О советской системе школьного воспитания

Это попытка не совсем исторического анализа. А точнее, совсем не исторического. То, о чём я хочу сказать, имеет прямое отношение к современной системе воспитания детей.

Советская школа до сих пор на устах у многих. Говорят, что она учила лучше, но, главное, эффективно воспитывала сознательного гражданина. Готов согласиться с тем, что у тогдашних дидактических технологий были свои преимущества, но вот в достоинствах советской системы школьного воспитания я позволю себе усомниться.

Если система воспитания была действительно совершенна, как могло получиться, что воспитанные ею граждане оказались столь равнодушны к судьбам своей страны? Как выпускники советской школы позволили с такой лёгкостью, практически без малейшего сопротивления, разрушить веками создававшееся государство? Как «самый читающий в мире народ» в один миг забыл о своём высоком призвании и так легко соблазнился пошлейшим буржуазным гламуром – антикультурой? Как, наконец, в стране с совершенной системой школьного обучения и воспитания могла образоваться такая насквозь подражательная, творчески беспомощная элита?

Я не претендую дать исчерпывающие ответы на эти вопросы. Вполне удовольствовался бы убедительными намёками.

Предметом анализа будет культура. Как бы нас ни убеждали во всемогуществе экономики, на самом деле творческая сила народа определяется состоянием его культуры: там, где она утрачивает самобытность, становится подражательной, народ деградирует, даже если он очень богат, и, наоборот, там, где стремление к самобытному самовыражению в культуре сильно, у народа, даже если он беден, есть ответы на любые вызовы. «Творческий» гений, - писал наш великий земляк-философ Константин Леонтьев, - может сойти на главу только такого народа, который и разнохарактерен в самых недрах своих и во всецелости наиболее на других не похож». Народ, у которого развился комплекс культурной вторичности, это заведомо исторический неудачник.

То, насколько народ культурно пассионарен, определяется состоянием его веры. Не сумма знаний, не эрудиция, не показатели ВВП, а именно вера вдохновляет культурное творчество. Соответственно, по культурным плодам можно судить о силе и качестве веры в народе. Так вот, оценивая урожай в саду нашей культуры во второй половине 20 века, нам приходится констатировать: в то время вера в нашем народе была чрезвычайно слаба.

И это не удивительно. Коммунисты усердно преследовали христианскую религию, вдохновлявшую русских людей на протяжении многих столетий, предложив взамен неё учение Маркса-Энгельса-Ленина. Рукотворная псевдорелигия, каковой является всякая идеология, не может иметь длительного и прочного престижа, сравнимого с религией Богооткровения, хотя бы потому, что в человеке легче усомниться, чем в Боге. Уже у третьего поколения советских граждан уверенность в безальтернативности марксизма-ленинизма почти иссякла. И что же система школьного воспитания? Она как ни в чём не бывало, с упорством, достойным лучшего применения, продолжала внушать детям, что в марксизм-ленинизм следует полагать своё сердце. Дети, естественно, чувствовали фальшь, но, по привычке слушаться учителей, делали вид, что свято чтут заповедь о любви к «дедушке Ленину». Правда, не все. Те, кто не делал вид, считались неблагополучными. Неблагополучные были двух видов: несознательно неблагополучные, то есть ни во что не верующие «разгильдяи», и сознательно неблагополучные – те, кто с детства веровал во что-то другое или в кого-то другого, например, во Христа. И те, и другие считались браком советской школы, но вторые считались браком большим, чем первые. Но вот что интересно: именно этот брак из «сознательно неблагополучных» оказывался на первых ролях в нашей культуре периода позднего СССР. Именно эти люди, повзрослев, вытягивали культуру, а не паиньки, которые, имитируя пылающие, как у Данко, сердца, клялись в верности делу коммунистической партии.

Советская школа, культивируя фальшивую веру, отвлекала от вовлечения в настоящее культурное творчество, которое, конечно же, должно происходить уже в детстве. Насквозь фальшивой получалась сама социализация. Сильная вера предполагает соборность: единение ярких личностей. Советской вере яркие личности были не нужны, поэтому соборность подменялась коллективизмом. Соборность гарантирует свободу веры, свободу духовного возрастания. Коллективизм требует слепого подчинения своей веры вере идейного большинства. Там, где нет свободы, не может быть и настоящей любви. Коллективисты никого и ничего по-настоящему и не любили. Оттого и Родиной не дорожили: собственный достаток оказался для них важнее благополучия государства.

Я был активнейшим активистом в старших классах. Как руководителя школьной комсомольской организации, меня каждое лето награждали путёвкой в какой-нибудь престижный лагерь. Был я и в «Артеке», и когда я вспоминаю этот самый «Артек», то испытываю почему-то один привкус пошлости. В «Артеке» работали лучшие педагоги, но чем они потчевали нас, детей?

Первым делом мы разучили речёвки, которые потом выкрикивали по поводу и без повода. Эти речёвки должны были внушать нам «чувство локтя» - тот самый «коллективизм». Ещё мы разучили такую же официозную песню и комсомольский танец. Не помню уже, на какую музыку. Не «Яблочко», но что-то такое, что у меня ассоциируется с «Яблочком», такая же заезженная в то время мелодия. Потом мы выступали с этой песней и с этим танцем на конкурсе. Возможно, даже заняли какое-то место. Что в этой песне и в этом танце было из того, что реально волнует юную душу? Ничего. Практически абсолютный ноль культуры.

Эту лагерную казёнщину молодые, но уже очень уверенные в себе педагоги старались разбавить чем-то лёгким и развлекательным. Развлекались мы в основном попсой. Под гитару пели её у костра. Были у нас и танцы, но уже совсем не похожие на «яблочко». Мы в обнимку с девочками млели под «звёздочка моя ясная, как ты от меня далека» и индивидуально дёргались под «шизгару». На фоне пошлой казёнщины пошлость такой попсы казалась намного слаще, и мы досадовали, что попса дозировалась: это и была вся наша тоска по культуре. Говорю это без всякой иронии. К другой культуре никто нас ни в «Артеке», ни в школе не приобщал.

Официоз и попса, попса и официоз… Правда, разбавленные фольклором. Как это я в самом деле забыл про фольклор? Не два, а три было кита у советского коллективизма.

О фольклоре стоит сказать отдельно. «Фольклор, - скажете вы, - это хорошо. Это приобщение к истокам народной культуры». Спорить не стану, однако позволю себе уточнить: это приобщение к истокам, которое имеет довольно слабую связь с актуальным культурным творчеством. В школьных программах по литературе на изучение фольклора отводится 2-3% времени, и, по-моему, эти самые 2-3% точно отражают ту роль, которую фольклор играет в современной культуре.

То, что мы называем фольклором, это уже давно не народное творчество, а лишь стилизация под него. В настоящем устном народном творчестве не было и не могло быть авторов и исполнителей, там были сказители. Сказитель волен переиначить услышанный текст так, как ему заблагорассудится. Если нет этой свободы обращения с текстом, то нет и активного творчества. Народная песня становится чем-то вроде экспоната музея, её исполняют как авторский текст, и то, что он анонимный, в данном случае не принципиально. Самим исполнителем фольклор воспринимается как архаика. Разоблачившись после концерта, сняв с себя сарафан или вышиванку, он переходит в совершенно другую культурную среду.

Когда-то фольклор был самым надёжным индикатором христианизации – превращения языческого народа в христианский. Представьте, что вы живёте в средневековье. Вы часто слышите какие-нибудь языческие стенания-причитания (так же часто, как комсомолец а «Артеке» стенания про «звёздочку мою ясную»), эти стенания – принадлежность культуры вашего народа, но сами вы уже христианин, и причитать вам хочется по-другому: не заклиная, а молясь. Поскольку никто вас не заставляет исполнять записанный текст, вы воспроизводите то, что осело в вашей памяти, наполняя его новыми, христианскими, смыслами и коннотациями. Получается песня, напоминающая молитву. Кто-то услышал её от вас и, в свою очередь, добавил что-то своё. Если Господь дал ему особый талант, у него получится лучше, чем у вас. Потом у кого-то, чьё имя, к примеру, Боян, получится ещё лучше. Лучшим хочется подражать, но всё же большинство обычно не улучшает, а ухудшает, а потому изжить язычество в фольклоре практически нереально. Языческие интуиции никуда из него не уходят. Живой фольклор в христианском народе – это постоянная борьба язычества с христианством. «Бог с дьяволом борется, а поле битвы – сердца людей» - этот афоризм Достоевского в полной мере относится и к живому фольклору, и именно этим фольклор был интересен. «Был» - в прошедшем времени, потому что, после того как его стали записывать, ничего от этой живой борьбы, то есть от настоящего культурного творчества, там не осталось. После этого фольклорный текст –заспиртованный экспонат в музее народной культуры.

Музеи могут иметь большое значение: мёртвые экспонаты могут будить живые творческие интуиции. Однако мёртвые экспонаты не должны выдаваться за живые. Всякая подобная стилизация – это маргинальный феномен в культуре. Навязывание детям фольклора под видом актуального искусства – это зачастую симптом боязни взрослыми педагогами искреннего культурного творчества. В самом деле, где искренняя культура, там искушения. Коммунисты не использовали в своей речи этого слова, но оно точно передаёт их страхи. Они боялись, что ребёнок искусится чем-то таким, что отвратит его от навязываемой ими псевдокультуры «коллективизма», которая, как им казалось, гарантирует незыблемость устоев социалистического общества. Это, в том числе, был и страх «другого пути», указанного Иисусом Христом в Его земной проповеди, страх того, что в христианстве называется «неотмирностью».

Все цели советского воспитания ограничивались привременным миром, а это значит, что именно советская школа повинна в том, что у нас в таком невероятном объёме развелось мещанство. Советская школа была насквозь буржуазна – вот чего мы не хотим разглядеть. Почему не хотим? Это очень интересный вопрос. Очень хотелось бы услышать на него честный и мудрый ответ. Вот только, после того как над нашим народом усердно потрудилась советская школа, и честность, и мудрость у нас, к сожалению, в большом дефиците.

Советскую воспитательную систему можно признать успешной только в одном смысле: ей действительно удавалось старательно выпалывать все ростки настоящей высокой культуры. Той культуры, которая ведёт за собой народ в вечность. Где каждый – яркая личность, а не пошляк, имитирующий вдохновение натужной игривостью. Если настоящая культура у нас ещё не иссякла, то это только вопреки советской школе.