Хочу сразу уведомить читателя, что абсурдное высказывание в заголовке статьи является не претензией на эпатаж, весьма модный в либеральной публицистике, а лишь выражением недоумения по поводу статьи Григория Игнатова, опубликованной на сайте «Журналистская правда». Безусловно, понятен гнев автора по поводу кощунственной акции с залитием цементом Вечного огня в Киеве, и понятно желание понять природу такого страшного глумления над памятью павших предков, но сделанные автором выводы поражают своей не меньшей кощунственностью по отношению к памяти миллионов «раскулаченных» украинских, а также русских, белорусских и многих других крестьян и сельских жителей вообще, включая казаков.
Бандеровцы и кулаки или немцы и деревня. Можно много спорить о жертвах революции и гражданской войны, насколько они были действительно виноваты, и о том, что они противостояли большевикам с оружием в руках. Можно даже вспомнить, что жертвы политических репрессий иногда имели возможность если не сопротивляться, то хотя бы просто сбежать, как это сделал, например, Иван Солоневич, но террор по отношению к абсолютно безоружным, беззащитным и бесправным сельским жителям является самой кровоточащей раной трагизма российской революции. Ничтоже сумняшеся товарищ Игнатов поставил знак равенства между «бандеровцами» - пособниками немецких оккупантов и так называемыми «кулаками», под коими большевистская пропаганда понимала всех раскулаченных. Давайте проследим эту изощренную логику.
В своих «изысканиях» товарищ Игнатов исходит из утверждения, что социальной базой современной «необандеровщины» являются потомки раскулаченных украинских крестьян, а мотивом - месть за «поражение», нанесенное их предкам большевиками. Как человек, имеющих родственников и знакомых на Украине, я имею и представление о происходящих там процессах изнутри, а не из тиражирующих стереотипы прошлого века российских СМИ, и поэтому утверждаю, что социально-этнический состав «необандеровских» организаций никакого отношения к «вылезшим из 70-летних схронов бандеровцам» не имеет. С социальной точки зрения там не преобладают не то что потомки «кулаков», а даже потомки крестьян вообще, а с этнической там не преобладают не только западноукраинцы, но и украинцы как таковые. Проще говоря, основную массу «необандеровцев» представляет собой русскоязычная (а зачастую и просто русская) молодежь с городских рабочих окраин, что в общем-то полностью соответствует социальному составу российских «скинхедов». И причины исповедания нацистской идеологии идентичными группами в обеих странах также идентичны и не имеют никакого отношения к «кулацкому» наследию.
Но если даже отвлечься от современных реалий и рассмотреть ситуацию с точки зрения тех времен, то все равно логика товарища Игнатова не выдерживает никакой критики в принципе, т.к. никакой связи между зажиточным крестьянством Западной и Восточной Украины не просматривается от слова совсем. Когда происходила коллективизация на Восточной Украине, Западная была еще в составе Польши, а когда началась «бандеровщина», то восточноукраинские «кулаки» уже «потерпели сокрушительное поражение» согласно терминологии товарища Игнатова, а потому просто физически не могли принять участие в ней, даже если бы и захотели (а вот хотели ли или нет - рассмотрим далее).
«Кулацкое сопротивление», если же, конечно, можно так громко назвать эпизодические эксцессы, коллективизации на Восточной Украине имело место в тех же самых формах, что и в аграрных регионах России, и если даже всерьез воспринять растиражированный коммунистической пропагандой образ «кулака с обрезом», то чего-то сколь-нибудь существенного карательной машине НКВД он противопоставить в принципе не мог, а после Голодомора уже не мог даже и подумать о сопротивлении.
Однако, самый бесподобный перл товарища Игнатова - представление о военной машине Вермахта, оснащенной по самому последнему на тот момент слову техники, как о темной «деревенской» силе, противостоящей «городской» силе - СССР. Интересно, что из себя представляли по мысли товарища Игнатова конюшни немецких бауэров, в которых собирались многие тысячи танков и самолетов? А на такую мелочь, как то, что в то время процент городского населения Германии был существенно выше, чем в СССР, великим мечтателям о «светлом будущем» даже не стоит обращать внимания...
Впрочем, хоть я и не собираюсь домысливать за товарища Игнатова, но могу предположить, что он имел в виду: немецкая городская цивилизация, несмотря на свою высокую промышленную, научную и культурную развитость, была не полноценно городской, а таила в себе некую мутную «деревенщину», которая притягивала к ней всех «кулаков» Восточной Европы, а советская в противовес ей, несмотря на отсталость по всем вышеперечисленным показателям, была полноценно городской со специфическим, истинно городским блеском в глазах. Чтобы в этом убедиться, придется кратко проанализировать советскую историю на предмет сельско-городских отношений.
Город, деревня и революция. Революция как таковая произошла именно в городе не только потому, что там находилась свергаемая власть, а и потому, что все активные участники были типичными представителями городской среды. Движущей силой революции стали городские низы, в первую очередь пролетариат, но главной ударной силой, безжалостно расправлявшейся со «старым режимом» и с его представителями, были низы низов - т.н. люмпены - откровенно уголовствующие элементы (даже не уголовные, т.к. классический уголовный мир в политику не вмешивался) с тем самым специфическим блеском в глазах. Для деревни такие персонажи действительно были не характерны, но назвать «деревней» тех, кто был главным объектом нападок «революционных масс», можно только в нездоровых фантазиях товарища Игнатова.
Аристократы, чиновники, буржуазия и интеллигенция (включая духовенство и офицерство) были городскими жителями в очень многих поколениях, в отличие от рабочих - потомков совсем недавно «понаехавших» в город крестьян. Ошарашенные невиданным натиском разнузданной черни, представители образованных слоев либо уехали заграницу, либо безропотно покорились судьбе, но считанные единицы смогли преодолеть колоссальное психологическое давление и даже весьма успешно по началу организовали сопротивление, вошедшее в историю как «Белое движение». Деревня же в начале за всем этим молча наблюдала, как за очередным «городским чудачеством».
Однако, долго оставаться безучастными наблюдателями селяне не смогли.
Малочисленные, но способные в силу образованности к самоорганизации «белые» смогли взять под свой контроль значительные территории на российской периферии, чем еще раз продемонстрировали свою «городскую» природу, хотя, будучи горожанами до мозга костей, они не смогли просчитать следующий ход «красных», которые взяли себе в союзники ту самую, нейтральную в начале деревню. Причем, немалую часть крестьян, вступивших в Красную армию, составили именно украинские крестьяне.
Я не хочу вдаваться в углубленный социально-политический анализ Гражданской войны, но факт, что красные ее выиграли исключительно благодаря «деревне», признавался и самими советскими историками, с которыми в явное противоречие вступает товарищ Игнатов своими измышлениями. Оплатой за участие в войне на стороне «красных» стала конфискованная у «эксплуататоров» земля, но все дело в том, что, получив ценой пролитой крови землю, крестьяне не спешили впрягаться и в новое ярмо эксплуатации советским государством, ведь сами «красные», когда заманивали крестьян на свою сторону, мотивировали их как раз перспективой «сбросить оковы».
Вчерашние красноармейцы повернули полученное ими оружие против продразверстки, поднимая иногда очень серьезные восстания, как, например, хорошо известное Тамбовское. И вот тут как раз и начинается та пресловутая война «города и деревни», «сокрушительной победой» в которой так гордится товарищ Игнатов. Тухачевский с помощью тяжелой артиллерии и ядовитых газов весьма убедительно «сокрушил» тамбовские деревни, жители которых были вооружены одними винтовками - исключительный повод для гордости «торжествующего города».
Однако, стоит отметить, что сопротивление сельских жителей коммунистической политике в отношении села началось еще во время Гражданской войны, и его первым актом стало ярко и художественно описанное в бессмертном романе Шолохова Вешенское восстание. Но товарищ Шолохов скромно умолчал о такой «несущественной» детали, что лозунгом восставших было: «За советы без коммунистов!» Именно под этим лозунгом восстали через пару лет тамбовские крестьяне и кронштадтские матросы - та самая гвардия революции, которая своими жестокими расправами с офицерством положила начало подавления красными русской городской цивилизации. И уже сломанный красными город помог им сломать и деревню, которая перед этим помогла красным сломать его самого.
Тем не менее, при всей неоднозначности «позднего раскаяния» бывших красноармейцев, их отчаянное сопротивление «коммунистической машине» можно считать достойным примером народно-демократического движения, традиции которого в России восходят ко временам преодоления Смуты начала XVII века. Правда, на этот раз оно не увенчалось успехом, а с его участниками «народная» власть расправилась столь же беспощадно, как и с представителями «эксплуататорских классов». Причем больше всего повезло вешенским казакам, т.к. в виду обстоятельств продолжавшейся Гражданской войны красное командование сочло нецелесообразным возобновлять против них репрессии, а участь повстанцев, восставших уже против победившего красного режима стала прелюдией к разыгравшейся через десятилетие трагедии «раскулачивания». Однако, на тот момент все ограничилось «наказанием» только смелых, а для остальных селян проблема эксплуатации государством была временно смягчена вынужденно объявленным НЭПом.
ГУЛАГ, война и обратно... Передышка, которую получила деревня во время НЭПа, не означает, что репрессивная политика Советского государства совсем прекратилась: просто репрессии в это время носили ограниченный характер, причем не только против идеологических противников, но и против конкурирующих членов правящей элиты. После окончания Гражданской войны в стане победителей разгоралась новая война, причем частью этой внутренней войны стали репрессии против разных слоев общества, к власти отношения не имеющих. По всей видимости, эти репрессии были элементом внутренних «разборок», что вполне соответствовало украинской пословице «Паны дерутся, а у холопов чубы трещат». Думаю, что не случайно расправа с командирским составом Красной армии, происходящим еще из царских офицеров, в конце 20-х годов совпала по времени с началом т.н. «коллективизации», в ходе которой произошло кровавое «раскулачивание» и лишение крестьян прежде дарованной им земли, и которая завершилась Голодомором.
В свое время коммунистическая пропаганда живописно обрисовала героическую борьбу юных активистов со «злобными» кулаками и «подкулачниками», которая осталась в народной памяти под ставшим нарицательным именем Павлика Морозова, а участь «раскулаченных» преподнесла как образец в высшей степени гуманного «трудового перевоспитания» на «великих стройках социализма». Именно для этого «трудового перевоспитания» и был создан печально знаменитый ГУЛАГ, но в реальности гораздо меньше повезло высланным в необжитые места Казахстана и Сибири, из которых выжили меньше половины, а оставшиеся в живых остались на чужбине, в то время как выжившие заключенные ГУЛАГа потом вернулись к себе домой.
По сути произошел слом многовекового уклада сельской жизни, т.е. была окончательно уничтожена русская сельская цивилизация, что столь торжественно объявил нам товарищ Игнатов, хотя, стоит заметить, что именно в это время произошло пополнение партийно-государственного аппарата на низовом уровне выходцами из села, которые видели единственный путь спасения от террора во вступлении в партию, что влекло за собой и начало государственной карьеры. Однако, верхи партийно-государственного аппарата то ли по злому умыслу, то ли по банальной некомпетентности завершили кровавую эпопею «коллективизации» еще более ужасным Голодомором, который был конечно же не «геноцидом украинского народа», а геноцидом всего сельского населения СССР.
Когда через несколько лет после этого внутрипартийная борьба обострилась вновь, расклад сил в правящей партии уже существенно изменился. Сторонники большей преемственности СССР по отношению к исторической России получили сильную низовую поддержку за счет тех самых сельских вынужденных коммунистов. Не знаю, насколько эти партийные низы руководствовались мотивами мести, но факт остается фактом, что во вновь вспыхнувшей борьбе была наголову разгромлена та фракция, которая и несла ответственность за ужасы «коллективизации», а также был расстрелян палач тамбовских крестьян Тухачевский. Правда, и в этот раз вспышка завершилась волной террора против мирного населения, и сотни тысяч жертв ставшего нарицательным 37-го года составила не столько «ленинская гвардия», сколько представители городского среднего класса. Таким образом, своеобразный «паритет» между городом и деревней был восстановлен: разгром русской сельской культуры был уравновешен разгромом русской городской.
Но стоит заметить, что исчезнувшая реально традиционная русская культура вдруг возникла медийно: партийный агитпроп стал всячески пытаться подчеркнуть преемственность СССР от исторической России, в связи с чем начал популяризовать классическую русскую культуру, правда под специфическим углом зрения классовой теории. И тут случилось самое трагическое событие, но при этом и самое великое торжество, не только советской, но и всей российской многовековой истории - Великая Отечественная война. На период страшнейшей и тяжелейшей в истории войны пропаганда «классовой борьбы» хоть и не исчезла совсем, но явно ушла на задний план, уступив место идее национального суверенитета, благодаря чему начавшаяся еще до войны популяризация русской истории и культуры стала «мейнстримом» советской культурной политики вплоть до самой Перестройки.
Селяне и горожане оказались в одном окопе, где своей кровью отстояли свое право на национальный суверенитет и национальную традицию. Товарища Игнатова, который попытался бы в этом окопе толкать свою теорию о войне деревни против города, политрук расстрелял бы собственноручно, независимо от того был бы он сам горожанином или селянином. Таким образом, русская традиционная культура после жестокого разгрома в 30-х годах получила новую жизнь после Великой Победы, но реальность коммунистического режима при этом, к сожалению, не куда не ушла.
Советская пропаганда неохотно признавала, что среди героев войны было не мало пострадавших от «раскулачивания» и «великой чистки». Особенно примечателен тот факт, что в составе «бандеровских» банд на Западной Украине не было никаких выходцев с Украины Восточной, хотя было немало бывших власовцев. То, что Власовская армия состояла якобы из «раскулаченных» является в чистом виде фантазией коммунистической пропаганды, которая пыталась скрыть тот неприглядный факт, что основная масса этой армии состояла из бывших самых обычных советских граждан, начиная в первую очередь с самого товарища Власова. Так что найти здесь след «кулацкой мести» у товарища Игнатова и ему подобных не получится никак.
И, конечно же, стоит отметить, что основной костяк победоносного советского военоначалия составили бывшие царские офицеры, которые были, образно говоря, «отомщены» во время «великой чистки», жертвами которой стали многие инициаторы зачистки старого русского офицерства перед началом коллективизации. Поэтому я склоняюсь к мысли, что Великая Победа состоялась не благодаря, а вопреки коммунистическому режиму и стала актом восстановления реальной, а не медийной исторической преемственности - весьма показательна в этом отношении, например, послевоенная «церковная оттепель».
Хотя репрессии прекратились только после ареста Берии, и многие воины-победители снова отправились в ГУЛАГ, но после ареста Берии прекратились не только репрессии, но и драконовские ограничения для колхозников, что наряду с частичным возвращением элементов рыночной экономики значительно облегчило жизнь на селе. Так же возникли условия для нормального экономического развития города, что способствовало быстрому послевоенному восстановлению народного хозяйства и дальнейшему его ускоренному развитию. На короткий период времени между смертью Сталина (точнее арестом Берии, произошедшим через полгода) и началом официальной «десталинизации» в стране установился тот самый строй «Советов без коммунистов», за который сражались Вешенские казаки и Тамбовские крестьяне.
Космос, кукуруза, Перестройка... Ответная реакция сторонников «мировой революции» не заставила себя ждать. Все началось с лицемерного разоблачения «культа личности», главным наследием которого по мнению зарождавшегося «либерального» крыла КПСС стали «церковная оттепель» и облегчение жизни крестьян. Слава Богу, политика кровавых репрессий не возродилась, но на селян снова были наложены ограничения. Возобновился и агрессивный государственный атеизм, ограничившийся к счастью лишь закрытием приходов и не перешедший в физические расправы с верующими, т.е. была предпринята попытка свернуть послевоенное национальное возрождение и направить страну вновь к химерическим целям «всемирного рая». Видимо именно поэтому не была остановлена взятая после войны динамика научно-технического развития, т.к. партийная верхушка надеялась, что впечатляющие успехи советской науки смогут стать самой наглядной атеистической агитацией.
После запуска в космос сначала искусственного спутника, а потом и пилотируемого космического корабля успех действительно впечатлил всех, но трудно сказать, насколько он способствовал атеистической агитации, учитывая тот факт, что верующими были некоторые советские ученые и инженеры. Если бы успехи советской науки действительно способствовали росту атеистических убеждений, то вряд ли бы Хрущев в последние годы своего правления усилил многократно свою и так достаточно интенсивную антицерковную политику. Также конец его правления отметился нелепой «кукурузной компанией», нанесший серьезный вред сельскому хозяйству, т.е. тому самому многострадальному крестьянству. Неудивительно, что он, в конце концов, был отстранен от власти с ярлыком «волюнтариста» и в партийных верхах на два десятилетия установилось равновесие между государственниками и «либералами», получившее в новейшей российской историографии название «эпохи Застоя».
Строго говоря, застой произошел лишь во второй половине этой эпохи, а первая ознаменовалась грамотной и сбалансированной как аграрной, так и промышленной политикой, которая принесла свои серьезные экономические плоды. Не хочу углубляться в анализ причин возникновения застоя: «нефтяная игла» или забюрокрачивание хозяйственной жизни, а хочу обратить внимание на поведение в эту эпоху «либерального» крыла КПСС, которое было, по сути, наследником носителей троцкистской идеи «мировой революции». Наследники тех, кто с пеной у рта требовал уничтожения «мирового буржуинства», вдруг это самое «буржуинство» не менее страстно возлюбили.
Пользуясь своим высоким положением в советской политической иерархии, они стали активно пропагандировать «западный образ жизни» и наводнять страну западной печатной продукцией, а также аудио- и видеозаписями. Насколько так называемые «диссиденты» были «жертвами», а насколько агентами «кровавого КГБ», руководимого ярым «либералом» Андроповым, историкам еще предстоит выяснить, но все это до боли напоминает «пламенных революционеров» начала XX века, бывших чуть ли не поголовно агентами «царской охранки».
Не знаю, насколько ведомство товарища Андропова приложило руку к застою, но то, что именно под его крылом ковались будущие кадры экономической политики Перестройки, - неоспоримый факт. Также, как в середине 50-х годов бывшие палачи 30-х лили «крокодиловы слезы» по жертвам «сталинских репрессий», в конце 80-х выпускникам курсов андроповской ВШЭ вдруг невыносимо захотелось каяться перед «диссидентами», ну и перед жертвами «сталинских репрессий» разумеется тоже, и также как борцы с «культом личности» они считали жертв «раскулачивания» и Голодомора «справедливо пострадавшими», прямо как нынешний товарищ Игнатов. Уставший от мертвящей противоестественной идеологической догмы народ по началу положительно воспринял либерализацию политической системы, которая пошла гораздо дальше «десталинизации», и дошла даже до «деленинизации», что привело к распаду СССР. На короткое время опять установился строй «Советов без коммунистов», который был расстрелян в 93-м году бывшим коммунистом Ельциным, после чего наступила современная политическая эпоха.
Разрушение советской политической системы привело к катастрофическим экономическим последствиям как для города, так и для деревни, но для деревни в гораздо большей степени. Жесткие условия капиталистической финансовой системы сделали нерентабельными мелкие крестьянские хозяйства и слаборентабельными средние, сделав из сельского хозяйства сферу бизнеса для крупных агрохолдингов, которые «давят» мелких производителей даже на благодатном Юге России, делая в принципе невозможным их существование в более северных местах, где деревня по сути превратилась в городскую дачную зону. Так что товарищ Игнатов может торжествовать окончательную победу: столь ненавистной ему деревни больше нет, а сельское хозяйство стало лишь одной из отраслей городского по своей сути бизнеса. Вот так «мировое буржуинство» помогло товарищу Игнатову в достижении столь желанной ему цели. Однако, противостояние города и деревни при этом не куда не ушло, а только немного видоизменилось: роль «деревни» сейчас играет провинция, которую снобы из крупных городов презрительно так и называют «деревней».
Историческая память и «светлое будущее». Как видно из предыдущего анализа, так называемые «кулаки», т.е. жертвы «коллективизации», даже восточноукраинские к западноукраинской «бандеровщине» никакого отношения не имеют, хотя в «бандеровском» движении действительно присутствовал мотив недовольства западноукраинского села против польско-еврейского городского населения. Однако, этот сугубо локальный эксцесс товарищ Игнатов обобщил до всемирной историко-философской парадигмы. Что же, тогда действительно надо понять глобальные причины ненависти к Великой Победе. Главным достижением Великой Победы стало восстановление разорванной революцией исторической преемственности российской истории, чем оказались недовольны одновременно как советские троцкисты, так и «мировое буржуинство», что видимо и объясняет неожиданно вспыхнувшую между ними в 60-х годах прошлого века любовь и сдачу троцкистами Советского Союза Западу в результате Перестройки.
Троцкисты по понятным причинам не могли открыто выступить против Победы, поэтому позволили под крылом своего «либерализма» вырасти нацистским движениям в республиках СССР. Похоже, что в их планы входило и избавиться, в конце концов, от нацизма (после того, как он подобно Мавру у Шекспира сделает свое дело) как раз под предлогом того, что современные «нацисты» представляют собой «кулацкое наследие», и именно этим планам пытается товарищ Игнатов создать информационную поддержку, но историческая память у потомков тех, кто прошел ГУЛАГ, войну, восстановил страну и был ограблен в результате Перестройки не так слаба, чтобы опять взять на себя чужую вину и вечно каяться перед товарищем Игнатовым, как тому очень хочется. Между нарождающимся необольшевизмом (представленным товарищем Игнатовым) и российским псевдолиберализмом (я не сторонник и настоящего западного либерализма, но российские «либералы» никакого отношения даже к нему не имеют) при всех их видимых противоречиях существует один пункт полного согласия - отношение к жертвам «раскулачивания». Необольшевики устраивают пляски на костях этих жертв, а «либералы» акцентируют все внимание исключительно на жертвах 37-го года, игнорируя тот факт, что некоторые жертвы 37-го были палачами 32-го, - видимо это как раз и является их общим «троцкистским наследием».
Но если быть более точным, то у российского «либерал-троцкизма» и западного либерализма общее не только название, но и преклонение перед глобализацией, проповедниками которой и те, и другие себя считают, в свете чего само название «либерализм», происходящее от латинского слова «свобода», является откровенным издевательством, т.к. нет более жесткого тоталитаризма, чем «всемирный порядок».
Именно здесь и кроется корень родства троцкистов и либералов - и те, и другие стремятся навязать миру некую глобальную систему, разнясь между собой лишь в методах: троцкисты ориентируются на административную систему, а либералы на финансовую, но как показывает практика последнего времени, эти два аспекта мировой власти не только не противоречат, но и хорошо взаимодополняют друг друга. Единственным препятствием на пути к этой власти являются национальные традиции, а Великая Победа является одной из самых значительных частей российской традиции. И получается интересная вещь: товарищ Игнатов, вроде как, ревнуя о памяти Великой Победы, пытается вырвать ее из контекста всей российской традиции и даже противопоставить последней, т.е. Великая Победа в его интерпретации из препятствия для глобализма превращается в его орудие.
И вот теперь можно без всяких домыслов обозначить мотивацию товарища Игнатова - категорическое неприятие традиции как таковой, которую он и подразумевает под словом «деревня». «Деревня» в понимании товарища Игнатова включает в себя и городскую традиционную культуру, которую среди подобных товарищу Игнатову принято презрительно называть «мещанством». Под «городом» же он понимает «прогресс», который безжалостно расправиться с «замшелой традицией» и приведет человечество в «светлое будущее». В способности «безжалостно расправиться» собственно никто и не сомневается, а вот насчет перспективы «светлого будущего» сомнения очень серьезные.
Но самое интересное заключается в том, что городская традиция является не менее древней, чем сельская. Можно это проиллюстрировать русской историей: в древних скандинавских хрониках Русь называлась «Гардарикой» - страной городов, которые занимались торговым обменом северной пушнины на южные продукты. Для современной Средней полосы России в 12-13 веках прогресс состоял как раз в том, что здесь появилось и сельское население, помимо городского, которое помогло снизить зависимость от ввоза продуктов. А то, что сельская традиция включает в себя помимо крестьянской и принципиально отличную от нее казачью, прямолинейная логика товарища Игнатова просто не сможет пережить. Настоящее же Светлое Будущее (в земном, а не религиозном смысле) может лишь быть результатом непрерывного и гармоничного развития Традиции.
P. S.
Еще также хочется обратить внимание на то, что все мемориалы жертвам политических репрессий подразумевают исключительно жертв 37-го года, и нет ни одного мемориала памяти жертв «коллективизации» за исключением памятника жертвам Голодомора в Киеве, в котором никакого Голодомора и не было (а был он как раз в Новороссии). Получается, что украинцы действительно чтут память этих жертв, хотя, конечно, до товарища Игнатова никому из них и в голову не пришло противопоставлять эту память памяти о Великой Победе.
Артур Строев, публицист
5. Ответ на 3., Алексей (Артур) Строев: что опасней - национализм или необольшевизм?
4. Ответ на 1., Наблюдатель.:
3. Ответ на 1., Наблюдатель.:
2. Опечатки в тексте
1. между "городом" и "деревней"