусских униатов в Речи Посполитой не было случайным явлением. Оно культиворовалось искусственно. Известна установка польского католического общества времен Речи Посполитой, направленная на содержание западнорусского населения в нищете и невежестве, «чтобы ни деньгами, ни умом не могли помочь себе». Соответствующим образом иезуитами воспитывались униатские иерархи. Например, воспитанник членов Общества Иисуса митрополит Иосафат (Булгак) в 1820-е гг. вполне определенно высказывался в том духе, что для униатских священников наука не нужна. Достаточно, если они будут уметь исполнять обряды. Полоцкий архиепископ Василий (Лужинский) свидетельствовал, что не только в униатские времена помещики-католики препятствовали распространению религиозного просвещения среди своих крепостных, но продолжали это делать и после Полоцкого объединительного Собора. В своих записках он писал: «Большая часть помещиков в грамотности крестьян видят почему-то большую для себя и для них невыгоду, и не хотят отдавать крестьянских детей в училища к православным священникам, где бы они всего легче, правильнее и надежнее изучили молитвы и истины веры и благочестия».

Учитывая сказанное, невозможно серьезно говорить о сознательной приверженности полуторамиллионной униатской паствы в России идее восстановления христианского единства через союз Церквей. Здесь скорее приходится констатировать религиозное невежество простого народа. Его проявлением было усиление до крайней степени обрядоверия, а следствием – расцвет среди рядовых униатов древних языческих суеверий.

***

На религиозное состояние униатов, особенно на белорусских землях, также влияли внешние условия жизни, характеризующиеся жесточайшей экономической эксплуатацией со стороны помещиков-католиков и этнокультурным давлением полонизма. По свидетельствам образованных людей тех лет, белорусы находились в ужасном состоянии, влачили жалкое нищенское существование. Согласно воспоминаниям Я.А. Чебодько, «белорус на вид был грязен, боязлив, худ, крайне слаб и, кроме того, отличался еще тупоумием и склонностью к суевериям». Мнение Я. Чебодько разделяет и протоиерей П. Янковский, который свидетельствует, что белорусский простолюдин начала XIX ст. – «это несчастный, угнетенный, долго помыкаемый сирота… но с огромным, притом, запасом веками выработанной хитрости и лукавства. Круглому сироте для самосохранения и не остается, пожалуй, другой защиты».

Подобные мнения современников не единственные. В воспоминаниях Ф.Ф. Вигеля, наблюдавшего белорусов во время путешествия из Кишинева в Петербург в 1829 г., имеется свидетельство, которое объемно раскрывает положение белорусов-униатов в последнее десятилетие перед упразднением унии. Обширную цитату из его мемуаров желательно воспроизвести полностью. «После того въехал я в Белоруссию…, – пишет Вигель, – грустно мне подумать, как все эти места, от самого Днестра, мною проеханные, искони русские, носили на себе тогда и, кажется, носят и поныне печать польского владычества. Жители почти все оставались тверды в православии или выступали из него только в унию; но где их было видеть? Помещики богатые и небогатые, шляхтичи, которых, вопреки их притязаниям на дворянство, следует почитать мещанами, духовенство высшее и низшее, все это были поляки, были католики; наконец евреи, которые в руках своих имели всю торговую часть; все эти слои как бы густою, непроницаемою корой покрывали собою и подавляли чистейшую, лучшую часть народонаселения. Кого путешественник мог встретить в городских заезжих домах, в почтовых, на станциях? с кем единственно мог иметь он дело? С ляхами да с жидами. Ту же самую разность, которую внимательный путник находит между климатами в областях на западе, возвращенных нам от Польши, встречает он и в наружности, и в характере их жителей. В древней России, в губерниях Подольской, Волынской, Киевской, украинцы, потомки храбрых казаков, несмотря на тяготеющее над ними иго польских помещиков, сохраняют вид крепкий, здоровый, веселый, какое-то молодечество, смелость в движениях и речах; сохраняют также язык, которым простой народ говорит от Харькова до Лемберга. Другое славянское племя, населявшее всегда Белую Русь, говорит наречием хотя так же славянским, но менее понятным и менее приятным. По крайней мере жители Минской губернии, имея наружность дикую, весьма некрасивую, еще похожи на людей. В других же двух губерниях (имеется в виду Могилевская и Витебская губернии – А. Р.) поселяне, живущие на бесплодной почве и подавленные владельцами, начинают сходствовать с рабочим скотом, нуждающимся в пище».

Страшное свидетельство о состоянии униатской паствы оставил витебский губернатор И.С. Жиркевич. В беседе с Д.Н. Блудовым он говорил: «Витебский крестьянин – не человек (из дальнейшего очевидно, что Жиркевич имел в виду социальную неразвитость и экономическую порабощенность белорусских крестьян-униатов – А.Р.). Он ни чувств, ни религии не имеет. Слушает всякого, кто перед его глазами. Ксендз, чиновник, помещик действуют им, как машиной, и я могу удостоверить ваше высокопревосходительство, что в теперешнем положении крестьянина, прикажи ему не только перейти в православие, но и в магометанство, он и это беспрекословно сделает, и опомнится в новом законе только тогда, когда его накормят. Не было примеров, чтобы занимались религиозными вопросами, когда в животе вместо хлеба – древесная кора и мох, как у витебского крестьянина. Накормят его, говорю я, и он сочтет это благим последствием перемены и навсегда подчинится оной».

Представители российской администрации в Северо-Западном крае с удивлением отмечали неестественную покорность народа, «постоянно готового повиноваться той власти, которая его будет руководить». Отсюда следовало, что униатское церковное объединение в описываемое время критически зависело от поддержки со стороны польских землевладельцев-католиков. В их руках находилось материальное благополучие крепостных крестьян, а потому они имели огромное моральное влияние на своих подданных, которые вынуждены были во всем соглашаться со своими панами. Это хорошо понимали правительственные круги России. Успешное воссоединение униатов с православными в 1795 г. во многом было обеспечено тем, что императрица Екатерина II вменила в обязанность Минскому, Волынскому, Подольскому и Брацлавскому генерал-губернатору Т.И. Тутолмину наблюдать, чтобы никто из помещиков-католиков, чиновников, а также представителей духовенства униатского и латинского обрядов не препятствовал желающим оставлять унию. Всякое нарушение, как действие, направленное против государства и монаршей воли, должно было приравниваться к уголовному преступлению, подлежало суду и влекло за собой лишение имений.

Невежество и угнетенность в совокупности вели к тому, что простые униаты не могли должным образом ориентироваться в церковной сфере и выражать собственную волю. Единственное, что им оставалось – это слепо доверять приходским священникам, которые являлись для них самой близкой и родной интеллигентной силой. На тесную и доверительную связь духовенства и паствы в унии в 1797 г. в рапорте императору Павлу I указал З.Я. Карнеев, засвидетельствовав, что народ «готов следовать за ними (за униатскими священниками – А.Р.) повсюду».

Культивирование религиозного невежества и социально-экономическое порабощение народа не вызывают симпатий, но результатом этого явилось то, что в униатской пастве в описываемое время укоренился и торжествовал простой принцип: вероисповедание пастыря определяет вероисповедание паствы. С одной стороны, в этом была сила унии, позволившая ей сохраниться на переломе XVIII и XIX вв. в тех регионах, где униатское духовенство проявило верность Риму и соответствующим образом повлияло на народ. Но, с другой стороны, в этом для греко-католического объединения очевидная опасность. Учитывая ту легкость, с которой российское правительство законодательными и силовыми мерами могло ограничить влияние на крестьян-униатов со стороны помещиков-католиков в религиозной сфере, приходится сделать вывод о том, что существование католичества восточного обряда в России в последние десятилетия перед общим воссоединением униатов с православными в 1839 г. оказалось в руках клира, а вернее горсти тех людей – иерархии, начальствующего духовенства и воспитателей духовного юношества, – которые формировали убеждения и направляли деятельность приходских священников. В этой просвещенной среде могла либо зародится естественным образом, либо быть внедрена извне мысль о возможности и даже необходимости возвращаться к православному вероисповеданию, как господствующему в государстве.

На настроение в среде униатского народа значительно повлиял массовый переход униатов в Православную Церковь в 1794–1795 гг. Он послужил нарастанию межконфессиональной напряженности среди населения. В рапорте императору Павлу I в 1797 г. З.Я. Карнеев отметил, что народ не имеет твердого «понятия о униатском исповедании веры, ни мало не противится и благочестивому; но тем токмо огорчен, что, по обращении церквей их из униатских в благочестивые, лишились они всех выгод, коими прежде пользовались, a именно перестали униатские священники из соседних приходов ходить к ним с крестами и образами, в храмовой и прочие праздники для процессии, от чего по местечкам и селам пресеклось стечение народа, убавились торги и ярмарки; лишились жители средств продавать свои продукты и покупать нужное; забавы и свидания с родными из других деревень прекратились, и они увидели себя вдруг аки осиротевшими и отчужденными от всякого сообщества: ибо, за строгим запрещением униатским попам давать требы прихожанам благочестивых церквей, не принимают их нигде в праздники и по другим селениям, но бегают и чуждаются».

Обособленное положение немногочисленных православных приходов среди множества униатских, которое наблюдалось после екатерининского воссоединения, люди переживали тяжело. Поэтому некоторые из воссоединенных, не понимая разницы между православием и унией, желали, чтобы все сельские общины были одинаково либо униатскими, либо православными «дабы по-прежнему иметь сношение со всеми беспрепятственное и пользоваться общими для жизни выгодами».

Изучая межконфессиональную ситуацию в Минской губернии З.Я. Карнеев не обнаружил единодушной твердости воссоединенных от унии в 1795 г. прихожан в православии. В то же время он сообщает, что никто из верующих не стремится обратно в унию, но только люди желают восстановить вероисповедное единство со своими соседями и родственниками. Учитывая неразрывные всеобъемлющие связи людей между собой, без сомнения, то же стремление восстановить нормальную жизнь присутствовало и у униатов. В итоге можно говорить об имевшей место неудовлетворенности народа сложившейся конфессиональной ситуацией, что при условии непонимания верующими вероучительных различий между православием и униатским изводом католичества создавало почву для благосклонного отношения людей к возможному общему воссоединению униатского населения с православным по житейским причинам.

Принимая во внимание сказанное, можно сделать вывод о том, что состояние униатской паствы было отягчено наследием конфессиональной политики Речи Посполитой, которое состояло в религиозном невежестве и тяжелом социально-экономическом положении простого народа, и не обеспечивало верность верующих греко-католиков унии. Так же уния, в которой за два века ее существования восторжествовал клерикализм, оказалась критически зависима от наиболее образованной и энергичной части своего клира – начальствующего духовенства и воспитателей духовного юношества. Никто не мог гарантировать, что в среде этих людей – подданных российского государства – не возникнет идея перейти в господствующее вероисповедание. Большую угрозу для униатского церковного объединения несла неудовлетворенность людей конфессиональным разделением, возникшим по итогам воссоединения 1794–1795 гг. Разделение разрывало соседские, родственные и даже экономические связи, что заставляло людей желать восстановления общей принадлежности единой конфессии независимо от того будет это уния или православие. Состояние униатской паствы хорошо знал и понимал архиерей-воссоединитель Иосиф (Семашко). Этим объясняется то, что в его проекте общего воссоединения униатов с православными, выдвинутого в 1827 г., ни слова не говорится о необходимости убеждения униатов возвращаться к православному вероисповеданию.

1. Афанасий, (Мартос), архиепископ. Беларусь в исторической государственной и церковной жизни / архиепископ Афанасий (Мартос). – Минск : Белорусский Экзархат Русской Православной Церкви, 1990. – 299 с.
2. Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской Церкви: в 9 т. / митрополит Макарий Булгаков. Москва : Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1994–1997. – Кн. VI: Период самостоятельности Русской Церкви (1589–1881). – 797 с.
3. Вигель, Ф.Ф. Воспоминания Ф.Ф. Вигеля: в 7 ч. / Ф.Ф. Вигель. – Москва : В Университетской типографии (Катков и Кº), 1865. – Ч. 7. – 146 с.
4. Ипатий (Потей), митрополит. Грамота Киевского митрополита Мисаила к папе Сиксту IV, 1476 года. 1605 г. // Архив Юго-Западной России, издаваемый комиссиею для разбора древних актов. Т. 7, ч. 1. Киев, 1887. – С. 193–231.
5. Іпатій, Потей, І, мітрополіт. Оборона Флорентійского собору восьмого проти фальшівого (собору), недавно виданого ворогами з’единения – у Вильни – 1604 року // Analecta Ordinis S. Basilii Magni. Sectio II. – Romae, 1996. Vol. XV. P. 396–459.
6. Русина, Е.В. Послание Мисаила 1476 г.: бытование, рецепция, информационные ресурсы / Е.В. Русина // «Исследования по истории Восточной Европы». Серия “Studia Historica Europae Orientalis”. – 2021. – Вып. 14. – С. 57–77.
7. РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 427. Записка Сербиновича К.С. с оценкой статей о воссоединении униатов во французской прессе с приложением номеров «Journal des dèbats» от 23 ноября 1845 г., от 26 января, 23 и 25 апреля 1846 и «Le siècle» от 15 октября 1845 г.
8. Адрианов, И., священник. Православная оценка Унии / священник И. Адрианов // VII Международные Кирилло-Мефодиевские чтения, посвященные Дням славянской письменности и культуры, Минск, 22–24 мая 2001 г.: в 2 ч. / Европейский гуманитарный ун-т; Бел. гос. ун-т культуры; редкол.: Бендин А.Ю. (отв. ред.) [и др]. – Минск : ООО «Ковчег», 2002. – Ч. 1, кн. 1. – С. 126–144.
9. Пирлинг, П. Россия и папский престол / П. Пирлинг; пер. с франц. В.П. Потемкина. – Москва : Печатня А.Л. Будо, 1912. – Кн. I: Русские и Флорентийский собор. – 452 с.
10. Галадза, П., свяшченнік. Літургічне питання і розвиток богослужень напередодні Берестейскоі уніі аж до кінця XVII століття / свяшченнік П. Галадза // Берестейська унія та внутрішне жіття Церкви в ХVII столітті: матеріали Четвертих Берестейських читань, Львів, Луцьк, Киів, 2 – 6 жовтня 1995 р. / ред. Б.Гудзяк. – Львів : Інститут Історіі Церкви Львівськоі Богословськоі Академіі, 1997. – С. 5–6.
11. Poplatek, J. Alumnat papieski w Wilnie. Z dziejow szkolnictwa jezuickiego w Polsce / J. Poplatek // Wybor artykulów. – Kraków : Wydawnictwo WAM – Księza Jezuici, 1994. – 259 s.
12. Марозава, С.В.Уніяцкая царква ў этнакультурным развіцці Беларусі (1596-1839 гады) / С.В. Марозава; пад навук. рэд. У.М. Конана. – Гродна : ГрДУ, 2001. – 352 с.
13. Назимов, И.В. Владимир Иванович Назимов: очерк из новейшей летописи Северо-Западной России / И.В. Назимов, сост. А.С. Павлов // Русская старина. – 1885. – Т. XLV, январь-февраль-март. – С. 385–410, 555–580 ; 1885. – Т. XLVI, апрель-май-июнь. – С. 323–338.
14. Коялович, М.О. История воссоединения западнорусских униатов старых времен / М.О. Коялович. – Минск : Лучи Софии, 1999. – 400 с.
15. Корзо, М.А. Украинская и белорусская катехитическая традиция конца XVI – XVIII вв.: становление, эволюция и проблема заимствований / М.А. Корзо. – Москва : «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2007. – 672 с.
16. Морошкин, М., священник. Иезуиты в России, от царствования Екатерины ІІ-й и до нашего времени: в 2 ч. / священник М. Морошкин. – Санкт-Петербург : Типография Второго отделения собственной его императорского величества канцелярии, 1867 – 1870. – Ч. 1: Обнимающая историю иезуитов в царствование Екатерины Великой и Павла I, 1867. – 501 с.
17. Записки Иосифа митрополита Литовского, изданные Императорскою Академиею Наук по завещанию автора: в 3 т. – Т. 2 / митрополит Иосиф (Семашко). – Санкт-Петербург : Типография императорской Академии Наук, 1883. – 786 с.
18. Грамадска-палітычнае жыццё ў Беларусі, 1772–1917 гг. / А.У. Унучак [і інш.] ; рэдкал.: В.В. Даніловіч (гал. рэд.) [і інш.] ; Нац. акад. навук Беларусі, Ін-т гісторыі. – 2-е выд. – Мінск : Беларуская навука, 2019. – 573 с.
19. РГИА. Ф. 1661. Оп. 1. Д. 418. Проект Инструкции Генерал-Губернаторам западных губерний в связи с проведением мероприятий по воссоединению грекоуниатов с православной церковью (с заметками Сербиновича К.С.) и записки Сербиновича К.С. и др. лиц по этому поводу с изложением истории Унии.
20. Чебодько, П.Я. Из воспоминаний белоруса Я.А. Чебодько / П.Я. Чебодько. – Киев : Печатня Ив. Васильченко, 1910. – 36 с.
21. Янковский, П., священник. Записки сельского священника / священник П. Янковский. – Минск : Свято-Петро-Павловский собор, 2004. – 380 с.
22. Из записок Ф.Я. Мирковича. Федор Яковлевич Миркович: 1786 – 1876. Его жизнеописание, составленное по собственным его запискам // Русский архив. – 1890. – Кн. 1, вып. 3. – С. 395–435.
23. Из бумаг генерала И.С. Жиркевича // Исторический вестник. Историко-литеретурный журнал. – 1892. – Т. XLVIII. – 920 с. С. 150–159.
24. Рапорт Минского губернатора Корнеева имп. Павлу о Православии в Минской губернии. 6 июля 1797 г. // Русский архив. – 1869. – Т. 12. – Стлб. 1559–1566.
25. Об устранении всяких препятствий к обращению Униат к Православной Греческой Церкви // Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1. – Т. 23. – № 17199. – С. 509–511.
26. Шевкун, П.В. Формирование национальной идентичности в Беларуси (XIX – начало XX в.) / П.В. Шевкун // «Долгий ХІХ век» в истории Беларуси и Восточной Европы: исследования по Новой и Новейшей истории: сб. науч. тр. Вып. 3 / редкол.: И. А. Марзалюк (пред.) [и др.]. – Минск : РИВШ, 2019. – 246 с. – С. 176–192.
27. РГИА. Ф. 797. – Оп. 16. – Д. 38385. О сообщении в Департамент Духовных Дел Иностранных Исповеданий сведений о числе присоединившихся Униатов в Западных Губерниях.
28. Малышевский И. Несколько замечаний по поводу крестьянских при церквях школ в Минской епархии / И. Малышевский // Труды Киевской духовной академии. – 1860. – Кн. 1. – С. 167–241.
29. Василий, (Лужинский), архиепископ. Записки Василия Лужинского, архиепископа Полоцкого и Витебского, члена святейшего правительствующего Всероссийского синода о начале и ходе окончательно совершившегося дела воссоединения греко-Униатской Церкви в Белоруссии и Волыни с православною российскою церковью, написанные в конце тысяча восемьсот шестьдесят шестого года / архиепископ Василий (Лужинский). – Казань : Казанская Духовная академия, 1885. – 312 с.
30. Описание документов архива западнорусских униатских митрополитов. 1701–1839. – Т. 2. – Санкт-Петербург : Синодальная типография, 1807. – 1631 с.
31. Полное собрание законов Российской империи. Собрание 1. – Т. 29. – Санкт-Петербург : Печатано в Типографии II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1830. – 1372 с.