Открывая Довлатова

В 2015 году отмечалась 25-летняя годовщина со дня смерти русского писателя Сергея Довлатова. Памятные мероприятия не обошлись без курьеза. Министр культуры Владимир Мединский в своем выступлении на фестивале «Довлатовфест» в Псковской области назвал советского прозаика «выдающимся литературным явлением второй половины XIX века». Либералы, естественно, не смогли остаться равнодушными к оплошности министра, напомнив ему все его былые «заслуги», в том числе вновь указав на некий плагиат в его докторской диссертации. 

 

Юбилейный год ознаменовался выходом фильма режиссера Станислава Говорухина «Конец прекрасной эпохи», который является экранизацией произведения Сергея Довлатова «Компромисс».

 

«У Довлатова есть статья с таким названием, у Бродского есть стихотворение "Конец прекрасной эпохи", и для меня эта эпоха, которую мы сегодня называем оттепелью, тоже прекрасна и я, честно говоря, по ней скучаю. Именно по тем годам, когда вдруг в России случилось это невероятное — я говорю только об искусстве, — невероятный всплеск всех искусств. Потрясающая литература, великолепная плеяда поэтов, новые театры, великое советское кино… Вот это удивительное явление больше не повторится… И мне хотелось очень об этом времени рассказать, деталями, может, намекнуть, напомнить», — заявил Говорухин, рассказывая о своей работе.

 

Режиссер, пишет РИА Новости, рассказал, что фильм для него отчасти автобиографичен. «Наверное, мое заявление покажется странным, но этот фильм очень автобиографичен, — признался он. — Дело в том, что биография Довлатова, когда он еще не был Довлатовым, и моя биография, когда я еще не был Говорухиным, очень похожи были». Говорухин рассказал, что также работал в газете. «Приходилось, безусловно, врать. Потом я работал редактором на студии телевидения, откуда меня пару раз пытались изгнать. И мне пришлось поступить во ВГИК. Но и будучи во ВГИКе я продолжал работать в газете, в "Советской культуре"», — сказал режиссер. При этом он подчеркнул, что зрители не должны воспринимать фильм как рассказ о Довлатове. «Мне хотелось всячески подчеркнуть, что это фильм не о Довлатове, это фильм по мотивам, о журналисте, судьба которого отчасти схожа с судьбой Довлатова», — сказал Говорухин.

 

«Картина снята как по мотивам рассказов Довлатова, - продолжает он, - так и на основе моей биографии. Все ситуации, которые происходили с героем, Андреем Лентуловым (в котором легко угадывается сам Довлатов), один в один происходили и со мной. Действие фильма мы перенесли в 1969 год».

 

То, что фильм снят черно-белым, не случайно, заявил режиссер. «Во-первых, это красиво. Кроме того, цветное кино с годами выцветает, а черно-белое - как вчера сделано. Посмотрите, например, "Я шагаю по Москве" - свеженькое, вчера снятое кино», - порекомендовал он.

 

В интервью «Вечерней Москве» Говорухин признался, что в свое время у него была возможность познакомиться с Довлатовым: «Когда меня пытались с ним познакомить в 1990 году, я не читал ни строчки его. И ушел от знакомства. Сейчас об этом жалею. Довлатов — классик, это факт».

 

 

 

Фильм Говорухина - вполне адекватная экранизация довлатовского «Компромисса». Однако картина имеет и серьезные недостатки. По непонятной для меня причине режиссер не всегда точно воспроизводит диалоги персонажей Довлатова. А между тем, именно диалоги считаются литературоведами едва ли не главным достоинством произведений этого писателя. Довлатов придавал диалогу то значение, которое обычно отводится описаниям. Своих героев он характеризует преимущественно посредством диалога. В картине Говорухина довольно обстоятельно показан эпизод, в ходе которого главный герой делает репортаж о рождении 400-тысячного жителя Таллинна. Разговор журналиста с отцом этого ребенка передан почти без купюр. И все же режиссер проигнорировал ряд высказываний собеседников. В частности, в фильме нет следующих слов молодого отца о том, как он познакомился с супругой: «А как у нас все было — это чистый театр. Я на судомехе работал, жил один. Ну, познакомился с бабой, тоже одинокая. Чтобы уродливая, не скажу — задумчивая. Стала она заходить, типа выстирать, погладить… Сошлись мы на Пасху… Вру, на Покрова…»

 

Примечательно, что эту фразу он произнес, будучи сильно пьян. Такое мог сказать только тот, кто укоренен в Православии. К сожалению, Довлатов не стал выяснять, как получилось, что этот пьющий советский рабочий в самый разгар «развитого социализма» соотносит важные события в своей жизни с церковными праздниками.   

 

Вообще в довлатовских произведениях религия затрагивается мимоходом. В «Зоне» он, обращаясь к своему издателю, прямо пишет: «Вы знаете, я человек не религиозный. Более того, неверующий. И даже не суеверный. Я не боюсь похоронных шествий, черных кошек и разбитых зеркал. Ежеминутно просыпаю соль. И на Лене, которая шлет вам привет, женился тринадцатого (13!) декабря». 

 

В этом произведении еще несколько раз упоминается Бог, религиозные детали, но в основном в издевательском контексте. В качестве примера приведу короткую, но характерную цитату: «И, как говорил зека Хамраев, отправляясь на мокрое дело, - с Богом!..»

 

Главный герой «Заповедника» общается с религиозным человеком: «В монастыре я познакомил Таню с хранителем Логиновым. Поговаривали, что Николай Владимирович  религиозен и даже соблюдает обряды. Мне хотелось побеседовать с ним о вере, и я ждал удобного случая. Он казался веселым и спокойным, а мне этого так не хватало...»

 

С Логиновым есть еще один эпизод: «Хранитель монастыря задумался и перекрестил нас. А Марков говорит:

 

 

 

Этими короткими пассажами собственно и ограничиваются сведения о Логинове, также неясно, состоялся ли религиозный разговор между ним и главным героем. 

 

«Ремесло» дает некоторое представление об отношении Довлатова к религии: «Мы были стихийными, физиологическими атеистами. Так уж нас воспитали. Если мы и говорили о Боге, то в состоянии позы, кокетства, демарша. Идея Бога казалась нам знаком особой творческой притязательности. Наиболее высокой по классу эмблемой художественного изобилия. Бог становился чем-то вроде положительного литературного героя...»

 

«Кроме того, советские евреи (Довлатов по отцу был евреем. – А.Т.) не очень религиозны. Большая часть еврейской интеллигенции воспитана на русской литературе».

 

Правда, в рецензии «Папа и блудные дети» на книгу Раисы Орловой «Хемингуэй в России» он пишет, что в Советском Союзе среди интеллигенции были те, «кто потянулся к более глубоким формам духовности, кто попытался приобщиться к религии или русской философии начала века, кто либо замкнулся в узком кругу близких по духу людей, либо бесстрашно пошел на открытую конфронтацию с властями».

 

По его словам, «религиозное возрождение затронуло пятьсот интеллигентов Москвы, Ленинграда и Киева».

 

В произведениях эмигрантского периода о религии говорится чуть больше. В них Довлатовым делаются весьма тонкие замечания: «В Америке больше религиозных людей, чем у нас. При этом здешние верующие способны рассуждать о накопительстве. Или, допустим, о биржевых махинациях. В России такого быть не может. Это потому, что наша религия всегда была облагорожена литературой. Западный верующий, причем истинно верующий, может быть эгоистом, делягой. Он не читал Достоевского. А если и читал, то не "жил им"» («Соло на IBM»).

 

В этом сборнике он порой выказывает вполне православные взгляды:

 

 

 

 

 

В ряде статей он пишет о роли Русской Православной Церкви.

 

«Русская православная церковь (господствующая церковь в России), в отличие от западных церквей, католической и протестантской, никогда не пользовалась в народе большим авторитетом. В православной церкви не было той грозной силы, которая заставляла бы се уважать и бояться. В русских народных сказках полно издевок и насмешек над священнослужителями - попами и попадьями, которые изображаются, как правило, алчными, глупыми и хитрыми людьми. В истории русской церкви было немало мучеников и подвижников, но очень мало религиозных деятелей с позитивной программой. Авторитет русской церкви укрепляется именно сейчас, в последние десятилетия, в эпоху диссидентства, когда несколько русских священников выказали огромную силу духа в борьбе с тоталитарными порядками, снискав, таким образом, любовь и уважение народа» («Блеск и нищета русской литературы»).

 

Небезынтересно и то, каких священников он приводит в пример. В «Филиале» есть эпизод, посвященный конференции, проведенной в США, судя по описанию, специально для русских эмигрантов. «В перерыве среди участников начали циркулировать документы. Иудаисты собирали подписи в защиту Анатолия Щаранского, православные добивались освобождения Глеба Якунина. Сыны ислама хлопотали за Мустафу Джемилева. Католики пытались спасти Иозаса Болеслаускаса. (…) С подписями возникли неожиданные трудности. Иудаисты отказались защищать православного Якунина. Православные не захотели добиваться освобождения еврея Щаранского. Мусульмане заявили, что у них собственных проблем хватает. А католики вообще перешли на литовский язык».

 

Забавно, что для Довлатова олицетворением Православия был Якунин! 

 

В статье «Как издаваться на западе» он пишет, что «русская литература зачастую узурпирует функции Церкви и государства. И рассчитывает на соответствующее отношение». «Я не хочу сказать, что это плохо, - продолжает он. - Это замечательно. Для этого есть исторические причины. Церковь в России была довольно слабой и не пользовалась уважением. Литература же пользовалась огромным, непомерным, может быть - излишним авторитетом».

 

Любопытны данные им описания эмигрантских СМИ:

 

«На радио (радио «Свобода». – А.Т.) я сотрудничаю уже десять лет. В первые же дни начальник Барри Тарасович объяснил мне:

 

— Я не говорю вам — что писать. Я только скажу вам — чего мы писать категорически не должны. Мы не должны писать, что религиозное возрождение с каждым годом ширится» («Филиал»).

 

Однако в «Ремесле» один из его соратников восклицает: «И все же не падайте духом! Религиозное возрождение ширится! Волна протестов нарастает! Советская идеология мертва! Тоталитаризм обречен!..» 

 

Вот собственно все рассуждения Довлатова о религии.

 

В интернете есть запись его выступления на радио «Свобода» от 1988 года. Тема любопытная – о сексе и о Боге в литературе. Довлатов высказывает неожиданно глубокие суждения. По его мнению, религия и секс – это такие темы, при освещении которых в наибольшей степени проявляется бездарность. Как правило, считает он, писателям не удавалось совладать с этими субстанциями. Из русских писателей лишь Достоевский, по его словам, сносно писал о религии. Подавляющее же число прозаиков, в том числе выдающихся, оставили в своих произведениях довольно пошлые описания религии и секса. Признаюсь, я был обескуражен довлатовскими размышлениями. Довлатов в своих произведениях уделил мало места этим темам, вероятно, потому, что руководствовался данными соображениями.

 

Возвращаясь к говорухинскому «Концу прекрасной эпохи», стоит обратить внимание на большую политизацию экранизации по сравнению с довлатовским «Компромиссом».

 

Вообще и критики, и экранизаторы проявляют прямо-таки маниакальное стремление политизировать Довлатова, превратить его в политического мыслителя. Эта тенденция прослеживается еще в экранизации «Зоны» от 1992 года - «Комедия строгого режима». А между тем, писатель был в хорошем смысле аполитичен, о чем он заявил в одном из своих интервью.

 

И, уж тем более, он никогда не был антисоветским писателем, наподобие публициста Солженицына. «Сергей Довлатов никогда не декларировал того, что он антисоветский писатель, что он борется с советским режимом. Он пытался вписаться в советскую действительность, работал в советских газетах, журналах, пытался издавать книги. Не его вина в том, что ему не удалось этого сделать. Советская действительность отторгала все, что не вписывается в параметры, которые были определены идеологией и практикой советской системы», - не могу не согласиться с этими словами писателя Николая Коняева. 

 

Довлатов был и остался русским советским человеком.

 

«Мы поняли одну чрезвычайно существенную вещь. Советские лидеры - не инопланетные. Не космические пришельцы. А советская власть - не татаро-монголъское иго. Она живет в каждом  из нас. В наших привычках и склонностях. В наших пристрастиях и антипатиях. В нашем сознании и в нашей душе. Советская власть - это мы» («Ремесло»).

 

Литературовед Александр Зверев в статье «Записки случайного постояльца» пишет: «Просто надо было понять, до какой степени этот "американский беллетрист русского происхождения", живя в Нью-Йорке, ощущал себя русским, и только русским. Только отечественными заботами бывал по-настоящему взволнован. Только о русской судьбе - дома ли, вдали от дома - хотел и мог писать».

«Себя Довлатов иностранцем не воспринимал, - продолжает он. - Ни минуты. Хотя и прожил в Америке двенадцать лет.

 

 

 

Может возникнуть вопрос: если Довлатов так сильно любил Россию и считал себя русским писателем, то зачем же он эмигрировал. Его эмиграция была вынужденной. Об этом он говорил в своих интервью. «Эмиграция из СССР весьма условно делится на четыре потока: политический, экономический (бытовой), художественный и, так сказать, авантюрный. Я, видимо, принадлежу к художественному потоку. Я не был диссидентом, не участвовал в политической борьбе, я всего лишь писал рассказы, которые никто не хотел печатать. Таким образом, мои претензии к советской власти - мрачной, каверзной, бесформенной и обидчивой - следует считать эстетическими. Уехал я для того, чтобы заниматься литературой без опасений за себя и за свою семью» (С.Довлатов. Последняя книга: рассказы, статьи. — СПб.: «Азбука», 2011. — С.567).

 

О том, как он принял решение об эмиграции, говорится в его «Заповеднике», где воспроизводится его диалог с женой Еленой, которая и настояла на его отъезде:

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

- А мне вот не до шуток. Подумай о Маше (дочь Довлатова. – А.Т.). Представь себе, что ее ожидает.

 

 

 

 

Иосиф Бродский в статье «Мир уродлив, и люди грустны» обратил внимание на еще одну характерную черту прозы Довлатова: «Неизменная реакция на его рассказы и повести — признательность за отсутствие претензии, за трезвость взгляда на вещи, за эту негромкую музыку здравого смысла, звучащую в любом его абзаце».

 

Действительно, довлатовские произведения оказывают поистине отрезвляющее воздействие. 

 

Достаточно прочесть его «Иностранку» или «Виноград», чтобы ощутить это благотворное влияние. В интервью журналу «Семь дней» (Нью-Йорк, №48 от 5 октября 1984 года) писатель признался, что его волнуют вопросы нормы: «За последние десятилетия система житейских и творческих ценностей как в России, так и на Западе претерпела существенные изменения и достигла позиции, при которой абсурд и безумие воспринимаются едва ли не как норма, а норма то и дело вызывает ощущение подлинного чуда. Как это ни странно звучит, абсурд стал творческой банальностью, а норма - подозрительной и туманной утопией. Так вот, одной из задач моих писаний является попытка вернуть себе и читателям ощущение нормы как наиболее благоприятного и наименее болезненного условия человеческого существования. Ведь именно норма порождает более или менее достойного человека, не истязающего себя и других, то есть - приемлемого для окружающих и выносимого для себя». 

 

P.S. СМИ сообщают о намерении режиссера Алексея Германа-младшего снять биографический фильм о Сергее Довлатове. Честно говоря, это сообщение меня обнадеживает. Ведь отец кинематографиста был соседом и другом писателя, родная тетка которого редактировала произведения деда Алексея Германа-младшего. Поэтому есть основания рассчитывать на то, что режиссеру удастся создать кинокартину, неискаженно представляющую великого русского писателя Сергея Донатовича Довлатова. С нетерпением ожидаю появления этого фильма и возлагаю на него большие надежды.