В каком состоянии находится современная русская литература и что её ждёт в будущем? Зачем углублённо изучать художественные произведения других народов? Как чаще всего рождаются действительно гениальные произведения? Ответы на эти и многие другие вопросы читайте в эксклюзивном интервью журнала «Камертон» с популярным российским публицистом, писателем и драматургом Дмитрием Ореховым.
– Когда общаешься с уже состоявшимся писателем, чьи книги выходят большими тиражами, всегда интересно узнать о его творческом пути. Расскажите немного об этом: как и с чего началась Ваша писательская деятельность, насколько тернистым оказался уже пройденный отрезок пути, с какими трудностями довелось столкнуться и как Вы их преодолевали?
– Все началось с запойного чтения. У нас дома была большая библиотека, причем многие книги достались от деда-востоковеда – он был известным специалистом по Ирану и Афганистану. Так что помимо обязательной программы (Майн Рида, Жюля Верна, Конан-Дойля и прочих) в детстве я глотал разные советские книги антиколониального содержания. Я читал о Миклухо-Маклае, о Мультатули, о кофейных плантациях, о борьбе яванцев против голландских колонизаторов… При этом часто вообще не понимал, что это за страны, где все эти события происходят. Потом, на Восточном факультете университета, это было уже в 90-е, я учился на филолога-малаиста и читал всю прозу писателей малайско-индонезийского мира, какую только мог достать. Снаружи все было очень депрессивно – рыночный капитализм, засилье либеральной идеологии, ельцинская диктатура, разруха – а я с головой уходил в книги Прамудьи Ананты Тура, Утуя Татанга Сонтани, Усмана Аванга, Мохтара Лубиса и прочих… Уже на старших курсах непереведенные у нас романы Лубиса я читал на индонезийском. Тогда же я открыл для себя Воле Шойинку и других великих писателей Африки. Африканская литература стала для меня новым потрясением.
– Что именно Вас потрясло?
– Масштаб и глубина этих писателей. На Западе есть такое расхожее выражение: «дескать, покажите мне зулуского Толстого». Но проблема здесь не в зулусах и не в Африке, проблема в расизме тех, кто это говорит. У Африки великая литература, тот же Шойинка – абсолютно гениальный писатель.
– Да, культура Африки, безусловно, богата и, наверное, во многом интересная. Но стоит ли рядовому российскому читателю, не являющемуся ни филологом, ни искусствоведом, столь глубоко вникать в художественную литературу даже не братских, а совсем чужих народов? Для чего?
– Чтобы понимать окружающий мир. Если мы не знаем историй других стран и континентов, если мы интересуемся только европейской литературой, мы обкрадываем себя. Чтобы понимать человека, нужно изучать нарративы разных народов. Представьте себе судью, который пытается в чем-то разобраться, но полагается только на одного свидетеля. У такого судьи будет очень искаженное представление о событиях. Нельзя прочитать «Сердце тьмы» Конрада и не прочитать «И пришло разрушение» Чинуа Ачебе. Эдвард Саид в «Ориентализме» писал, что общество и литературу можно изучить и понять только в совокупности. Я бы к этому добавил, что без художественной литературы другое общество вообще трудно понять. Когда вы долго и вдумчиво изучаете литературу какого-то народа, вы проникаетесь чужими смыслами, ценностями и упованиями. Это несовместимо с расизмом. Именно поэтому наша советская востоковедческая школа так отличалась от западной: мы изучали художественную литературу, а на Западе – социологию и экономику. Но социология и экономика мало дают для понимания других народов. Скорее они помогают управлять, подавлять и обманывать.
– Согласен, сухие факты или цифры не заменят красочность и эмоциональность художественных произведений. Получается, первое вдохновение Вы черпали из книг писателей народов Азии и Африки?
– Получается, так. Именно поэтому в моей прозе так много кокосовых пальм. Ну, и темы соответствующие. Мой первый роман «Будда из Бенареса» рассказывает о зарождении буддизма и заостряет некоторые проблемы, связанные с восточными духовными практиками. Что касается моей последней книги, антиутопии «Журавлики», то в ней я спорю с тезисом о столкновении цивилизаций, продолжая традицию писателей Востока. Именно поэтому я и посвятил ее нигерийцу Ачебе и индонезийцу Сонтани. Они создали антиколониальные произведения потрясающей силы.
– В чём заключается упомянутый тезис и каким образом он отражён в Вашей новой книге?
– Шойинка – кстати, это первый писатель черной Африки, получивший Нобелевскую премию – однажды заметил, что порочность многих произведений на африканскую тему заключается в том, что их создатели пользуются шаблоном «столкновения цивилизаций», который опирается на равноправность исконной и привнесенной культур, хотя эти культуры сталкиваются на африканской почве. Замечание бьет не в бровь, а в глаз. Можно говорить о столкновении, если один автомобиль выехал на встречку и столкнулся с другим. Если же автомобиль съехал на обочину и снес муравейник, это уже не столкновение, это наезд. О таком вот наезде одной цивилизации на другую я и рассказываю в «Журавликах». В этой книге миру нелетающих птиц противопоставлен мир крыс – мореплавателей и колонизаторов.
– Звучит интригующе!.. Уже есть первые отзывы? Как Ваша читательская аудитория встретила новинку?
– Это скорее вопрос к аудитории, не ко мне... Но вот сейчас мой издатель ведет переговоры о переводах книги на арабский, китайский и английский. Надеюсь, что-нибудь из этого и получится. Сам я, конечно, мечтаю, что однажды мою книгу переведут на индонезийский. Есть еще идея сделать мультфильм, есть первое предложение поставить «Журавликов» на сцене – от петербургского драматического театра «Левендаль».
– Здорово! Дай Бог, чтобы всё задуманное получилось. Вы, к слову, – публицист, прозаик, драматург, сценарист анимационных фильмов. А что из перечисленного – главное и почему?
– Мне нравится переходить от одного вида литературной работы к другой. Но главное, конечно, сюжетная проза. Она самодостаточна и не нуждается в посредниках – режиссерах, актерах, художниках-аниматорах... Кроме того, сюжетная проза – это шанс понять, как устроена наша жизнь. Мне очень близка мысль Мераба Мамардашвили, который сказал, что роман – это не то, что читают, а то, чем читают.
– Расскажите, как чаще всего возникают идеи новых произведений и какой обычно путь проходят произведения от задумки до рукописи?
– Когда я задумал роман «Будда из Бенареса», мне вдруг пришло в голову, что родоначальников буддизма было два, причем один был натурой жертвенной, а другой, напротив, циником. Из этой идеи и выползла фабула. С «Журавликами» вышло по-другому. Я хотел написать ответ Оруэллу на «Скотный двор» и искал в природе подходящую аналогию для действий англосаксов на международной арене. Неожиданно мне помогло одно высказывание Маркса. Он как-то заметил в письме к Энгельсу, что Дарвин в мире животных и растений увидел свое английское общество с его разделением труда, конкуренцией, открытием новых рынков, «изобретениями» и мальтусовской «борьбой за существование»... Очень остроумное замечание! Получается, Дарвин просто приписал животным поведение в духе английских буржуа, истреблявших английских крестьян («наименее приспособленных»). Я стал думать в этом направлении. Каким будет животный мир, если продолжить по-дарвиновски наделять его чертами английского капиталистического общества? Гоббс предсказывал, что английское общество, вступившее на путь нескончаемого обогащения, должно будет создать политическую организацию, обеспечивающую столь же нескончаемый процесс порождения могущества. Но что может соответствовать этому в природе? Постепенно я понял, что на роль такой организации больше всего подходит гражданское общество крыс. Крысы живут колониями; они давно плавают по морям; они крайне редко возвращаются в природу, предпочитая селиться в городах. То есть крысы являются сторонниками урбанизации, они не чужды прогрессу и т. д. Кроме того, они ориентированы на непрерывную мировую экспансию. Вообще крысы – совершенно исключительные животные. Тут встал уже чисто технический вопрос, как все это развернуть в сюжете... Кстати, похожая проблема волновала Чапека, который задался вопросом, как будет выглядеть экономическая экспансия чаек или сельдей, национализм термитов и империализм ящеров. В итоге получилась гениальная «Война с саламандрами».
– Довольно глубокая задумка, дающая основание предположить, что Ваш роман получился весьма сильным. А вообще мощное литературное произведение – это что? На какие критерии мы сегодня можем опираться, чтобы сказать: вот эта книга – она действительно мощная, а вон та – ну так, не очень?
– Я бы сказал, что мощное литературное произведение больше суммы его частей. Это значит, что его создателю удалась алхимическая операция, которая выдала незапрограммированный и неожиданный для самого автора результат. Это то, что заставило Пушина, перечитавшего только что законченного «Бориса Годунова» бить в ладоши и кричать: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Иначе говоря, это произведение, в котором соединение сюжетных ходов, идей, символов, персонажей и стилистических решений выводит нас на неисчерпаемую в своем значении глубину. И можно, казалось бы, подойти к произведению с отмычкой формалистов: это хорошо, потому что здесь использованы такие-то и такие-то приемы. Но нет, ничего не получается! Все время остается что-то неразгаданное, таинственное... Получается своего рода окно в бесконечность.
– А современная русская литература в целом – она в каком состоянии сейчас находится и какие перспективы её ждут в обозримом будущем?
– Я в этом вопросе одновременно и оптимист, и пессимист. Оптимизм связан с нашей литературной традицией. Это великая традиция, и она не может просто так умереть, она будет рождать хорошие произведения даже несмотря на уничтожение образования и стремительное падение общего культурного уровня. Пессимизм связан с усталостью культуры. Я думаю, существует не только усталость металла, но и усталость культуры. В культуре, как и в металле, идет процесс постепенного накопления повреждений, и эти повреждения ведут к появлению трещин, коррозии, деформации... Эти повреждения – удары по системе ценностей, пляски на костях, декаданс, фиги в кармане и все прочее… Перед циничными людьми, которые все время плюются и матерятся, трудно исполнить классическую арию. Для появления великих литературных произведений нужен запрос общества, нужна атмосфера воодушевления, интереса, радостного ожидания. Когда-то все это было. У нас был золотой век русской литературы, связанный с открытием маленького человека, с надеждами на будущую социальную справедливость. Был серебряный век, связанный с религиозными исканиями, с попыткой выйти за границы позитивистского мировоззрения. Наконец, был бронзовый век (условно говоря, от Твардовского до Бродского), когда все ждали яблонь на Марсе и социализма с человеческим лицом. В то время желающих посетить вечер поэзии в Политехническом музее было так много, что приходилось вызывать наряды конной полиции...
– Но это всё прошлое, а сейчас?
– Сейчас мы живем в атмосфере подавленности, тревоги, разочарования. В атмосфере, которая стала результатом неоднократно обманутых ожиданий. И дело даже не в навязанной нам Западом войне на Украине, дело в том, что надежд на появление нового, справедливого общества у нас почти не осталось. Мы все гадаем, что еще придумают оседлавшие нас бонзы модернизации, какой будет новая цифровая антиутопия – как у Оруэлла в романе «1984» или как у Хаксли в «Дивном новом мире»… Сейчас время великих махинаторов. Мы уже не постигаем законы бытия, а только играемся со своими фантазиями, создаем виртуальные миры, бесконечно комбинируем их и радуемся, если очередной технологический трюк удался. От литературы мы тоже ничего не ждем, скорее, воспринимаем ее как дополнительное развлечение, которым можно и пренебречь, потому что других занятий хватает. Все это, конечно, не способствует появлению великих литературных произведений. Кстати, в Африке и в Азии (за исключением, пожалуй, Японии) все иначе. Там усталости культуры не наблюдается.
– Вы упомянули такие определения, как золотой, серебряный, бронзовый век русской литературы. Если продолжить образную цепочку, то сегодня мы живём в какой эпохе?
– Я думаю, это энеолит, медно-каменный век, когда люди пользовались, в основном, орудиями из камня, хотя кое-где уже появились медные ножи. У нас в литературе сегодня тоже царствуют тяжелые каменные породы (застывшая вулканическая лава, туф). Никого не хочу обидеть, это мое личное мнение. Изредка, конечно, встречаются и вкрапления меди. Своим блеском они вызывают настоящий восторг. А впереди нас ждет каменный век.
– Своё собственное творчество Вы бы как оценили?
– Я тоже, конечно, надеюсь выплавить что-то медное... Что-то похожее на медный кинжал или наконечник стрелы. О результатах, понятное дело, судить не мне.
Беседу вёл писатель, журналист и общественный деятель Артём Аргунов
