Братья Чепмен и Эрмитаж

Вопрос о том, для кого/чего существует искусство, стар как мир. Ещё великий Платон (5 век до Рождества Христова) изгнал «свободных художников» из своего идеального государства, подозревая их  в том, что они сами не знают, что сочиняют и поют. Со своей стороны, Лев Толстой в специальном трактате «Что такое искусство?» писал, что современное ему искусство богатых классов служит исключительно для развлечения бездельников, используя для этого три основных средства - подражательность, поразительность, занимательность. Если перевести это на нынешний  искусствоведческий жаргон, получится -  эстетика ремейка, шока, интриги. Актуальному искусству (назовем «это» пока так) нужен скандал, провокация, информационный взрыв - иначе его  никто не заметит.   

Начиная  с 1917 года (дата выставления в Нью-Йорке сантехнической «скульптуры»  М.Дюшана «Фонтан»), искусство ХХ века практикует то, что впоследствии получило название «реди-мейд» - эстетику «готовой вещи», когда  статус произведения искусства автоматически получает любой предмет, коль скоро он назван «картиной», «скульптурой», «симфонией», «спектаклем», и, соответственно, представлен на той или иной «артплощадке» - в музее, на экране, в концертном зале. Если писателю нашего времени захочется назвать «романом» телефонную книгу, он это сделает без всякого труда, ибо такова его авторская воля, помноженная на деньги его издателя. Теоретики постмодерна прямо утверждают, что «фиксированная субстанция искусства распалась», а красота (она же истина и благо) является симптомом оставленного в далеком прошлом («за берлинской стеной») тоталитаризма.  Современное искусство - это «событие», «игра», «перформанс». Как раз по этой причине  писателями одинаково можно назвать  Пушкина и Лукьяненко, «музыкой» считается  и «Реквием» Моцарта и тяжелый рок, живопись представлена  на равных «Моной Лизой» и «Черным квадратом», а «художественное кино» - это всё, что показывают в кинозалах...

Говорить об этих теоретических материях  приходится потому, что сегодня это не теория, а практика. Если директор музея решил, что он выставляет картину, то это и будет  картина. Именно так случилось в нашем уважаемом Государственном Эрмитаже, директор которого М.Пиотровский санкционировал экспозицию некоего «арт-объекта» английских братьев Чепменов. Думаю, что большинство читателей уже наслышаны (а многие и видели своим глазами) этот  скандальный «объект», смысловым центром которого является  крест, «украшенный» плюшевым клоуном.

Не думаю, что г. Пиотровский не понимает, что  делает. Налицо унижение священного религиозного символа Православия - религии, исповедуемой большинством русского  населения нашей страны. Конечно, в искусстве возможно многое - кроме сознательного кощунства и религиозной  провокации. В последнем случае любой (даже гениальный, с точки зрения  постмодерна) «объект» теряет статус произведения искусства и переходит в другую социальную область  - становится инструментом направленного концептуально-смыслового воздействия на массовую аудиторию. Не нужно многотомных исследований,  чтобы квалифицировать воздействие «объекта» братьев Чепменов на православного зрителя как оскорбительно-антихристианское. Есть вещи, которые не позволительны даже очень большому таланту - а господа  Чепмены  таковым, увы, не обладают. Даже когда они  изображают конец света.

В свое время, ещё при советской власти, наша либеральная интеллигенция любила рассуждать о том, что надо поднимать массового зрителя/читателя/слушателя до собственного уровня, и в подтверждение ссылалась на товарища Ленина, который, как известно, попрекал поэта Демьяна Бедного за то, что тот грубоват, идет за читателем, а надо бы немного впереди. Говорилось это, разумеется, аккуратно, с подобающим реверансами в сторону  народа, которому, как считалось, и принадлежит, в конечном счете, любое искусство. Сегодня  об «улице», вздумавшей поучать профессиональное сообщество, директор  Эрмитажа говорит прямо и недвусмыслен: дескать, не суйтесь туда, в чем вы ничего не понимаете. Вкусы толпы  не могут служить ни эстетическим, ни нравственным ориентиром. Музей сам всё решит  - и что такое искусство, и что вам показывать, а что нет. Получается, что крупнейший государственный  общенациональный  музей  предназначен для узкой группы искусствоведов, да и то только определенной ориентации. В самом деле,  главная тайна т.н. «актуального» искусства заключается в том, что его не существует. Боюсь только, что в результате подобных  эстетических  парадоксов может произойти серьёзный мировоззренческий конфликт между народом и либеральной частью интеллигенции.