«Есть нечто большее даже России. Это — мой Бог и моя душа»

От автора: К юбилею нашего знаменитого и многими уважаемого соотечественника я приведу несколько эпизодов, высказываний, мнений, которые, на мой взгляд, отражают главные черты личности и творчества Ивана Алексеевича Бунина (1870–1953). Надеюсь, для большинства читателей что-нибудь ценное найдется в этой статье.

«Голгофа не всегда свята…»

Иван Алексеевич Бунин В 150-летнюю годовщину со дня рождения А.С. Пушкина, 21 июня 1949 года, Иван Алексеевич Бунин произнес краткую речь. Он сказал:

«…До самых священных недр своих поколеблена Россия. Не поколеблено одно: наша твердая вера, что Россия, породившая Пушкина, все же не может погибнуть, измениться в вечных основах своих, и что воистину не одолеют ее до конца силы адовы»^[1].

Сегодня, в 150-летнюю годовщину со дня рождения Бунина, мы можем сказать: Россия не погибла!

2 декабря 1941 г. в своём дневнике Бунин писал о большевиках:

«Хотят, чтобы я любил Россию, столица которой – Ленинград, Нижний – Горький, Тверь – Калинин – по имени ничтожеств, типа метранпажа захолустной типографии! Балаган»^[2] .

А в другом месте, о нацистах, в записи Веры Николаевны Муромцевой – жены Бунина (редкий муж удостаивается такого дара, она была для него благословением Небес), от 29 августа 1944 года:

«Ян (Иван Бунин – авт.) сказал – ‟Все же, если бы немцы заняли Москву и Петербург, и мне предложили бы туда ехать, дав самые лучшие условия, – я отказался бы. Я не мог бы видеть Москву под владычеством немцев, как они там командуют. Я могу многое ненавидеть и в России, и в русском народе, но и многое любить, чтить ее святость. Но чтобы иностранцы там командовали – нет, этого не потерпел бы!»^[3]

Подобные заявления может делать только писатель, который очень хорошо знает, о чем говорит, личность с устоявшимися принципами, человек, горячо любящий Россию, даже больную большевизмом, но не ушедшую в прошлое навсегда, живую свою Родину, которую не смогут одолеть силы адовы.

Однажды, в конце 1930-х, в Венеции, Бунин русским эмигрантам читал со сцены свои произведения. Один нахал из первого ряда отдельной группы соотечественников крикнул:

– Господин Бунин! Вы так и не ответили: какие стихи вы посвятили нам, истинным русским, распятым большевиками?

Бунин сверкнул глазами, желваки напряглись на его лице.

– Распятым, говорите? Да, вам я посвящу стихи. Самые свежие, последней выпечки. Прямо сейчас и сочиню.

Зал замер. Даже на первом ряду подобрали ноги.

Бунин минуту-другую стоял молча, потом поднял лицо и, глядя в упор на незваных любителей поэзии, чеканя каждое слово, прочитал:

Голгофа не всегда свята –

И воры ведь распяты были,

Но ни Голгофы, ни креста

Они ничуть не освятили.

Группа русских фашистов направились к выходу^[4].

«Лишь слову жизнь дана…»

Можно ли дать правильную оценку личности и творчеству писателя, зная лишь несколько эпизодов из его жизни, прочитав несколько произведений?

Можно. Если эти случаи свидетельствуют о лучших чертах характера, а произведения – емкие по смыслу, пробуждают силы к внутренней борьбе со злом, вдохновляют к жизни в суровых обстоятельствах.

Или – нельзя. Если судить по нескольким слабым произведениям, которым сам автор дал такую же оценку. Неумно рассуждать о личности автора на основе домыслов или докопавшись до каких-нибудь обыденностей.

Именно публицистика и дневниковые записи обратили мое внимание на творчество Бунина И.А. Сначала – личность писателя, а потом – его творчество. В издании дневников – не только именно своих – Бунин предполагал перспективное направление в литературе.

Тем, кто незнаком с творчеством И.А. Бунина, я бы рекомендовал кое-что из коротких стихов: «На распутье», «Нет солнца, но свeтлы пруды…», «За все тебя, Господь, благодарю!», «Бродяги», «Одиночество (И ветер, и дождик, и мгла…)», «Алисафия», «Мы сели у печки в прихожей…», «Слово», «У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…», «Набегает впотьмах...»… Можно обратить внимание на стихи-поэмы: «Песнь о Гайавате» и «Листопад». За эти произведения Бунин был дважды удостоен Пушкинской премии. Принято считать, что Бунин выполнил лучший перевод «Песни о Гайавате» на русский язык.

Отдельные рассказы, на мой взгляд, не дадут достаточного понимания того, чем знаменит автор. Но, конечно, есть исключения. Вы можете не любить Бунина, но для нравственного развития «Господин из Сан-Франциско», «Братья», «Огнь пожирающий» прочитать советую… Также рассказы: «Эпитафия», «Вести с родины», «Аглая», «Федосевна», повесть «Суходол», а можно и «Деревня», «Чаша жизни» (начать с рассказа, и, при желании, можно прочитать весь одноименный сборник).

Здесь же скажу о двух ошибочных стереотипах, укорененных в читательской среде относительно единственного романа «Жизнь Арсеньева». Несмотря на некоторые параллели с историей жизни автора, роман не автобиографичен^[5], и не за этот роман Бунину присвоена Нобелевская премия.

Православный ли Бунин писатель?

«Ночью вдруг думаю: исповедаться бы у какого-нибудь простого, жалкого монаха где-нибудь в глухом монастыре, под Вологдой! Затрепетать от власти его, унизиться перед ним, как перед Богом… почувствовать его как отца…»^[6].

Свои душевные чувства высказывает писатель и в рассуждении героя романа «Жизнь Арсеньева»:

«Нет, это неправда – то, что говорил я о готических соборах, об органах: никогда не плакал я в этих соборах так, как в церковке Воздвиженья в эти темные и глухие вечера, проводив отца с матерью и войдя истинно как в отчую обитель, под ее низкие своды, в ее тишину, тепло и сумрак...».

Как личность, Бунин – православный христианин и верный сын своего православного Отечества. Отнести же его к православным писателям нельзя. Основа его творчества лежит за пределами соответствующих задач. Иван Алексеевич специально не ставил перед собой цель вести читателя к Богу.

Иван Алексеевич специально не ставил перед собой цель вести читателя к Богу

Можно ли христианину развивать себя духовно и нравственно на произведениях писателя? Да. Ведь он говорит о высотах и изъянах человеческой души, о кратковременности земного и вечности небесного бытия, о благодарности Богу за жизнь, за красоту мира, человека. Если сделать тематическую^[7] подборку поэзии, прозы, публицистики и представить как единственное, что написал Бунин, то можно создать сильное впечатление, что почетный академик по разряду изящной словесности – писатель православный. Он, «священнослужитель слова», многому может научить русского читателя и вообще русского человека.

Шла сиротка пыльною дорогой,
На степи боялась заблудиться.
Встретился прохожий, глянул строго,
К мачехе велел ей воротиться.
Долгими лугами шла сиротка,
Плакала, боялась темной ночи.
Повстречался Ангел, глянул кротко
И потупил ангельские очи.
По пригоркам шла сиротка, стала
Подниматься тропочкой неровной.
Встретился Господь у перевала,
Глянул милосердно и любовно.
«Не трудись, – сказал Он, – не разбудишь
Матери в ее могиле тесной:
Ты Моей, сиротка, дочкой будешь», –
И увел сиротку в Рай Небесный.

«Шла сиротка пыльною дорогой…» (1907)

Сделаем другую подборку, и возникнет другое впечатление. Сборник нельзя будет отнести к православной литературе, так как не для всех будет очевидна его духовная польза: вероятны соблазны для подростков, поверхностно мыслящих взрослых, для кого-то индивидуально. Тем не менее и из этих произведений можно извлечь нравственные уроки (см. «Дело корнета Елагина», «Митина любовь», «Легкое Дыхание»)…

Об ослеплении фантазиями и любовными пристрастиями – рассказы: «Роман горбуна», «Генрих», «Муза», – их советую прочитать в качестве вступления к рассказам «Русак» и «Огнь пожирающий» (о скоротечности жизни), «Слепой», «Мухи». В прочитанных произведениях вы увидите два жизненных принципа. Кто-то живёт одним днём, берёт от жизни «лучшее», проживает отпущенные Богом мгновенья счастья, но нередко, совсем запутавшись, попадает в ловушку, как заяц, или преждевременно исчезает в огне. Кто-то в телесной скорби, но в душевном покое доживает свой час с оглядкой на волю Божию, Его Суд и с надеждой на Его милосердие. «Весенний вечер», «Братья» и «Господин из Сан-Франциско» – это рассказы, объединённые евангельской темой «Горе вам, пресыщенные ныне…» (Лк. 6, 22).

Читатель сборников «Тень птицы» (1907–1911), «Воды многие» (1910–1911), некоторых рассказов может удивиться излишнему интересу автора к исламу, буддизму, даосизму (рассказ «Сны Чанга»). Но этот интерес у автора неглубокий, ситуативный, а в итоге все рассуждения сводятся к мудрости библейской, христианской (еще пример: «Молодость и старость»). Если мы в рассуждениях о духовном встречаем у писателя что-то не соответствующее христианскому вероучению, то, «несомненно, Бунин не кощунствовал осознанно»^[8].

Бунин о Божией Матери

В стихах и прозе разных периодов у Бунина встречаются взаимосвязанные темы матери и Матери Божией. Стихи: «Канун Купалы», «Летняя ночь», «Бегство в Египет»…

Его душа жаждала святынь, он не мог жить без святынь.

Его душа жаждала святынь, он не мог жить без святынь

«Молился на собор (как каждое утро) – он виден далеко внизу – Божьей Матери и Маленькой Терезе (Божья Матерь над порталом, Тереза в соборе, недалеко от входа, направо)», – записывает в дневнике 20 августа 1940 года.

О Божьей Матери-Заступнице он писал в рассказе «Notre-Dame de la Garde» (1925): в вагоне старичок-странник читает то,

«что было напечатано на обороте картинки, которую вместе с бумажным цветком раздавали монахини: …(прошения молитвенные к Божьей Матери Заступнице) …

– …(Божья Матерь Заступница, Царица и Покровительница Марселя, моли о нас!)

Reine et Patronne, Царица и Покровительница… Разве не великое счастье обладать чувством, что есть все-таки Кто-то, благостно и бескорыстно царствующий над этим Марселем, над его грешной и корыстной суетой, и могущий стать на его защиту в беде, в опасности? И Кто эта Reine?

– Матерь Господа нашего Иисуса, за грехи мира на кресте распятого, высшую скорбь земную приявшая, высшей славы земной и небесной удостоенная!..

– Посредница милосердия между небом и нами…

– Надежда наша в жизни и Сопутница в час смертный…

– Царица земли и небес, молитесь за нас!»

В этих прошениях молитвенных «выражается самое прекрасное, что есть в человеческой душе … И нет казни достойной для того, кто посягает хотя бы вот на такие картинки».

Уже было во Франции то же, что и у нас: молодежь, итальянцы и провансальцы «кто в лес, кто по дрова» затягивали в вагоне «Интернационал», а монахинь, продававших картинки,

«встретили и проводили уханьем, визгом и мяуканьем. Я вышел, – пишет Бунин, – вслед за ними … Солнце пронизывало листья дикого винограда, вьющегося по столбам платформы, делало зелень светлой и праздничной, и небо ярко, невинно и молодо синело меж их гирляндами»^[9].

Нобелевская премия

Чествование И.А. Бунина по поводу присуждения ему Нобелевской премии. Стокгольм. 1933 г. Источник: bunin-lit.ru

Официально о присуждении говорится:

«Решением Шведской Академии от 9 ноября 1933 года Нобелевская премия по литературе за этот год присуждена Ивану Бунину за правдивый артистичный талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер»^[10].

И.А. Бунин – первый из русских писателей лауреат Нобелевской премии по литературе

И.А. Бунин – первый из русских писателей лауреат Нобелевской премии по литературе. Не думаю, что в дело вмешалась политика. Премия вполне заслужена. По словам А. Седых,

«успех Буниных в Стокгольме был настоящий… Десятки людей говорили мне в Стокгольме, что ни один нобелевский лауреат не пользовался таким личным и заслуженным успехом, как Бунин»^[11].

Позднее мнение западных писателей о Бунине ярко выразил нобелевский лауреат (1952) Франсуа Мориак 16 октября 1950 года в письме к 80-летию Ивана Алексеевича:

«Мой дорогой и знаменитый Собрат… хочу выразить и свое восхищение, которое я испытываю от вашего творчества, и симпатию, которую мне внушает ваша личность и столь жестокая судьба, какой была ваша»^[12].

Как говорил И. Бунин о себе:

«Я все физически чувствую. Я настоящего художественного естества. Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду – и как остро. Боже мой, до чего остро, даже больно!..^[13] Для меня главное – это найти звук. Как только я его нашел – все остальное дается само собой»^[14].

«10 ноября 1933 года газеты в Париже вышли с громадными заголовками: ‟Бунин – Нобелевский Лауреат”. Поместили его многочисленные портреты – какие нашлись в редакциях.

Каждый русский в Париже, даже вчерашний крестьянин, теперь работающий грузчиком на заводе ‟Рено”, сроду не читавший Бунина, воспринял это как личный праздник. Ибо самый лучший, самый талантливый не кто-нибудь, а свой брат, соотечественник!

Русские испытали сладчайшее из чувств – благородное чувство национальной гордости. Они ходили с высоко поднятой головой, и их переполняла радость»^[15].

«Мой диплом отличался от других. Во-первых, тем, что папка была не синяя, а светло-коричневая, а во-вторых, что в ней в красках написаны в русском билибинском стиле две картины – особое внимание со стороны Нобелевского комитета. Никогда, никому этого еще не делалось»^[16].

В дневнике Бунин пишет:

«Наряду со всем тем обычным, что ежегодно происходит вокруг каждого нобелевского лауреата, со мной, в силу необычности моего положения, то есть моей принадлежности к той странной России, которая сейчас рассеяна по всему свету, происходило нечто такое, чего никогда не испытывал ни один лауреат в мире: решение Стокгольма стало для всей этой России, столь униженной и оскорбленной во всех своих чувствах, событием истинно национальным…»^[17].

Кого любил и уважал

Иван Бунин и Сергей Рахманинов

И.А. Бунин восхищался П. И. Чайковским, общался с братьями Васнецовыми, М.В. Нестеровым, И.Е. Репиным с уважением относился к творчеству И.С. Тургенева, Н. В. Гоголя (не без иронии), Ф.М. Достоевского (не любил его стиль, но уважал проницательность), К. М. Симонова, дружил с А. П. Чеховым, Ф. И. Шаляпиным, А.Н. Толстым, А.И. Куприным, М. Алдановым… Иван Бунин и Сергей Рахманинов были родственными душами и походили друг на друга внешне.

Когда-то Иван Алексеевич дружил и восхищался М. Горьким, признавал его талант и влияние на российскую интеллигенцию начала века. Встречался с Л.Н. Толстым, увлекался толстовством, но впоследствии критиковал это направление. Долго собирал материал и написал «Освобождение Толстого», по мнению специалистов, одну из лучших книг во всей литературе о Л. Н. Толстом. К Лескову Н.С. (с которым в гимназии учился отец Бунина) Иван Алексеевич относился с уважением:

«Прочел Лескова ‟На краю света”. Страшно длинно, многословно, но главное место рассказа – очень хорошо! Своеобразный, сильный человек!»^[18]

Творчество Бунина ценили западные писатели: Ф. Мориак, французский писатель, поэт и критик Р. Гиль, Д. Джером, Р. Роллан (выдвинувший кандидатуру Бунина на Нобелевскую премию), Т. Манн, А. Жид, Э.Ремарк и др.

Бунин, Пушкин, Лермонтов

Бунин постоянно читал Пушкина и учился на его произведениях

Бунин много читал, что способствовало развитию его творческого потенциала. Пушкин^[19], как и для Достоевского, был для Бунина «наше все»; он воплощал в себе, по его определению, «высшие совершенства» России. Творчество Пушкина, как и Лермонтова, всю жизнь было для Бунина высочайшим образцом настоящего искусства. Он не раз повторял, что «проза Лермонтова и Пушкина остались не превзойдены». Бунин постоянно читал Пушкина и учился на его произведениях. Ревниво оберегал память великого поэта:

«Как дик культ Пушкина у поэтов новых и новейших, у этих плебеев, дураков, бестактных, лживых – в каждой черте своей диаметрально противоположных Пушкину. И что они могли сказать о нем, кроме ‟солнечный” и тому подобных пошлостей!»^[20]

Очень высоко ценил Лермонтова.

«Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин, – сказал Бунин, – нет, это Лермонтов! Просто представить себе нельзя, до какой высоты этот человек поднялся бы, если бы не погиб 27 лет»^[21].

Бунин и Чехов

Антон Чехов и Иван Бунин

В январе 1891 года молодой Бунин писал Чехову: «Вы самый любимый мной из современных писателей…»^[22]. Начинающий художник слова многим обязан Чехову. Чехов – наставник, а затем и близкий друг Бунина, – относился к нему с большой симпатией и высоко ценил его творчество. Иван Алексеевич летом подолгу жил на чеховской даче в Ялте. Друзья много общались. Только Бунин мог так прочитать рассказы Чехова, чтоб тот, насмеявшись от души, спросил: «А кто это написал?»^[23] В отличие от М. Горького, он не рассматривал Чехова как соперника. Бунин не любил чеховских пьес, считал, что Чехов не знает жизни дворян^[24], но это нисколько не мешало ему с глубоким уважением относиться к творчеству Антона Павловича. По просьбе сестры Чехова Марии Павловны, написать биографию Чехова для его собрания сочинений должен был именно Бунин^[25]. Иван Алексеевич в своих воспоминаниях о Чехове (последняя книга, над которой работал Бунин, о Чехове) называет его одним из наиболее замечательных русских писателей, человеком, жившим «небывало напряженной внутренней жизнью».

Дружба Бунина и Куприна

О Куприне Бунин пишет в своих дневниках:

«Сколько раз, сколько лет и какой бешеной скороговоркой кричал он мне во хмелю впоследствии:

– Никогда не прощу тебе, как ты смел мне благодетельствовать, обувать меня, нищего, босого!

Странно вообще шла наша дружба в течение целых десятилетий: то бывал он со мной нежен …то вдруг озлоблялся, даже трезвый: ‟Ненавижу, как ты пишешь, у меня от твоей изобразительности в глазах рябит. Одно ценю, ты пишешь отличным языком, а кроме того, отлично верхом ездишь…”»^[26].

Бунина и Куприна объединяла дружба и разъединяло пьянство Куприна. Бунин вспоминает:

«…Я как-то встретил его на улице и внутренне ахнул: и следа не осталось от прежнего Куприна! Он шёл мелкими, жалкими шажками, плёлся такой худенький, слабенький, что, казалось, первый порыв ветра сдует его с ног. …Всё это и было причиной того, что за последние два года я не видел его ни разу, ни разу не навестил его: да простит мне Бог – не в силах был видеть его в таком состоянии. …Никаких политических чувств по отношению к его ‟возвращению” [в Россию] я, конечно, не испытал. Он не уехал в Россию, – его туда увезли, уже совсем больного, впавшего в младенчество. Я испытал только большую грусть при мысли, что уже никогда не увижу его больше»^[27].

Бунин и Горький

(Слева направо) Максим Горький, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Николай Телешов и Иван Бунин в Ялте, 1900

«Толстой говорил:

– Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью»^[28].

К поэме «Листопад» можно найти запись о посвящении ее М. Горькому. Позднее от посвящения Бунин отказался. Главная причина разрыва отношений – в том, что Горький «стал ярым большевиком».

«В начале апреля 1917 года мы расстались с ним (Горьким) навсегда», – писал Бунин. В конце того же года, вспоминал он далее, Горький

«приехал в Москву, остановился у своей жены Екатерины Павловны, и она сказала мне по телефону: ‟Алексей Максимович хочет поговорить с вами”. Я ответил, что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда кончеными»^[29].

И еще:

«…Таков был Горький. А сколько было еще ненормальных! Цветаева с ее непрекращавшимся всю жизнь ливнем диких слов и звуков в стихах, кончившая свою жизнь петлей после возвращения в Советскую Россию; буйнейший пьяница Бальмонт, незадолго до смерти впавший в свирепое эротическое помешательство; морфинист и садистический эротоман Брюсов; запойный трагик Андреев… Про обезьяньи неистовства Белого и говорить нечего, про несчастного Блока – тоже: …у Блока была с молодости жестокая цинга, жалобами на которую полны его дневники, так же как и на страдания от вина и женщин…»^[30].

Есенин, Маяковский, Блок

Бунин пренебрегал Есениным, Маяковским, считал, что у символистов, декадентов, акмеистов, футуристов в литературе нет или не должно быть будущего. И хотя некоторые не разделяли подобной позиции, тем не менее не могли не признать, что такую оценку дает сам Бунин – мастер поэзии. Литературный критик писал:

«Стихов^[31] такой сдержанной силы, такой тонкости и такого вкуса немало у Бунина. Признаюсь, для меня перед такими стихами куда-то вдаль отступают все ‟расхождения”, все теории, и пропадает охота разбираться, в чем прав Бунин и в чем не прав, потому что победителей не судят»^[32].

Бунин говорил о Есенине:

«Память, которую оставил по себе Есенин как человек, далеко не светла. И то, что есть теперь люди, которые называют ее светлой, – великий позор нашего времени»^[33].

О Есенине была статья Владислава Ходасевича в «Современных записках»: автор говорил, что у Есенина, в числе прочих способов обольщать девиц, был и такой: он предлагал намеченной им девице посмотреть расстрелы в Чека, – я, мол, для вас легко могу устроить это.

«Власть Чека покровительствовала той банде, которой Есенин был окружен, говорил Ходасевич: она была полезна большевикам, как вносящая сумятицу и безобразие в русскую литературу…»^[34].

Обвинив современную ему литературу в болезненном упадке, Бунин одним из главных критериев в оценке того или иного писателя ставит его отношение к событиям 1917 года. Бунин и ранее не принимал В. Маяковского, А. Блока, С. Есенина. Но после «Мистерии-буфф», «Двенадцати», «Инонии» и «Сорокоуста» он выступает против них с последовательной, бескомпромиссной враждебностью.

Бунин о Маяковском:

«Маяковского еще в гимназии пророчески прозвали Идиотом Полифемовичем <…> Кончая свои писательские воспоминания, думаю, что Маяковский останется в истории литературы большевистских лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства…»^[35].

«Архииздевательский хохот»

Наполеон сказал:

«Что сделало революцию? Честолюбие. Что положило ей конец? Тоже честолюбие. И каким прекрасным предлогом дурачить толпу была для нас всех свобода!»^[36].

В 1920-е годы И.А. Бунин выдвигается как лидер большинства эмигрантов, исповедовавших православно-монархические идеалы. Приведу высказывания писателя о его гражданской и политической позиции по отношению к событиям 1917 года. На этом остановлюсь более подробно, поскольку сегодня многие из русских недооценивают опасности происходившего и не имеют представления о моральном облике тех, кто управлял этими процессами.

«Если бы я эту ‟икону”, эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так непрерывно, так люто?» – скажет писатель позднее. Идейный противник Октября, Бунин оставался великим патриотом своей страны…^[37]

Дневник «Окаянные дни» и более поздние записи, например, «Миссия русской эмиграции», включая статьи и публичные выступления, дают достаточное представление о том, как Бунин воспринимал величайшую трагедию русского народа – Октябрьский переворот. Ясность речи, свидетельства Бунина об этой эпохе хорошо характеризуют писателя как зрелого, трезвомыслящего и в суждениях независимого гражданина. Он видел, как ломали, опошляли, портили русскую нацию, лишали ее основы русской культуры и ее души – русского языка, русской веры.

«…Горьковская Россия ужаснула и опозорила все человечество, мы, бежавшие из этой прекрасной страны, не будучи в силах вынести вида ее крови, грязи, лжи, хамства, низости, не желая бесплодно погибнуть от лап русской черни, подонков русского народа, поднятых на неслыханные злодейства и мерзости соратниками Горького <…>».

По словам Бунина, ссылающегося на заключение врачей-психиатров Пироговского съезда в Харькове, «целым будущим поколениям России грозит маразм и вырождение»^[38].

Революция, а точнее, бессмысленный и беспощадный русский бунт, где разинская и пугачевская голь, «лодыри» и «босяки», а того пуще – интернациональные садисты, психопаты-матросики и всякого рода уголовная рвань, направляемая на «мировой пожар» патологическими лицами с университетским образованием, не была для Бунина (в отличие от большинства писателей – от Мережковского до Горького и Куприна) чем-то неожиданным. Иных, здоровых и разумных, сил в противоборствующем стане Бунин не видит: одни «бесы»»^[39]. По словам Бунина:

«…Только Достоевский до конца с гениальностью понял социалистов, всех этих Шигалевых. Толстой не думал о них… А Достоевский проник до самых глубин их»^[40].

В статье «Страна неограниченных возможностей» Бунин пишет:

«Революционный ритуал, революционное лицедейство известны: сборища, ‟пламенные” речи, баррикады, освобождение из тюрем – воров, сожжение сыскных архивов, арест властей, торжественные похороны ‟павших борцов”, казнь ‟деспота”, осквернение церквей, ливень воззваний, манифестов, ‟массовый террор”… Все это проделав, мы все довели до размеров гомерических, до низости еще небывалой, до глупости и остервенения бешеной гориллы.

‟Всему виной попустительство Керенского”… А кто же Керенскому-то попустительствовал, кто Керенского поднял на щиты? Разве не мы? Разве он не наше кровное порождение?

И на Ленина нечего особенно дивиться.

– ‟Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шатость… И вот они опять возникли, в огромном размере… Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев”…

Это – выписка (где что ни слово, то золото) из Соловьева о Смутном времени. Всему в ней изложенному наша революция со всеми ее ‟завоеваниями” есть полное подобие. И подготовляли ее мы все^[41], а не одни Керенские и Ленины, и мудрить, впадать в пафос тут совсем нечего: обе картины (и соловьевская и нынешняя) просты и стары, как мир»^[42].

Для кого-то и сейчас будут откровением слова Ивана Алексеевича Бунина в статье «Из Великого дурмана»:

«… Душу раздирающие своей грубостью строки:

– ‟Цари и попы, старые владыки Кремля, никогда, надо полагать, не предчувствовали, что в его седых стенах соберутся представители самой революционной части современного человечества. И, однако, это случилось, крот истории недурно рыл под Кремлевской стеной”.

Строки эти принадлежат одному из главнейших представителей ‟рабоче-крестьянской власти”, царствующей в Кремле, – о, Бог мой, эта власть – какая это стократная нелепость, какой архииздевательский хохот над одурманенной, черту душу продавшей Россией! – строки принадлежат Троцкому, и звучат, как видите, очень уверенно. Однако только в одном прав Троцкий: подлый зверь, слепой, но хитрый и когтистый крот, в самом деле недурно рылся под Кремль, благо почва под ним еще рыхлая, – в остальном Троцкий ошибается. Старые владыки Кремля, его законные хозяева, его кровные отцы и дети, строители и держатели русской земли, в гробах перевернулись бы, если бы слышали Троцкого и знали, что сделали над русской землей его сообщники; несказанна была бы их боль при виде того, что совершается в стенах и за стенами Кремля…»^[43].

В дневнике от 14 августа 1918 г. Бунин делает запись.

«Казни в Одессе продолжаются с невероятной свирепостью. Позапрошлую ночь, говорят, расстреляли человек 60. Убивающий получает тысячу рублей за каждого убитого и его одежду. Матросы, говорят, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от безнаказанности: – теперь они часто врываются по ночам к заключенным уже без приказов… пьяные и убивают кого попало; недавно ворвались и кинулись убивать какую-то женщину, заключенную вместе с ребенком. Она закричала, чтобы ее пощадили ради ребенка, но матросы убили и ее, и ребенка, крикнув: ‟Дадим и ребеночку твоему маслинку!” Для потех выгоняют некот[орых] заключенных во двор чрезвычайки и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно долго делая промахи»^[44].

«Прирожденные преступники»

«‟Съезд Советов”. Речь Ленина. О, какое это животное!^[45] ...‟Как раз читаю Ленотра [Книга историка Ж. Ленотра (1855–1935) «Старые дома, старые бумаги»]. Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были неплохи»^[46].

«Радио в 12 1/2: Антонеску послал телеграммы ‟великому фюреру” и ‟великому дуче”. Так прямо и адресовался. Еще одно дельце Гитлер обделал. Какие они все дьявольски неустанные, двужильные – Ленины, Троцкие, Сталины, фюреры, дуче!»^[47]

О приезде в СССР

Бунин не заявлял о желании приехать в СССР. Власть, обладавшая мощным репрессивным аппаратом, способным проникать и в Зарубежье, не знала, как справиться с писателем. Как приручить или запугать его, обладавшего во всех цивилизованных странах огромным авторитетом. Уехать в советский «рай» он не захотел, тогда пытались, с помощью своих агентов оболгать его, показать миру таким, каким хотелось Москве видеть его: идейно порвавшим с эмиграцией^[48].

Писатель мечтал о Родине. Велись переговоры об издании сборника его сочинений. Но ему было совершенно ясно, что именно попыталась бы сделать с ним большевистская, коммунистическая, скажу откровеннее, антирусская идеологическая машина. Он видел, к чему приводило возвращение в Советскую Россию творческих людей, и не желал себе такой же участи: ни физического уничтожения, ни душевного извращения.

«Тёмные аллеи»

Это сборник на темы общечеловеческие, вечные – о жизни и смерти, о любви, – и о красоте России, ее природы и истории. Работа над сборником «Тёмные аллеи» (1937–1944) спасала от уныния, отвлекала писателя от мрачных мыслей о Родине в период варварской оккупации нацистами, приносила и необходимые средства для жизни. Нобелевская премия быстро «растаяла», и в первую очередь на нужды бедных русских эмигрантов, поддерживать которых Бунин полагал своим необходимым нравственным долгом. В. Н. Бунина писала, что рассказы «Темных аллей» отчасти появились потому, что

«хотелось уйти во время войны в другой мир, где не льется кровь, где не сжигают живьем и так далее… <…> Лучшим из рассказов сборника, по свидетельству В. Н. Буниной, Иван Алексеевич считал ‟Чистый понедельник”»^[49].

Да, «Тёмные аллеи», исполненные трагизмом любви, и похожие рассказы – точно не для подростков. Или же избранные, с комментариями к прочитанному^[50], в беседе с умным учителем. Молодым же людям постарше, излишне романтизирующим любовь, еще не испытавшим падений в ямы, не заглянувшим в пропасть страсти, называемой «любовью», эти рассказы могут быть и полезными: уберегут от повторения ошибок литературных героев, включая непоправимые. В нескромных сценах сборника Бунин осторожнее и мудрее, по сравнению со своим современником Владимиром Набоковым, с его известным, исключительно коммерческим произведением^[51], и некоторыми современными нам книжками, по недоразумению попадающими даже в церковные лавки.

В оценке «Темных аллей» необходимо учитывать, что сам автор неоднократно называл ее «лучшей своей книгой»^[52].

Бельведер

Исследователи жизни И.А. Бунина считают, что «необъективно обрисована личность Бунина комментатором выборки из его дневников ‟Устами Буниных”». Это относится к двум приписываемым Бунину слабостям.

В. М. Зёрнов – доктор и друг семьи Буниных – писал Александру Бабореко 18 августа 1982 года:

«Милица Грин выпустила в свет дневники, не предназначенные для публикации… не пропущено ни одного места, где упоминается, что и сколько он [Бунин] выпил, и может создаться впечатление, что Иван Алексеевич был настоящим пьяницей, тогда как это абсолютно неверно»^[53].

В глазах рядового читателя Кузнецова – это «последняя любовь Бунина». Это не так. Чувство любви – более глубокое и надежное, чем некоторые душевные порывы.

О взаимоотношениях с писательницей Г. Кузнецовой, жившей с Буниными на вилле «Бельведер» (г. Грасс, Франция), не стоит судить поверхностно. В её дневнике (Галина Кузнецова. Грасский дневник) нет прямого повода для неприличных слухов.

В «Грасском дневнике»

«Самый положительный из персонажей дневника – несомненно, Бунин, образ которого строится как исключительно позитивный, в некоторых записях – подчеркнуто чеканный, своего рода медальный образ ‟на века”»^[54].

«Что же касается сугубо интимных отношений внутри данного …союза (И.А Бунин, В.Н. Муромцева, Г.Н. Кузнецова, Л.Ф. Зуров), то внимательное прочтение всех дневниковых записей и воспоминаний позволяет предполагать следующее: таковых вообще не было, несмотря на молодой возраст Кузнецовой и Зурова, да и вообще, общий накал страстей. Так что, называя грасский дом (вилла ‟Бельведер) ‟монастырем”^[55], Вера Николаевна, возможно, не грешила против истины»^[56].

Вера Бунина пишет:

«…Я вдруг поняла, что не имею права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину, Капитана (Н. Я. Рощин), Зурова – только бы от этой любви было ему сладостно на душе»^[57].

Что удерживало Кузнецову в доме Буниных, помимо собственного безденежья? Совершенная потеря любви и интереса к мужу, душевная увлечённость знаменитостью, личными качествами Бунина, желание служить ему. Сильная душевная привязанность Бунина к молодой, перспективной писательнице. Симпатии и поддержка жены Бунина, хотя в какой-то момент имела место и обычная ревность.

«О Бунине и Кузнецовой иногда пишут разного рода выдумки. В мемуарах Одоевцевой, писала Т. Д. Логинова-Муравьева, многое не очень достоверно, о Кузнецовой тоже»^[58].

Кино

Фильм «Дневник его жены» – не о Бунине, а о пыли на дороге, по которой он прошел. Вы почти ничего не узнаете о писателе из этого «художественного вымысла». Да, чувство юмора киношного «Бунина» чем-то напоминает писателя, остальное основано на слухах эмигрантской писательской среды, доброжелателей и завистников. Для нечистоплотных творческих деятелей свобода – лишь повод для спекуляций, для создания себе имени на высмеивании исторической личности. Да и возможность подзаработать на разрушении культурных основ. Так же, как это делали некоторые советские диссиденты 1970-х на западные гранты. Предполагаю, что основой «Дневника его жены» послужили сомнительные идеи, а не творческий потенциал, креативнось сценариста и режиссёра, и не книги «Устами Буниных» или «Грасский дневник».

«Этот кинематографический дневник вымышлен; его открытость и ‟скандальность” полностью противоречит сдержанности реального дневника В.Н. Муромцевой-Буниной, которая вообще почти не вела его в эти тяжелые годы...»^[59].

Не уверен, что это оригинальный интеллектуальный фильм. Насколько здорова сегодня европейская интеллектуальность, чтобы ей бездумно подражать? Думаю, надо стремиться к большему, лучшему и светлому.

«Больше, чем жена...»

С женой Верой Николаевной Муромцевой Вера Николаевна Муромцева – вторая жена Бунина, родилась 1 октября 1881 года. Это была, по отзывам, женщина умная, с самостоятельными взглядами на литературу, на жизнь. Окончила естественный факультет Высших женских курсов в Москве, была широко образованным человеком: знала французский, английский, итальянский языки^[60]. Современники в один голос говорят, что она была хороша собой, красотой несколько застывшей – в ней находили облик мадонны. Это же подтверждают фотографии и портреты. Но какова она была внутренне? Ровная, спокойная, рассудительная^[61]. Иван Алексеевич и Вера Николаевна прожили 46 лет вместе. Кто бы какие слухи ни распускал об их отношениях, напомним, что говорил о ней сам писатель:

«…Ты для меня больше (чем жена), ты для меня родная, и никого в мире нет ближе тебя и не может быть. Это Бог послал мне тебя» (запись в дневнике В. Н. Буниной 21 декабря 1925 года).

Иван Алексеевич и Вера Николаевна прожили 46 лет вместе

А еще он сказал жене 23/10 апреля 1927 года – в этот день 20 лет тому назад они отправились в свадебное путешествие в Палестину:

«Спасибо тебе за все. Без тебя я ничего не написал бы. Пропал бы!»

Я тоже, пишет Вера Николаевна, благодарила его – за то, что он научил меня «смотреть на мир, развил вкус литературный. Научил читать Евангелие»^[62]. Вера Николаевна разделила с мужем все превратности жизни. Преодолела искушения страстности писателя. Стала его добрым гением, ангелом-хранителем и верным другом. Ее мягкость и внимание оказались основой жизненных и литературных сил Бунина.

Уже к исходу своей жизни на вопрос о любви к жене Бунин ответил:

«Люблю ли я ее? Разве я люблю свою руку или ногу? Разве я замечаю воздух, которым дышу? А отсеки мне руку или ногу, или лиши меня воздуха – я изойду кровью, задохнусь – умру... <…> Всегда благодарю Бога, до последнего моего вздоха благодарить Его буду за то, что он послал мне Веру Николаевну»^[63].

Слишком многое прощал

Даже слова, записанные Буниным незадолго до смерти, характеризуют его как русского человека, христианина. Он думал

«…Об утерянном, пропущенном, счастливом, неоцененном, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности, и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое, многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков»^[64].

«В дикой и ныне мертвой русской степи, где почиет белый ратник, тьма и пустота, – пишет Иван Алексеевич в статье «Миссия русской эмиграции». – Но знает Господь, что творит. Где те врата, где то пламя, что были бы достойны этой могилы? Ибо там гроб Христовой России. И только ей одной поклонюсь я в день, когда Ангел отвалит камень от гроба ее. Будем же ждать этого дня. А до того да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно, и вообще – для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России.

А кроме того, есть еще нечто, что гораздо больше даже и России, и особенно ее материальных интересов. Это – мой Бог и моя душа»^[65].

Русское слово

Как бы много ни переживал Иван Алексеевич о разном, Самый ценный для него – Бог. Самые горячие молитвы – к Нему, чаяния – от Него. Через любовь к своей матери, а, может, и потерю любимого, единственного сына, что было причиной страданий Бунина всю его жизнь, он научился сочувствию, любви и молитве к Матери Божией. Его литературные герои искали духовное прибежище в храме, так же, как он сам в минуты или годы тяжелых испытаний. Затем – Родина, о которой всегда болела его душа. Затем – близкие ему люди.

Сегодня русскому человеку, живущему на русской земле, еще нужно доказать, что земля, на которой он живет, – это его земля. Чтобы сохранять в себе русское, полезно читать Бунина. Возможно, внутренние стенания, пережитые и переживаемые страдания и дали миру художника и публициста, чьи труды свидетельствуют: в середине ХХ века еще жива была русская душа и сильно было русское слово.

^[1] Бабореко А.К. Бунин. Жизнеописание. М.: Молодая гвардия, 2004.