Источник: Русский вестник
Когда Колумб открыл Америку, в ней уже было семь вятских плотников. И сейчас вятские, именно вятские, а не кировские, плотники не растеряли былой славы, доныне нарасхват у разных подрядчиков.
Николай и Виктор – мастера на все руки. Приезжают в Подмосковье на заработки. Они там появились, когда их нанял земляк строить дачу. Быстрая, красивая работа была замечена в дачном поселке, пошли заказы, выстроилась очередь. Еще бы: Николай и Виктор и плотники, и столяры, и печники, и кровельщики, и электрики. Курящие, но непьющие, в еде не привередливые. Николай зарабатывает на машину, а многосемейному Виктору мечтать не о чем, все заработанные деньги уходят на одежду, обувь и еду для детей.
Сейчас мастера делают баню для молодого пенсионералетчика. Летчик заказал чуть ли не дворец. Баня с размахом: сауна, бассейн, предбанник с камином. Откуда материалы, где взял пенсионер денег, чтоб соорудить такое счастье жизни? – Николаю и Виктору неизвестно. Да и зачем знать? Их наняли, они делают.
Пенсионерлетчик, бывший, как он говорит, деревенский житель, крутится около и старается помочь. Конечно, он больше мешает, но плотники деликатно благодарят, когда он хватается за бревно, пусть и не с той стороны. Топором он действует неуклюже и опасно, но машет отчаянно. А может, виной вчерашняя выпивка? Тото он все подговаривает к опохмелке. Он вроде в шутку выговаривает мастерам, что те непьющие.
Николай, боясь травматизма со стороны летчика, объявляет перекур. Он считается старшим. Виктор тоже садится курить.
– Чего ж, – говорит Николай, – попили водчонки, было. А если на заработках пить – тут не полбеды, а вся беда.
Виктор понимает, что сейчас Николай будет рассказывать историю, которая называется «Полбеды». И хотя Виктор слышал историю, он дает необходимую реплику:
– А чего полбеды?
– Я догадываюсь, – говорит летчик. – Полбеды – это, когда башка трещит, а беда – это, когда опохмелки нет, так?
– Так, да не совсем, – говорит Николай. – Это вот я на Житомирщине служил...
– Летал, летал, – перебивает летчик, – летал… Все была своя страна, сейчас – зарубежье. Получается, на международных линиях работал. Я так жене пошутил, она прицепилась – проси добавки к пенсии.
– Ну и вот, – продолжает Николай, – служил. И нас гоняли на винзавод. Мы это дело любили.
– Еще бы! Меня сейчас и гнать не надо: винзавод! Какая беда? Мечта с похмелья.
– А насмотрелся я на это производство. Там везут самосвалами фрукту – они так говорят не фрукты, а фрукту. Везут, все это уже гнилое, черное, запах – с ног сшибает. Но это еще полбеды. Все это валят в ямы, а ямы обиты ржавым железом и глубиной метров шестьсемь. Но и это полбеды. Туда спускают женщин фрукту топтать. Потом это сырье из чанов вычерпывают в другие чаны – бродильные. Там отжимают, жмых по ленте идет опять же в самосвалы, и везут его на корм скоту. Коровы бесятся, а свиньи уже ничего другого жрать не хотят. Ho и этo еще полбеды. Над этими чанами воздух черный – это тучи мух, они в этой винной жидкости тонут миллиардами. Фильтров я там не заметил. Но даже и это полбеды.
– Но будет когданибудь беда или нет? – спрашивает летчик.
– Я ему говорю: тебе бы с лекциями против пьянства выступать, это бы лучше действовало, чем когда кодируют, людей убивают, – вставляет Виктор.
– А бегают еще там... – Николай делает паузу, – крысы и мыши, и все уже там давно они пьяницы, ориентировку теряют, допиваются до того, что в чаны падают и там разлагаются.
– Брошу пить, – говорит летчик.
– Приходят машины вроде как ассенизационные, эту жидкость засасывают и везут ее называетсявиносмесь – на крепление спиртом. А как спирт делают...
– Не надо – просит летчик. – Так в чем же, наконец, беда?
– А беда в том, что человек видит все это, видит и все равно пьет – вот беда.
– Пьем – соглашается летчик. – Сейчас ты только одного добился, что я окончательно от всех этих ужасов выпить захотел. Я вас, знаете чего, земляки, прошу. Я хозяйке скажу, что вы, когда рядились, про выпивку из приличия отказались – для блезиру выпейте. Хоть граммчик. Меня поймите. У меня – вы ж бывали в таких ситуациях, у меня припрятано. Но для начала нужно при ней выпить. Хоть стопарик. А мы потом сочтемся, – намекающе говорит он.
И, считая дело сделанным, уходит, а плотники заплевывают окурки и начинают затягивать на сруб очередное бревно.
– Придется выручать, – говорит Николай.
– Мне совсем нельзя, могу сорваться, – говорит Виктор. – Ну до чего же все московские мужья перед женами трусят. Нет, вятские жены – это знак качества. У нас захотел – выпей. Главное, чтоб именно дома выпил, а не гдето, вот за этим следят. А тут такая конспирация.
Их зовут обедать. Обед хороший. Хозяйка выставляет вино, говоря, что белая будет на вечер, а пока это. Летчик преувеличенно восторгается и первым, и вторым. Он повеселел, расширился в плечах. Ему хочется всем сделать приятное. Он требует от Николая повторить рассказ про полбеды. Николай отнекивается, но рассказать приходится. Сильно сокращая эпизоды, рассказывает. Хозяйка, поджав губы, говорит, что ее вино – марочное, не с того завода.
– Этото да, – многозначительно рассматривая этикетку, говорит летчик.
Ему хочется повернуть разговор в высокие сферы, дать понять мастерам, что он не так себе, посвящен в коечего.
– Сейчас много чего открывается. Слышали: Гитлер до ста трех лет жил, слышали? А труп тогда спецслужбы сожгли, чтоб Сталину угодить. Врача, который написал о пломбе в зубах, быстро уконтропупили. Это ж политика. Вот и Риббентроп, который фон Иоахим, пишет Шелленбергу и материт Англию, это 39й год, что Англия нас ссорит с Россией. И в том же году, что? Шестьдесят лет Сталину, который Иосиф. И Гитлер ему объясняется в любви, и Сталин обратно так же. Но Англия, заметьте, поссорила. Нет, я так думаю, это когданибудь поймут. А Никитка, который Хрущ, надиктовал на магнитофон, что Сталин подписал пакт с Германией, бегал и кричал: «Надул Гитлера, надул Гитлера». И далее соответственно. А Гитлер в ночь, на 22 июня, именно в эту ночь, пишет дуче, который Муссолини: «Я решился положить конец лицемерной игре Кремля...» Что? Какой вывод? Англия поссорила.
– Ах, ты моя, Жозочка, – нежно говорит хозяйка черной кошке, – болеет моя Жозочка, моя Жозефиночка.
– Как болеет? – спрашивает Виктор. – Мурлычет же.
– Очень плохо кушала утром.
– Кошки живучие, – Виктору хочется успокоить хозяйку. – Кошку убей да перетащи на другое место, оживет.
– А что у вас про Вятку говорят? – летчик снова переводит разговор. – Чтоб не Киров, а Вятка. Да он и Костриков, и в Кирове не бывал. До дикости доходит. Говорят: я живу в Кирове. Вопрос: где в Кирове? Он же человек. В голове? В животе? Еще ниже?
– Да вы, вятские, – дураки, каких поискать. Везде имена вернули, одни вы упертые, как не знаю кто, – замечает жена.
– На вокзале, – рассказывает Николай, – спорят о Вятке. Везде же спорят. И вот одна девушка, но в годах, прямо кричит: ни за что нельзя! Я до сих пор не замужем, а вернется Вятка, окончательно не выйду, скажут: вот вятская дура. Я не выдержал, говорю: можно же и кировской дурой быть.
– Я весь мир облетал, – говорит летчик, – все страны и континенты, докладываю: кировских нигде не знают. А скажешь, что из вятских, тут сразу братание. Или вот взять мед. Разве я могу не вятский мед на столе держать – извольте убедиться (показывает на хрустальную вазу с медом. – В.К.). И вот везде пиарятбашкирский да алтайский. А приедешь на ярмарку меда, где очередь? Конечно, за вятским медом. А напиши «Кировский мед», и кто купит? Ну, за вятский мед и за Вяткуматушку!
Он тянется рукой к тому месту, где стояла бутылка, но ее уже нет.
– Лилечка, я не себе, а работникам, мужичкам?
– Нетнет, – отказывается Николай, – нам еще работать.
Летчик не обижается, он и так доволен. Уходит изза стола к себе на «дозаправку» запасным горючим и для отлета в заоблачные сны.
Плотники идут работать. Николай лезет на сруб.
– Не верю я, что он в летчиках такие хоромы заработал. Не верю, – говорит он сверху. – У нас, помнишь Генулетчика, пятьдесят не было, закопали, в Заполярке летал. Помнишь? Что он скопил? Дом поправил да жигуленка с большим пробегом взял. И все! А здоровье где? А этот – тумба, жиртрест, легче перепрыгнуть, чем обойти, честный, что ли? Конечно, воровал. Или ворованное возил. Не зря же говорили, сколько при Ельцине золота увезли. Тот же Руцкой.
– Давай спросим, – говорит Виктор. – Откуда деньги, спросим.
– Да ну его! Да подавись эти все новые!
– Вот и да ну! Оттого, что не спрашиваем, они и будут жрать да спать, а мы будем горбатиться.
Во время перекура Виктор горько говорит:
– Плохо, что выпил. Сейчас меня может потянуть. Могу загудеть. И кранты. Не скажешь же им, что я леченый. Думал: поеду в Москву, пить по нулям, курить брошу, а! Я вот чувствую, – он закуривает вторую, – что вечером все равно выпью. Сегодня же тем более пятница. Как вятские плотники говорят: пятница – тяпница. Хватит топором тяпать, пора тяпнуть. Но ты, Коля, не думай, тормозну.
– Смотри, Витек, дома дети плачут: тятя, хлеба дай.
– Я бы и не хотел, но попало в рот – значит, попался. Но он просил же. Вот ведь как – отказаться не можем, сами дураки. Вообще во всем дураки.
– Нет, можем, – вдруг твердо говорит Николай. – Мне мать рассказывала из детства. Вот уж кому будет Царство небесное.
– Кому?
– Были муж и жена. Уже в годах. И вот пришла революция. Они поняли: пришел антихрист. Они приели весь царский хлеб, а большевистский есть не стали, сказали: грех антихристов хлеб есть. Приели царский хлеб, при царе выращенный, приели, легли на разные лавки и умерли.
Они какоето время молчат, потом принимаются за работу. Виктор вдруг спрашивает:
– А чего ты мне про них рассказал?
– Не понял, что ли? Нет? А ты переведи на себя. Умри, а не выпей.
Виктор снова отмалчивается, потом потихоньку запевает, под песню легче работать:
Пилим, колем елочку, сосну.
Эх, пилим, колем елочку, сосну.
Пилим, колем и строгаем.
Всех ментов переругаем,
Ах, зачем меня ты, мама, родила?
Источник: Русский вестник
