Почему дети в православных семьях вырастают атеистами?

Журналистка издания MSK1.RU Серафима Путиева в статье «Православную школу я оканчивала убежденной атеисткой» рассказала о том, как она потеряла веру в Бога.

«Я оказалась среди тех, кого с детства водили на службы, учили жить по заповедям, молиться, соблюдать посты, смиряться и полагаться на Божью волю», – вспоминает своё детство Серафима.

«Религия определяла мою жизнь еще до рождения, когда отец с мамой, познакомившись в монастыре и поженившись, решили, что имя для будущего ребенка должен выбрать прозорливый старец. Он и наградил меня древним и непривычным русскому уху именем Серафима», – рассказала девушка.

«Ранних воспоминаний, связанных с церковной жизнью, у меня сохранилось не так много, – продолжила Серафима. – Помню усталость, раздражение и скуку, мучившие меня во время еженедельной трехчасовой воскресной Литургии, когда я, будучи ребенком, совсем не могла стоять тихо, ровно и внимать молитвам. Помню долгие ночные службы на Рождество и Пасху, когда мне казалось, что всё вокруг превращается в тягучий сон: толпа людей в душном храме, однообразные распевы. Помню страх и неловкость перед исповедью, освобождающую пустоту – после.

Но помню я и восторг во время крестного хода, когда я зажигала свечку, прикрывая ее ладонью, чтобы не погасла, и пела вместе со всеми прихожанами праздничные тропари. Помню добрых бабушек, угощавших меня сладостями после Причастия, как я гордо читала им длинные молитвы наизусть и они искренне восхищались».

«Тот же старец, что дал мне имя, предупредил родителей, что мне по какой-то причине нельзя учиться в обычной общеобразовательной школе. Поэтому все три школы, что я сменила за 11 лет учебы, были православными, – рассказала журналистка. – Начальные классы в целом запомнились мне временем беззаботным. Мы молились до и после каждого урока, соблюдали посты, ставили в честь праздников сценки с поучительными христианскими сюжетами, изучали кроме чтения и математики Закон Божий. В остальном наша школа мало чем отличалась от обычной: те же классы, плакаты на стенах, живой уголок.

Во время утренней молитвы семилетняя я пристально разглядывала эту яркую и очень жуткую картинку, на которой обнаженные люди ужасно страдают, их обвивают змеи и пытают бесы.

После четвертого класса меня отдали в школу-пансион, где я жила пять дней в неделю, а на выходные возвращалась к родителям. Расположенная в живописной подмосковной усадьбе, эта школа, как мне казалось при поступлении, была настоящим раем на земле. Узнав о том, что я успешно сдала вступительные, я радовалась не меньше, чем если бы получила письмо из Хогвартса.

Однако жизнь там далась мне сложнее, чем я думала. Разлуку с родителями я переживала тяжело, не могла спать, часто плакала. Ежедневные утренние и вечерние молитвы, множество правил, к которым нужно было привыкать, строгие воспитатели... Молитва могла занимать у нас до шести часов в день, если, например, в школе была праздничная служба или канон во время Великого поста, уроки, до и после каждого из которых мы молились, утреннее и вечернее правило».

«В пансионе я провела пять лет, – вспоминает Серафима. – На этот период пришёлся подростковый бунт, мешавший мне быть образцовой воспитанницей православной школы. И в кабинете директора доводилось бывать, и объяснительные писать, и не раз получать наказание от воспитателей».

Вместе с тем, по признанию Серафимы, у неё сохранилось много «и теплых воспоминаний: о рождественских колядках, подарках на День святого Николая, балах, театре, гуляньях на Масленицу. Сейчас мне даже удивительно, что где-то недалеко от Москвы есть этот маленький обособленный мир. Не верится, что когда-то я сама была его частью».

«Сомневаться в своих убеждениях я начала, кажется, лет в 13. Картина просто перестала складываться, ее больше не склеивала детская наивная вера. Я задавалась сложными вопросами, и ответы, которые давала церковь, меня не удовлетворяли. Очевиднее стали парадоксы и нестыковки.

Вместе с сомнениями пришло странное освобождение. Страх перед Богом и вечными мучениями начал отступать. Но не бесследно. Снова вспомнить о каре небесной мне пришлось, когда я в 14 лет оказалась в больнице с тяжелой травмой.

Я сама попросила позвать в палату священника, чтобы исповедоваться, – вспоминает девушка. – Он подтвердил худшие опасения: сказал, что за мои грехи Бог послал мне этот несчастный случай, но, если я всей душой помолюсь, Он меня простит. Тогда это меня ужасно встревожило. Вдруг я еще не все грехи искупила и меня ждет нечто худшее? Я помнила, что за грехи родителей Бог может наказывать детей до шестого колена, так что даже не знала, за свои ли плохие поступки я сейчас страдаю».

«Школу я оканчивала убежденной атеисткой, как многие выпускники православных школ, – сделала страшное признание Серафима. – Я уже не могла понять, что меня раньше так волновало и пугало в религии, отчего я страдала, что видела бессонными ночами, когда перед глазами возникала картинка со Страшным судом. Для меня всё это было в прошлом и отдавалось разве что закоренелой обидой.

Помню, как в 17 лет принесла домой книгу Докинза "Бог как иллюзия", которую внимательно с карандашом в руках читала, помечая аргументы для споров с родителями. В то же время я начала интересоваться наукой. Знания о том, как мир и человечество могли возникнуть без Божественного вмешательства, только укрепляли мою уверенность.

Я зачитывалась Ницше, Фроммом, Сартром, находила психологические и даже биологические основания для необходимости верить. Религия стала для меня полностью объяснимым, пускай и абсурдным явлением. Таковой она оставалась до недавнего времени».

«В храме я не появлялась несколько лет, вычеркнув из своей жизни всё, что было связано с верой. Даже родители практически перестали пытаться вернуть меня Церкви.

Примирить себя с Христианством мне помогло, как ни странно, мое увлечение искусством. Изучая историю музыки, живописи, архитектуры, невозможно не заметить, насколько религиозным было искусство на протяжении долгих веков.

Я начала, иногда даже против своей воли, находить красоту в христианстве: в пении хора, древних иконах и фресках. Эта красота и примирила меня с верой. Не с Церковью, в которой мне бывало страшно, стыдно и душно, а именно с верой», – считает девушка.

«Сейчас я не могу назвать себя верующим человеком, – призналась она. – Если и определять как-то мое мировоззрение, я бы назвала себя агностиком, пускай в глазах многих эта "средняя" позиция – недостойная. Мне интересна религия с точки зрения эстетики, истории, культуры. Я снова изредка бываю в храмах, захожу туда, чтобы подумать, послушать знакомые песнопения, полюбоваться фресками, но не помолиться».

Иногда я думаю, могла бы я вырасти верующей, если бы не та икона Страшного суда, не обличительный взгляд священника в больнице, не строгие до абсурда правила в православном пансионе? Возможно, мое мировоззрение могло сложиться иначе. Но я тогда была бы, наверное, совсем другим человеком», – заключила Серафима Путиева.

«Почему дети вырастают и уходят из Церкви? Почему в православных гимназиях становятся атеистами?» – об этих проблемах размышляет в телефонном интервью «Русской народной линии» доктор исторических наук, кандидат филологических наук, кандидат богословия, профессор, член Синодальной богослужебной комиссии и многодетный отец протодиакон Владимир Василик:

Я жалею уважаемого автора Серафиму Путиеву. У неё нет веры. Как сказал персонаж Михаила Афанасьевича Булгакова Воланд: «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!».

Человек привык жить в режиме постоянного духовного дефицита и лишенчества – добровольного сиротства. Хотя мог бы иметь все духовные богатства, о которых указывает Серафима, признавая красоту православных икон, фресок и храмов. А ведь почему крестились наши предки? Они увидели красоту такую, которая приникла в самые глубины их сердец! Они увидели в Соборе Святой Софии, что Бог пребывает с этими людьми! Посланцы князя Владимира воскликнули: «Повели они нас туда, где служат Богу своему, и не знали мы, на небе ли мы были или на земле; потому что нет на земле такого вида такой красоты. Мы и рассказать о ней не умеем. Знаем только то, что там сам Бог с людьми пребывает, и что служба их лучше, чем в других странах. Никогда нам не позабыть этой красоты. Всякий человек, вкусивши сладкого, не захочет уже после этого вкушать горького. Так и мы уже не в состоянии здесь (в язычестве) оставаться».

В этом смысле я глубоко сочувствую уважаемой Серафиме. Я напомню ей одну сценку из повестей Клайва Льюиса «Хроники Нарнии», когда гномы отказываются быть обманутыми. Царственный Лев Аслан (образ Христа) издаёт великолепное рычание – одновременно прекрасное и страшное, а гномы говорят: не дадим себя обмануть. Аслан взмахнул лапой и перед ними оказались неслыханные по роскоши и вкусу царственные яства. Гномы вцепились в них и сказали: какую дрянь мы жуём, какие колючки и барахло. Вскоре гномы стали драться, а потом заплакали. Вера – это дар от Бога. Он предлагается всем: протяни руку и бери. И в этом смысле происходит ещё здесь, на земле, удивительный страшный суд: на суд приходит Христос, чтобы зрячие стали слепыми, а незрячие увидели красоту Божию. Люди, у которых нет никаких православных корней и родственников, становились горячо верующими, а людям, которым с детства всё было подано на блюдечке, становились глухими, слепыми и безверными.

Почему дети уходят из православных семей? Прежде всего, дети становятся жертвами неслыханной циничной информационной агрессии, неслыханной обработки мозгов и антиклерикального натиска, клеветы и глумежа над Христианством, которые устраивает некий маленький народец – любители гримасничать, всё высмеивать и прибирать деньги в себе карман.

Культура Интернета – это культура хохмы, как модно говорить – пранкинга – осмеивания всего и вся. И, к сожалению, неокрепшие умы на это очень ведутся. Тем паче, каждому хочется побыть Буратино – убежать из отчего дома в объятия лисы Алисы и кота Базилио, не слушать скучных наставлений Сверчка в гимназии.

Не будем судить педагогический состав православных гимназий – эти люди только вчера обратились к вере, без достаточного духовного опыта, временами и без педагогического опыта. Однако педагоги подвергаются тройному суду подростков, которые ищут идеальных примеров. А не находя оных – готовы крушить всё и вся. А потом плакать на развалинах.

С другой стороны, то, что было дано Серафиме – не пропало. Как сказал поэт:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовётся, —

И нам сочувствие даётся,

Как нам даётся благодать…

В конце концов, всё, что говорили Серафиме в детстве, проросло любовью к русской иконе и к русским храмам. Пусть и не в достаточной мере.

Что ещё можно сказать Серафиме?

С современным человеком происходит то же, что и с современниками Фёдора Ивановича Тютчева:

Не плоть, а дух растлился в наши дни,

И человек отчаянно тоскует...

Он к свету рвётся из ночной тени

И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Безверием палим и иссушён,

Невыносимое он днесь выносит...

И сознаёт свою погибель он,

И жаждет веры — но о ней не просит...

Не скажет ввек, с молитвой и слезой,

Как ни скорбит перед замкнутой дверью:

«Впусти меня! – Я верю, Боже мой!

Приди на помощь моему неверью!..»

Неверие идёт от гордости и горделивого непонимания: если я этого не понимаю, то этого не существует. И я абсолютно не уверен, что Серафима горячо уверовала бы, если бы ей подложили стульчик, если бы с ней в детстве сюсюкались, и если бы никогда не увидела иконы «Страшного Суда», а видела бы только образ Христа, благословляющего детей.

Для юного возраста характерно стремление брать преграды. Но для Серафимы стало непонятным – надо ли брать эту преграду или не надо? Частая ситуация, когда старшее поколение поёт «нам нет преград», а младшее поколение подхватывает «а нам их не надо». Самое страшное – отсутствие мотива и великой цели, великого замысла в жизни. Серафиму и её многих сверстников можно только пожалеть – осиротевшее поколение. Само, обрекшее себя на сиротство.

Что я пожелаю Серафиме? Помнить, что есть Отчий дом, о котором так замечательно пел Галич:

Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом,

Где с куполом синим не властно соперничать небо,

И ладана запах, как запах приютского хлеба,

Ударит меня и заплещется в сердце моем…

Когда я вернусь… О, когда я вернусь…

Церковь знала разные иконы Страшного суда. И на той же самой иконе можно обратить внимание на совершенно другие вещи: на радостное шествие праведников в рай навстречу Христа.

Испуг Серафимы совершенно напрасный и зряшный. И очень жаль, что до сих пор она пребывает в своём детском испуге. Пора выздоравливать, пора бодриться! Пора Серафиме укреплять своё сердце и пора ей идти к Богу!