Сериал «Белая гвардия» – несостоявшаяся песнь несостоявшейся «Снежной революции»

Многие из смотревших названный сериал режиссера С.Снежкина, конечно, возразят. Какая же это песнь «Снежной революции», если весь фильм просто пронизан отвращением к революции? И потом, сам М.А.Булгаков не осуждает ли ее своим романом?

Булгаков-то, конечно, осуждает. Скажу более: в его безсмертном произведении дан столь глубокий художественный анализ революционной стихии и вместе – реакция на нее людей с христианскими духовными корнями, что приходишь в недоумение: какое из произведений всемiрной литературы можно поставить (в указанном плане) рядом с ним?

Но что для нынешних революционных культуртрегеров Булгаков или другие классики русской литературы? Что для них верность исторической правде? Они «выше» всего этого. Им главное – самовыражение. Подобным образом самовыражается плесень на породе не вполне здоровой древесины. И, самовыражаясь, питаясь соками дерева, она его медленно убивает.

Вот уже двадцать с лишним лет на теле русской культуры паразитирует многочисленная колония плесени – художники (от слова «худо»), литераторы, музыканты, режиссеры и т.д. Чего бы они ни касались своим «творчеством» – все только опошляют, т.е. высокое делают низким, а прекрасное – безобразным. Их основополагающий «творческий» метод – клевета, замешанная на богоборчестве.

Если говорить конкретно о кинематографе, такие режиссеры, как П.Лунгин (на днях получивший в Париже орден Почетного легиона), В.Хотиненко, Н.Досталь и другие, претендующие быть выразителями русского национального духа, в действительности пронизаны совершенно другим духом. Мы уже как-то забыли об омерзительной сцене из сериала Н.Досталя «Раскол», представляющей акт совокупления в Божием храме, за что кощунники отделались изгнанием из храма с легким порицанием. Это была программа, сотканная нечистыми духами и внедренная сначала в фильм, а потом – и в жизнь, в Храме Христа Спасителя 21 февраля 2012 г. Суть программы – привить русскому народу терпимость к кощунству, над чем и работает теперь целая свора либеральных кривдозащитников. Обозначенные режиссеры – злые волшебники, силою взгляда превращающие белое в черное, сладкое – в горькое, благоуханное – в зловонное. Они распинают своей злобой произведения русской литературы, распинают русскую историю с ее деятелями своими лукавыми большевицкими приемами. Русская культура корчится в муках от их черного волшебства.

Докажем справедливость этих положений сравнением романа М.А.Булгакова «Белая гвардия» с одноименным сериалом С.Снежкина. В романе в качестве философско-психологической завязки представлена беседа Алексея Турбина со священником, отцом Александром, состоявшаяся вскоре после отпевания матери Алексея – в мае 1918 года. Отец Александр «приподнял книгу так, чтобы последний отсвет из окна упал на страницу, и прочитал: "третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод; и сделалась кровь"».

Кровавый цвет становится символом, который, просачиваясь из небытия, захватывает Город изнутри, чтобы поглотить его без остатка. Координатором этого цвета служит планета Марс, двигающая на Город извне отряды красноармейцев с их кровавыми звездами и флагами.

У Снежкина завязка более чем странная для серьезной вещи. Вместо священника перед Турбиным появляется пришедший на прием «поэт»-сифилитик. Обычно в таком духе начинаются злые шоу.

Выписанная кинематографическими художественными средствами картина застолья в доме Турбиных просто отвратительна. Очень уж простовато, если не сказать хамовато, ведут себя и беседуют между собой представители русской аристократии. Такой уровень общения мог бы соответствовать людям, происходившим из какого-нибудь глухого местечка.

Эта же сцена в замечательном фильме «Дни Турбиных» («Мосфильм», 1976 г.), если сравнить с картиной Снежкина, - день с ночью. В первом все дышит бодростью, во втором – унынием. В первом исполнением песен заслушаешься; во втором возникает желание заткнуть уши. Рефреном звучит бездарно исполняемый куплет про бутылочку зеленого вина. Такая вот молитва зеленому змию...

В произведениях Булгакова (романе и пьесе), в фильме «Дни Турбиных» образ штабс-капитана Мышлаевского исполнен обаяния, и далеко не случайно автор названного фильма В.Басов сам стал играть роль этого персонажа. У Снежкина – это непросыхающий пьяница с приступами белой горячки. То он пьяный тонет в ванне, то, начав гоняться за «дьяволом», убивает шашкой соседского петуха, после чего у него начинается прямо в гостиной рвота. Липнет, как репей, к служанке. – Вот, мол, каковы они, русские офицеры... Полководцы Петлюры куда привлекательней. Здесь сплошные «креатив и харизма». Если у Булгакова полковник Козырь-Лешко – злобное животное, выползающее из хаты, точно из берлоги, и не находящее себе с утра покоя без порции водки, которую ему в обычае поглощать из фляжки, то в «интерпретации» Снежкина Козырю-Лешко и его коллегам водку подносит в миниатюрных рюмочках на подносе официант в ходе высоких рассуждений в штабе перед картой Киева. Снежкинский Козырь-Лешко вырастает до масштабов загадочного злого гения. Мышлаевский в сравнении с ним – просто какое-то насекомое. Такое вот «творческое» переосмысление художественных образов. Кстати, - очень знакомое по освещению недавних чеченских войн в либеральной прессе: с одной стороны – русские офицеры-изверги, с другой – вольнолюбивые абреки.

У Булгакова и Снежкина звучит фраза «немцы – мерзавцы», поддержанная всеми участниками застолья. Но у Булгакова она звучит как загадка, впоследствии объясняемая ходом событий, у Снежкина же – просто как ругательство – потому что в этом доме, видите ли, принято браниться.

Немцы выполняли инструкции заправил русской смуты с обоих берегов Атлантики, так же как и сошки помельче – гетман Скоропадский и «народный вождь» Петлюра. А глубинный смысл этих инструкций, их окончательная цель – разрушение Русского Мiра, т.е.: Русской Церкви, русской власти, русской армии, русской науки, русской культуры, русского хозяйства. Для этого все средства хороши, в том числе петлюры и снежкины.

Алексей Турбин имел предчувствие (и не будь он во хмелю, возможно, оставил бы его при себе), что их, носителей русской идеи, используют в нечистой игре с целью заманить в западню, чтобы тем легче морально и физически уничтожить. Он делится своими сомнениями: «Я б вашего гетмана, - кричал старший Турбин, - за устройство этой миленькой Украины, повесил бы первым! Хай живе вильна Украина вид Киева до Берлина! Полгода он издевался над русскими офицерами, издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. Кто терроризировал русское население этим гнусным языком, которого и на свете не существует? Гетман. Кто развел всю эту мразь с хвостами на головах? Гетман. А теперь, когда ухватило кота поперек живота, так начали формировать русскую армию? В двух шагах враг, а они дружины, штабы? Смотрите, ой, смотрите!»

Кстати, о «гнусном языке, которого и на свете не существует»: если Булгаков испытывает к нему нескрываемое отвращение как к чему-то противоестественно-ходульно-уродливому, то Снежкин, нарушая всякую историческую правду, выдает на нем пространные речи с синхронным переводом. Булгаков, изредка употребляя (чтобы передать колорит живого слова) малороссийское наречие, подстрочных переводов, разумеется, не дает, потому что оно и так понятно носителю наречия великорусского.

Далее, в продолжение того же диалога, следуют слова поручика Шервинского, служившего в штабе Скоропадского: «Погоди. Я должен сказать в защиту гетмана. Правда, ошибки были допущены, но план у гетмана был правильный. О, он дипломат. Край украинский, здесь есть элементы, которые хотят балакать на этой мове своей, - пусть!» Алексей отвечает: «Пять процентов, а девяносто пять – русских!..» Снежкин дает в своем лживом опусе прямо противоположную картину: 5% русских, а 95% - «иноплеменников». Точно дело происходит не в Киеве, а в районе КВЖД, где малочисленная русская колония окружена массой китайцев.

Вопрос: зачем режиссеру-фантасту это нужно? Думаю, затем, чтобы вдолбить в некоторых простодушных людей ложную установку: русские патриоты были людьми, в общем-то хорошими, но их было ничтожно мало и нравственно они были слабы. Поэтому проиграли тогда – проиграют очередному революционному натиску и теперь. Это, так сказать, объективный закон истории. На деле это не закон, а колдовское заклинание, подлежащее анафеме.

Булгаков изобразил человека, постоянно держащего нос по ветру – Тальберга (мужа Елены Васильевны), который уже в марте 1917 г. ходил с красной повязкой. Так вот, он прямым текстом назван крысой – после того, как без зазрения совести в один момент бросил жену и товарищей в неминуемой беде. У русских так не принято, и подобное поведение вызывает осуждение. У представителей же «креативного класса» подобное – в порядке вещей. У Снежкина Тальберг уходит с немцами – чтобы опять вернуться уже с Дона. С этой легендой персонаж и пропадает из поля зрения художественного повествования. Более того, друзья Турбиных – Мышлаевский, Карась, Суржанский – в финале сами уходят на Дон, что, вроде как, примиряет их с ранее ушедшим туда же «благородным» Тальбергом, который оставил жену ради решительной борьбы против большевизма. Но Булгаков рисует дальнейшую судьбу Тальберга иначе. Елена Васильевна узнает, что он женился в Варшаве и уехал с новой женой в Париж.

Один из самых омерзительных образов сериала – Елена Васильевна (У Булгакова этот образ – самый положительный, самый сильный). В соответствии с романом, она отвечает на ухаживания Шервинского только после известия о женитьбе Тальберга. Что касается Снежкина, он о таинстве брака, возможно, вообще понятия не имеет. И для него, в таком случае, вопрос абсолютно непринципиальный: будучи в браке человек принимает ухаживания, или же нет.

Булгаковская Елена Васильевна постоянно излучает из себя душевное тепло. А снежкинская – истерична и злобна. Но верх отвращения вызывает изобретенная Снежкиным молитва Елены Васильевны за умирающего брата. Видать, новоявленные культуртрегеры – Лунгин, Снежкин и прочие – всерьез взялись учить русских людей «правильно» молиться. Лунгин возложил эту миссию на актера П.Мамонова, Снежкин – на актрису К.Раппопорт. Мамонов явил молитву прелести, а Раппопорт – молитву Каина. Слова, правда, те же, что у Булгакова, но поза, но интонации! Писатель представляет молитву Елены Васильевны, перемежаемую земными поклонами. В ней сквозят мольба и смирение. Диавол ненавидит смирение перед Богом, соответственно, ненавидит и земные поклоны. Поэтому К.Раппопорт поклонов не делает, ее глаза полны ненависти... к Богоматери. Она с такой злобой выкрикивает слова – точно стреляет из гранатомета в своего злейшего врага. Эта «молитва» – апофеоз богоборчества.

В романе молитва имела результатом не только выздоровление Алексея, но и сравнительно спокойное приятие факта женитьбы Тальберга, потому что Елена Васильевна готова была часть себя принести в жертву, что выразилось в словах: «Пусть Сергей не возвращается... Отымаешь – отымай, но этого смертью не карай...»

В произведении Булгакова звучит идея Суда Божия над Городом и каждым его обитателем в отдельности, эта идея дана уже в эпиграфе: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...». У одних людей переживаемые грозные события вызывают из глубины души низменное, а других те же события облагораживают, нравственно преображают. Снежкин все представляет плоско, его характеры, а точнее, характеры, на которых он паразитирует, представляя гнилые плоды своего самовыражения, мелки и неинтересны, а их действия – неестественны и натянуты. Люди предстают в виде двух разных по объему «масс» – «офицеров» и «украинцев».

Под немецкой оккупацией Киев стал оазисом относительных порядка и спокойствия, поэтому в 1918 году здесь блистал «цвет» московских и петербургских салонов, кипела деловая жизнь. И нужно было обладать гениальным художественным мастерством, чтобы вместить в небольшое по объему произведение (пусть и схематично) представителей самых разных слоев русского общества революционной эпохи.

«... в зиму 1918 года Город жил странною, неестественной жизнью, которая, возможно, уже не повторится в двадцатом столетии. За каменными стенами все квартиры были переполнены...» В Киев «бежали седоватые банкиры со своими женами, бежали талантливые дельцы, оставившие доверенных помощников в Москве, которым было поручено не терять связи с тем новым мiром, который нарождался в Московском царстве, домовладельцы, покинувшие дома верным тайным приказчикам, промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные, алчные, трусливые. Кокотки. Честные дамы из аристократических фамилий. Их нежные дочери, петербургские бледные развратницы с накрашенными карминовыми губами. Бежали секретари директоров департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров. Вся эта масса, просачиваясь в щель, держала свой путь на Город.

Всю весну, начиная с избрания гетмана, он наполнялся и наполнялся пришельцами. В квартирах спали на диванах и стульях. Обедали огромными обществами за столами в богатых квартирах. Открылись безчисленные съестные лавки-паштетные, торговавшие до глубокой ночи, кафе, где подавали кофе и где можно было купить женщину, новые театры миниатюр, на подмостках которых кривлялись и смешили народ все наиболее известные актеры, слетевшиеся из двух столиц, открылся знаменитый театр «Лиловый негр» и величественный, до белого утра гремящий тарелками клуб «Прах» (поэты – режиссеры – артисты – художники)... Тотчас же вышли новые газеты, и лучшие перья России начали писать в них фельетоны и в этих фельетонах поносить большевиков. Извозчики целыми днями таскали седоков из ресторана в ресторан, и по ночам в кабаре играла струнная музыка, а в табачном дыму светились неземной красотой лица белых, истощенных, закокаиненных проституток.

Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка. До самого рассвета шелестели игорные клубы, в них играли личности петербургские и личности городские, играли важные и гордые немецкие лейтенанты и майоры, которых русские боялись и уважали. Играли арапы из клубов Москвы и украинско-русские, уже висящие на волоске помещики...

И все лето, и все лето напирали и напирали новые. Появились хрящевато-белые с серенькой бритой щетинкой на лицах, с сияющими лаком штиблетами и наглыми глазами тенора-солисты, члены Государственной думы в пенсне, б... со звонкими фамилиями, бильярдные игроки... водили девок в магазины покупать краску для губ и дамские штаны из батиста с чудовищным разрезом. Покупали девкам лак».

На столь невеселом фоне (у Снежкина он, заметим, напрочь отсутствует – как будто речь идет о Киеве декабря не 1918, а 1919 года), представлявшем срез «креативного», революционного класса, который породил общерусскую смуту, а потом решил за лучшее бежать от своего же порождения; на фоне тех, что прожигали жизнь, сколачивали состояния (а те из них, которые половчее, спешили уносить ноги уже из Киева), - вышла горсть офицеров и студентов, чтобы защитить Матерь городов русских от банд Петлюры. Некоторые из них предчувствуют, что будут преданы и обмануты своим начальством, полтора года назад предавшим Царя. Это были лучшие люди Города, настоящий цвет русского народа. Все – добровольцы.

И таких людей г-н Снежкин решил опорочить. Для чего он представил два самоубийства русских офицеров, причем в обстановке, когда им в ближайшие минуты, а возможно и часы, ничто не угрожало? У Булгакова этой мерзости, конечно, нет. Для чего Снежкин на протяжении нескольких минут демонстрирует бегство обезумевшего от страха юнкера, его униженные просьбы о пощаде перед петлюровскими головорезами и расправу над ним? У Булгакова нет ничего даже близкого. Вообще, знаменательно тяготение Снежкина к всякой грязи. Для чего было придумывать, что служанка Турбиных Анюта забеременела от штабс-капитана Мышлаевского и близко к финалу фильма бьется в истерике?

Снежкинская развязка столь же омерзительна, сколько и завязка сериала. Продемонстрировано моральное торжество ярчайшего из представителей «креативного» класса – большевика Шполянского. Снежкин самочинно заволок Алексея Турбина в постель к Юлии Рейсс, а наутро привел к спящим ее любовника, т.е. Шполянского. Последний великодушно дарит Алексею жизнь и свою бывшую любовницу. Алексей, неуклюже одеваясь, имеет вид человека, облитого помоями. Вот такой знаменательный финал, являющий торжество, пусть не очень хорошего, но, тем не менее, самого передового, революционного класса!

В романе М.А.Булгакова показано, как терпеливое несение креста преображает героев, в том числе эпизодических. Полковник Феликс Най-Турс, до конца выполнивший свой долг, вопреки предательству выше стоящих начальников, и спасший ценой своей жизни несколько десятков юнкеров, одержал нравственную победу над предателями и бандитами. Его величественный образ навсегда запечатлелся в юной душе унтер-офицера Николая Турбина. Память о герое сближает Николая с матерью и сестрой погибшего. Сосед Турбиных Василий Лисович, помешавшийся было на скупости, после ограбления бандитами смягчается душой, становится из человека неприязненного другом Турбиных. Наконец, преображается больная душа бывшего «поэта»-сифилитика Ивана Русакова. Он, перечитав свои богохульные стихи, которые в том же 1918 г. в Москве напечатал в сборнике Шполянский, приносит покаянную Богу молитву, заканчивающуюся словами: «Излечи меня, о Господи, забудь о той гнусности, которую я написал в припадке безумия, пьяный, под кокаином. Не дай мне сгнить, и я клянусь, что я вновь стану человеком. Укрепи мои силы, избавь меня от кокаина, избавь от слабости духа и избавь меня от Михаила Семеновича Шполянского!..»

Русаков исповедуется у представленного в начале романа отца Александра. По его благословению он впервые и появляется на приеме у Турбина (не в мае 1918 г., как у Снежкина, а в начале февраля 1919 г.) – с целью избавиться от болезни. Он постоянно молится и читает Священное Писание. Да, он ведет себя несколько странно, однако он не сумасшедший и не сектант, каким его представляет на втором приеме у Тубрина Снежкин.

Русаков говорит Турбину о Шполянском: «Он молод. Но мерзости в нем как в тысячелетнем дьяволе. Жен он склоняет на разврат, юношей на порок, и трубят уже, трубят боевые трубы грешных полчищ и виден над полями лик сатаны, идущего за ним. – Троцкого? – Да, это имя его, которое он принял. А настоящее его имя по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, что значит – губитель». Напомним: Шполянский вывел из строя три броневика русского добровольческого ополчения, чем значительно облегчил, руководствуясь своей сатанинской логикой, занятие Города бандами Петлюры.

Заключительная сцена снежкинского опуса: опустевший дом Турбиных (все разбежались в разные стороны), следовательно, – наступает безраздельное торжество шполянских. Торжество зла. Капитуляция. Белых ленточек не хватает! – Вместо них – метель. Это просто надругательство над замыслом автора романа. Его святыня разрушена. Русский мiр умер...

В финале романа у Булгакова не сцена позора главного героя и спасшей его от смерти женщины, а нечто философски-обобщающее, влекущее ввысь. Представленная на первых страницах кровавая планета Марс вдруг оживает: «Человек искал хоть какого-нибудь огня и нигде не находил его; стиснув зубы, потеряв надежду согреть пальцы ног, шевеля ими, неуклонно рвался взором к звездам. Удобнее всего ему было смотреть на звезду Марс, сияющую в небе впереди над Слободкой. И он смотрел на нее. От его глаз шел на миллионы верст взгляд и не упускал ни на одну минуту красноватой живой звезды. Она сжималась и расширялась, явно жила и была пятиконечная».

Последние слова романа потрясающи. Они отстоят как свет от тьмы от гадкого снежкинского финала с опозоренными получеловеком-полубесом русскими людьми: «Последняя ночь расцвела. Во второй половине ее вся тяжелая синева, занавес Бога, облекающий мiр, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на завесе целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимiра. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла – слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч. Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле...»

Андрей Воронцов в своей весьма содержательной статье «У холодного очага Турбиных», посвященной сериалу «Белая гвардия» (Литературная газета, №9), отметив слабую игру актеров, пишет: «главное – нет у Снежкина русских людей у последней черты, потерявших Родину, но не потерявших надежды и пытающихся обрести и то, и другое в доме на Алексеевском (Андреевском) спуске. За пресловутыми кремовыми шторами, у разрисованной кафельной печки. У подобных камельков либо гибнут народы и государства, либо возрождаются. В конце фильма Снежкина дом Турбиных опустел. Печально? Печально, но не очень, потому что тепла русского огня я в нём не почувствовал изначально».

А все дело в том, что клевета – самоубийственный творческий метод. Чем отчаяннее человек клевещет, тем он ближе становится к сатане. Он может принять какую-нибудь степень посвящения какого-нибудь тайного общества. Он может восторгаться своим уродливым творчеством, закрывая слух от конструктивной критики. Итог будет все равно один: гибель творчества. Увы, этим путем пошел даже сам Булгаков, затравленный русофобской критикой и повредившийся умом, памятником чего служит роман «Мастер и Маргарита». Но не мне его судить. А кто такой Снежкин? Он даже на буревестника не тянет. Так, сорока несостоявшейся снежной революции.

Меня опять спросят: так в чем же его (Снежкина) революционность? Отвечаю: в русофобии. В стремлении нравственно разложить русский мiр. Он живописует зло и победу зла, чтобы вызвать у русских людей отчаяние, чтобы они бежали, забились в норы от натиска будто бы всесильной революции, вывесив в окна белые флаги побежденных.

Состоявшийся 4 февраля 2012 г. на Поклонной горе антиоранжевый митинг показал воочию: русские люди не испытывают панического страха перед революционной нечистью. Так что, г-да Снежкины, Лунгины и прочие, – рассказывайте снежные русофобские сказки в вашем узком кругу, а на публику не показывайтесь. Русский народ, кажется, начинает созревать до очень простой мысли: русофобия в России не должна быть терпима. Нам уже давно пора соскребать с собственных мозгов ее тлетворную плесень, проникающую в них через клеветнические книги и фильмы, песни и газеты, игры и журналы. Пора насаждать в России святорусские идеалы.

Иерей Сергий Карамышев, настоятель храма Св. Троицы пос. Каменники Рыбинского благочиния Ярославской епархии