Итак, ситуация на турецком «фронте» окончательно определилась. Уничтожение Су-24 являлось заранее спланированной акцией (собственно, даже версия турецкой стороны выглядит как признание в провокационном нарушении общепринятых стандартов взаимодействия ВВС), и Москва не намерена это скрывать, равно как и секрет Полишинеля в виде вполне очевидных связей Анкары с сирийскими джихадистами. Со своей стороны, Анкара откровенно увеличивает градус конфронтации, не идя даже на серьёзные «риторические» компромиссы.
Безусловно, настолько резкая реакция Москвы и фактическое самоустранение союзников по НАТО явно оказались для Анкары неприятной неожиданностью. Однако уничтожение самолёта ядерной державы в любом случае являлось весьма рискованным актом, и в Турции не могли этого не понимать. Что именно толкнуло Анкару на путь весьма оголтелой конфронтации, разрушившей вполне успешное взаимодействие по другим направлениям?
Проблема, которая должна была неизбежно всплыть в ходе российской операции на Ближнем Востоке, в том, что Сирия для Турции - гораздо больше, чем просто сосед или даже бывшая часть империи, утраченная менее столетия назад. Перефразируя Збигнева Бжезинского - Турция с Сирией всегда империя, Турция без Сирии - всегда нет.
Заглянем в историю. Сирия имеет безусловное стратегическое значение - это «ворота» на Ближний Восток, традиционный логистический центр. Страна была перекрёстком военных дорог и торговых путей со времён бронзового века. Теперь это, кроме всего прочего, и узел потенциальных (и отчасти существующих) маршрутов транспортировки углеводородов. Любой устойчивый «имперский» проект на Большом Ближнем Востоке (будь то турецкий, саудовский и иранский), должен включать Сирию - это чистая география.
При этом именно для Анкары Сирия - это органическая часть бывшего «турецкого мира» и клубок застарелых конфликтов. Тюркское население появилось в Сирии в XI веке, заняв положение господствующей военной касты. При этом через страну пролёг маршрут и собственно будущих османов - так, гробница Сулеймана Шаха, деда Османа I, находится именно там, со времён Лозаннского договора 1923-го представляя собой мини-анклав, охраняемый турецкими войсками. Государство его потомков возникло на старом «диагональном» торговом пути из Алеппо, шедшем через Малую Азию к Босфору и побережью Эгейского моря.
Позднее именно завоевание Сирии стало ключом к превращению османского султаната из «первого среди равных» в безусловного лидера суннитского мира. В 1516-м к северу от Алеппо войска Селима I разгромили армию владевших на тот момент Сирией мамлюков, после чего страна практически добровольно, при содействии местного населения, явно предпочитавшего османов египетской «хунте», вошла в состав султаната. При этом именно после вступления в Алеппо Селим был провозглашён «хранителем двух святынь» (т.е. Мекки и Медины, на тот момент ещё находившихся под контролем мамлюков), что само по себе было важнейшей опцией для потенциального лидера всего исламского мира; впрочем, собственно сирийский Дамаск, столица халифата Омейядов и традиционные «ворота Мекки» тоже достаточно «сакрален» .
Впоследствии Сирия вплоть до второй половины XIX века оставалась, несмотря на хронические конфликты «местных элит», весьма лояльной частью владений Османов. Халеб/Алеппо был третьим по величине городом империи и важнейшим центром торговли - при этом именно торговля, и в значительной степени именно левантийская (с более чем активным присутствием французов) была одним из ключевых столпов экономического могущества османов и важнейшим фактором, определявшим направления их экспансии.
Рост турецкого и арабского национализма (закат османов ознаменовался актами геноцида и в Сирии) и крах империи разрушил четырёхсотлетнюю конструкцию, попутно породив узел трудноразрешимых конфликтов. Характерные «колониальные» границы на Ближнем Востоке, в лучших африканских традициях проведённые буквально по линейке, разрезали традиционные территориальные и этнические общности с весьма стандартными в таких случаях последствиями. Так, регион Джазира, являющийся сейчас «вотчиной» ИГИЛ, с его достаточно однородным населением, говорящим на месопотамских диалектах арабского языка, оказался разделён между Ираком, Сирией и Турцией. История разделённого между теми же тремя странами османского Курдистана достаточно известна.
Однако ключевым яблоком раздора на тот момент стал Левант, представлявший собой более или менее единый экономически регион при весьма пёстром в этническом и религиозном отношении населении. Составлявшая его историческую часть провинция Хатай (сейчас южный «отросток» турецкой территории) изначально вошла в состав Сирии, находившейся под французским управлением. Однако Турция отказывалась признать отторжение «исконной» территории, и в 1939-м провинция, где турки составляли незначительное большинство, была аннексирована Анкарой, что вызвало отток нетурецкого населения. Тем не менее, арабы (алавиты) до сих пор преобладают в трёх южных округах Хатая даже по официальным турецким данным, хронически и сильно занижающим численность национальных меньшинств. При этом аннексия не была признана Сирией, и регион оставался спорным до 2005-го года.
Всего в приграничных районах Турции (Хатай, Урфа, Мардин) проживают от 800 тыс. до 2 млн. арабов. В свою очередь, по сирийскую сторону границы осталось довольно значительное туркоманское меньшинство, весьма близкое этнически к собственно анатолийским туркам. Сейчас его численность составляет порядка 100 тыс. человек.
После второй мировой Турция и постфранцузская Сирия вполне закономерно оказались по разные стороны геополитических баррикад: если первая стала восточным форпостом НАТО и близким союзником Израиля, то вторая прочно сориентировалась на СССР. Этого само по себе было достаточно для усиления застарелой неприязни; при этом дополнительными факторами стали курдский и водный вопросы.
В 1974-м (планирование началось, естественно, раньше) Турция начала строительство дамбы Кебан на Евфрате, от которого зависит водоснабжение практически всего северо-востока Сирии (в том числе пресловутой Джазиры); всего на него приходится 80% стока сирийских рек. При этом оно явилось лишь элементом весьма глобального плана, предусматривавшего строительство 22 плотин и 19 ГЭС. Для Турции это означало дешёвую электроэнергию (позднее, в 90-х, весьма стимулировавшую промышленный бум) и увеличение площади орошаемых земель, для Сирии и Ирака - гигантские проблемы и прямую зависимость от Анкары, о которой не стеснялись говорить турецкие генералы. В 1981-м за «Кебан» последовала «Каракайя», а в 1983-м началось строительство самой крупной дамбы «Ататюрк», законченное в 1990-м. Как итог, сток Евфрата на границе Турции и Сирии сократился с 20 до менее чем 16 млн. кубических километров в год. В 1990-м, во время заполнения водохранилища, Анкара весьма эффектно продемонстрировала своё водное оружие, полностью осушив Евфрат от границы до «озера Асад». Ещё более эффективно, хотя менее очевидно, она продемонстрировала его во время беспрецедентной для данного региона засухи 2006-2010 гг., превратившей считавшийся житницей Сирии северо-восток страны в зону на грани голода; в очень значительной степени она имела рукотворный характер.
При этом на западном участке сирийско-турецкой границы имеет место «зеркальный» конфликт в отношении реки Оронт, однако спорными здесь являются на порядок меньшие водные ресурсы.
Своеобразным ассиметричным ответом сирийцев на «водный разбой» Турции стала поддержка Курдской рабочей партии (РПК), стартовавшая в 1979-м. С 1982-го лидер Рабочей партии Курдистана Абдулла Оджалан обосновался в Дамаске, а сама партия, по утверждениям турецкой разведки, превратилась в «филиал сирийского государства». История затянулась до 1999-го, когда Анкара под угрозой войны вынудила Сирию выдворить лидера РПК.
Приход к власти в Турции исламистской Партии справедливости и развития изначально сопровождался потеплением в турецко-сирийских отношениях, а Эрдоган стал «лучшим другом» Асада-младшего (при этом симптоматично, что министром обороны САР в 2005-2009-м был этнический туркоман). Однако старт «Арабской весны» в 2011-м привёл турецких «друзей» Дамаска к выводу, что время «мягкой силы» прошло - и Турция под чутким руководством ПСР приняла самое активное участие в «раскачивании» исторического противника.
Мотивы Анкары вполне понятны:
1. В приложении к нынешней реальности комбинация Турция + Сирия полностью контролирует сухопутные связи в обход Суэцкого канала между Европой и зоной Персидского залива, при этом в собственно Египте Тахрир привёл к власти весьма дружественных по отношению к официальной Анкаре «братьев-мусульман» (они же составляли и «традиционную» исламистскую оппозицию в Сирии).
2. Сирия, как было отмечено выше, является необходимым плацдармом для дальнейшей турецкой экспансии на Большом Ближнем Востоке.
3. Хронический дефицит торгового баланса означает для Трции необходимость в «привилегированных» рынках сбыта; как следствие, создание зоны свободной торговли с Сирией, Иорданией и Ливаном, что означало фактическое поглощение их экономик, стояло в весьма актуальной повестке дня.
4. Установление в Сирии марионеточного режима позволяло надёжно закрыть очень значительную часть границы турецкого Курдистана с внешним миром. Наконец, не стоит сбрасывать со счетов «символические» смыслы экспансии по староосманским направлениям для неоосманского проекта, реализация которого почти гарантировала долговременное удержание власти Эрдоганом и его партией.
Всё это слишком хорошо соответствовало наполеоновским планам идеологов ПСР, чтобы не попытаться данную конфигурацию реализовать. Ещё не так давно Анкара была довольно близка к её хотя бы частичной реализации - однако российское вмешательство радикально изменило ситуацию. Сейчас текущий турецкий режим имеет 14% поддержку собственной политики в Сирии, отступающих сирийских сателлитов, перспективу появления второй курдской «автономии» (очевидно, практически независимой), проблемы с «трансграничными» меньшинствами (включая не только курдов) на собственной территории, а в глобальном плане - возможный тотальный крах даже урезанного неоосманского проекта. Фактическое расчленение Сирии под предлогом создания буферной зоны было последним шансом Анкары, однако для этого требовалось принудить Москву и Дамаск к малоприемлемому для них компромиссу.
Иными словами, втягивание Турции в конфликт с Россией было практически неизбежным, и оно состоялось. Каковы «силы» сторон?
Санкционная война с РФ является для Турции, и без того страдающей от дефицита торгового и платёжного баланса, почти заведомо проигрышной. Товарный экспорт России в разы больше турецкого, однако с учётом услуг и потоков капитала ситуация выглядит уже далеко не столь неравновесной; при этом замещение турецкого экспорта для РФ может вызвать лишь локальные проблемы на потребительском рынке, в то время как замещение российского экспорта и туристического потока для Турции в разумные сроки практически невозможно.
В военном плане Турция достаточно сильна, чтобы отбросить на юг ослабленную многолетней войной сирийскую армию и «зачистить» российский контингент. Так, ВВС Турции - это в том числе 208 истребителей F-16C/D с достаточно высоким уровнем подготовки экипажей, что оставляет нулевые шансы сирийской группировке российских ВКС и ПВО. Однако в целом многочисленная, но всё ещё достаточно архаичная турецкая армия в разы уступает российской; так, слабость собственной ПВО делает Турцию весьма уязвимой для ударов российских крылатых ракет - например, по авиабазам. Полномасштабный военный конфликт даже только с применением конвенционального оружия закончится для Анкары с весьма неприятным результатом. Иными словами, прямая атака может быть предпринята Турцией лишь при условии, что полноценнго ответа РФ на неё не будет.
Более реалистичный вариант - закрытие проливов. Администрация Эрдогана уже доказала, что международное право вообще и конвенция Монтрё в частности не является для неё особой ценностью; проход российских судов через Босфор и Дарданеллы уже затруднён. Однако Москва способна эффективно ответить на открытое нарушение конвенции даже невоенным путём: доля газа в энергобалансе Турции составляет 32%, при этом ключевым поставщиком является Россия (57% в 2014-м), вторым по значимости - (20%) Иран. Для того, чтобы заместить даже только российские поставки, у Анкары нет ни технических, ни финансовых возможностей (сейчас у Турции только один полностью загруженный терминал для ввоза сжиженного газа; далее, СПГ тривиально дороже). В целом, заявления Эрдогана о возможности замещения - блеф. Иными словами, Москва имеет ещё весьма широкие незадействованные возможности для экономического выкручивания рук Анкаре.
При этом последняя располагает весьма сомнительной поддержкой среди традиционных союзников. В этой ситуации позиции Турции выглядят весьма уязвимыми. В то же время внутренняя поддержка режима Эрдогана также бесконечно далека от безусловной, а уступки с его стороны будут означать резкое проседание его рейтинга среди «ядерного» электората.
Очевидно, что нынешняя политика Москвы, практически игнорирующей «султана», во-первых, является единственно возможной (любая другая чревата катастрофической потерей лица с весьма неприятными последствиями сугубо материального толка), во-вторых, построена на весьма вероятном предположении о том, что режим Эрдогана не будет вечным и в нынешней ситуации рациональнее оказаться в одном лагере с оппозицией, которая может рассчитывать на реванш на фоне нараставших задолго до нынешнего политического кризиса экономических проблем. В этом смысле ссора с нынешним режимом выглядит вполне рационально.
Проблема, однако, состоит в том, что «других турок для нас нет». Активизация внешней политики и более «настойчивое» вмешательство в дела сопредельных стран является идеей-фикс практически для всего основного политического спектра Турции, и едва ли «кемалистские» преемники Эрдогана окажутся намного миролюбивее предшественника. При этом они будут намного более послушно следовать в фарватере политики Вашингтона и менее охотно сотрудничать с Москвой (так, ряд совместных проектов является постоянным объектом критики). Хотим мы того или нет, на юге возникла весьма долгосрочная проблема, фатально воспроизводящаяся уже которое столетие.
Аналитическая редакция EADaily
