Появившиеся в СМИ сообщения о том, что Санкт-Петербургский научный центр РАН подал заявку на проведение митинга на площади Сахарова в Петербурге - повод еще раз задуматься о перспективах развития отечественной науки. Вряд ли ученые мужи намереваются пройти праздничными колоннами в поддержку курса правящей партии на модернизацию науки. Иначе им сразу же предоставили бы на выбор центральные площади. И не потому они не торопятся ликовать, что выступают против какой-то конкретной партии или заявленных целей модернизации, а потому, что не представляют поступательного движения России без приоритетной поддержки фундаментального научного знания и, соответственно, без Российской Академии Наук. Так они уж воспитаны, так устроено мышление тех, кто с молодых лет выбрал научную стезю в России. На Западе интеллектуалы действительно мыслят иначе и рассматривают науку и образование, в том числе и связанные между собой области - университетскую и отраслевую (корпоративную), как конкурентоспособный бизнес. Думаю, для многих наших ученых и политиков до сих пор сохраняет смысл призыв М.В. Ломоносова: «Внимайте единственно действительной пользе Академии».
Но эта формула, разделяемая многими, далеко не для всех представляется очевидной. У Академии слишком влиятельные оппоненты, которые постепенно поднимаются по ступенькам властной вертикали и создают критическую массу, способную обрушить традиционные подходы к организации отечественной науки. Поэтому РАН сегодня все больше похожа на подранка, которому, судя по всему, не дадут жить полноценно, но дадут засохнуть почти безболезненно - по старости и немощам. Уже сейчас основные потоки поддержки науки (кровеносная система) идут по совершенно другим каналам, минуя «мозг» или то, что вполне успешно выполняло функции мозга государства в течение многих лет и десятилетий. Не случайно в годы войны РАН была «научным мозгом» политического руководства, что и позволило власти не единожды совершать невозможное, добиться победы на технологическом и интеллектуальном фронтах по всем основным направлениям.
Но вернемся к событийному ряду, который открывает суть многих явлений. В этом плане интерес представляет не только реакция российский ученых на невнятную или не озвученную стратегию научного развития, но и совпадение, сцепка событий, произошедших в течение последних дней и вызвавших действительно большой интерес всего общества. Информация о протесте питерских ученых доступна немногим, но она совершенно по-новому смотрится на фоне вручения Нобелевской премии нашим соотечественникам, которые уже давно были вынуждены покинуть родину, не сумевшую по достоинству оценить их потенциал, и не видят надобности возвращаться. Это событие дополняется визитом в Москву и «Сколково» кинозвезды с большими политическими амбициями Арнольда Шварценеггера. Последнее событие затмило в наших СМИ все остальное (даже бесконечные филиппики в адрес Белоруссии отошли на второй план). В порыве восторга почти забыли и о цели приезда дорогого гостя из Калифорнии. Достаточно заглянуть в интернет или на страничку Президента, что бы убедиться: о любви и безграничном доверии к Арнольду («забирай Москву!») - море информации, а о самом форуме «Глобальное инновационное партнёрство» и других его участниках - почти ничего. От Шварценеггера и узнали, что это своеобразная бизнес-школа…
И не беда, что форум «не озвучен» для широкой публики. Не беда, что научного суперграда еще нет, как нет и конкретных проектов, ради которых он возводится, хотя уже известно о колоссальных тратах и невиданных льготах, о том, что они на порядок выше всех других «научных пожертвований», если не считать, конечно, безвозвратные «нано-пожертвования». Поднимая на «льготных дрожжах» конкурентоспособность «Сколково», можно ненароком спровоцировать неконкурентоспособность других направлений отечественной науки (эффект сообщающихся сосудов…). Думаю, небольшая иллюстрация из истории будет здесь уместна. Когда-то императрица Екатерина Вторая отстроила идеальный город. Была выбрана Тверь, пострадавшая после пожарища. Тверь должна была стать, по легенде, образцом и первым этапом реализации огромного проекта реконструкции других городов России, в том числе и Москвы. При этом все ресурсы ушли, как водится, на город-образец, который, правда, удался на все сто, а то, что на Москву не хватило, спасло Кремль от разрушения… Что мы потеряем и что спасем на этот раз? Что будет с нашими наукоградами, славными некогда? Обещали подумать, но не собрались, т.к. начать решили с образца. Впрочем, для СМИ все это не важно, важен только образ Шварценеггера - не самого видного, прямо скажем, ученого, но, как он сам себя определил, безусловно «умного губернатора», который приехал с понятной целью - «продать свои продукты по всему миру, потому что весь мир - это наш (их!) рынок». Если с калифорнийским губернатором и его целями все ясно, то с отечественной наукой и научной политикой - далеко не все так прозрачно, как хотелось бы.
Попробуем разобраться в том, что мешает в России сохранить преемственность научной политики, которая, к слову, позволила когда-то осуществить предвоенную модернизацию и послевоенный рывок, в том числе и в космос, в короткий срок установить военный паритет с Западом. Первое, что вызывает отторжение к существовавшей в нашей стране модели организации науки - ее «сталинская закваска» и явно «не рыночный» или, как говорят либералы, «совковый» характер. И действительно, для того чтобы фундаментальную науку «приложить» к практике, сделав «умной» и научно обоснованной модернизационную политику страны, надо для начала вложить слишком много сил и, главное, консолидированных ресурсов и денежных средств в интересах становления (или восстановления) всей исторически сложившейся в СССР научной инфраструктуры. А для этого государство должно взять на себя функции перераспределения, прижав олигархов и ослабив вожжи либерализации. Основные секторы российской науки - академический, вузовский и отраслевой - достались нам в наследство от советского прошлого. И хотя это было неплохое наследство, но, как говорится, уходя - уходи, отряхни прах с ног своих… Не знаю, состоится ли митинг (не сейчас, так завтра обязательно пройдет, и не один), и о чем конкретно будут говорить его участники - о становлении или о восстановлении, но обеспокоенность российского научного сообщества понятна без слов. Никто не в состоянии сегодня четко определить направленность государственной научной политики. И это объяснимо: грамотная научная политика не может быть выработана без долгосрочной стратегии развития страны. А здесь пока царит полная неясность, которая лишь усиливается в условиях кризиса и постоянно наступающей коррупции («государственные должности продаются» - не мои слова). Коррумпированные структуры, в отличие от «остального» общества, хорошо адаптировалась к глобальному кризису: в мутной воде концов не видно.
Сравнительно недавно в интервью «Русской народной линии» по поводу выступления премьера Путина на ежегодном общем собрании Российской Академии наук я уже говорил о том, что, судя по всему, академический сектор признан заведомо неперспективным, как и сама субординация секторов науки. Это предположение подтвердилась немного позднее. Свою позицию Президент России озвучил на мировом политологическом форуме в Ярославле, о котором мы также уже говорили. Процитирую слова Президента: «У нас, к сожалению, долгое время существовали сепаратные, по сути, части науки. Мы почему-то всегда делили на университетскую науку, с одной стороны, это была чисто советская штука, и академическую науку, что непродуктивно. На мой взгляд, доля университетских исследований должна быть значительно больше и хотя бы потому, что там как раз студенты, молодые преподаватели, там существует повышенный креативный потенциал. Поэтому мы занимаемся реформой образования, занимаемся, на мой взгляд, небезуспешно».
Понятно, что я, как представитель университетской науки, двумя руками голосую за предложения Президента - и за качественный подъем, и за новую инфраструктуру с опорой на технопарки при крупных университетах. В молодости я несколько лет вел договорную работу именно по этой тематике и очень рад, что дело сдвинулось с мертвой точки, хотя и с опозданием в тридцать лет. Но как аналитик, задумываюсь о цене деградации «советской штуки»… Задумываюсь и о том, что в результате установления нового «баланса научных сил» получается, что вся модель организации науки в России окажется недееспособной. Копирование западных образцов, которые построены на совершенно других принципах, привносит очень мощную волну эклектики, что делает неэффективным ни то, ни другое. Обе эти версии организации науки становятся конкурирующими и даже враждебными, когда совмещаются в одном флаконе. И это слияние неслиянного обойдется слишком дорого во всех отношениях. Поэтому столь необходима твердая, научно обоснованная стратегия в сфере научной политики.
При этом само научное сообщество не в состоянии ее выработать, поскольку, во-первых, оно разделено междисциплинарными рамками и узкоотраслевыми интересами, а, во-вторых, в научной политике процентов 80 следует отнести не к науке, а собственно к политике. Когда я говорю о значительной доле политического, т.е. волевого и проектно-планового начала в отраслевой научной политике, то имею в виду, во-первых, приоритет национальных интересов, которые требуют от государства вложений в масштабные и рискованные проекты, что недостижимо без привлечения и организации лучших научных сил. Во-вторых, речь идет о том, что государственная политика разделена по отраслям, в которых наукоемкость на порядок выше, чем в публичной - той же партийной - политике. Чего стоят одна атомная энергетика, социальная сфера, оборонка или собственно научная политика, к примеру. К тому же отрасли связываются в едином центре, что возлагает сверх-ответственность на политическое руководство страны и существенно повышает (в идеале) наукоемкость принимаемых решений. В последнем случае востребованными оказываются социально-политические знания и гуманитария в целом - области, которые пока переживают далеко не лучшие времена. Именно здесь, на стыке политики и многих наук определяется стратегический курс страны в сфере долгосрочного развития. И когда этот курс грамотно выстраивается и уже просматривается, то само государство имеет достаточно четкое представление о том, как наука должна быть связана с экономикой, с социальной сферой, какие направления науки должны выходить на международные проекты, а какие замыкаться внутри страны и осуществляться в закрытом или полузакрытом режиме. Когда нет ни первого, ни второго, когда в научной политике государства почти отсутствует собственно политика, то есть политическая стратегия, то науке в этом случае приходится туго.
Кроме того, речь идет о том, что сама институционализация наук и поддержка научных дисциплин осуществляются в значительной степени за счет целенаправленных инвестиций, социального заказа, идущего от государства и (или) корпораций, при участии которых определяются приоритетные направления фундаментальной и так называемой прикладной науки. В России был уникальный опыт преодоления хаоса такого рода, разнонаправленности научного процесса, научных исследований, опыт сквозной координации исследований. Ставка делалась на создание научных школ. Огромные усилия были брошены в первую очередь, конечно, на развитие технических наук и естественнонаучных знаний в Москве и Санкт-Петербурге, а позднее и в регионах, куда во время войны были выведены и где органично прижились самые крупные научные и академические столичные центры. Причем, судьбоносные решения о создании сети научных городов также принимались с учетом архитектуры и реального потенциала секторов отечественной науки, с учетом того факта, что важные научные центры находятся на далекой периферии, вдали от столицы. Многие из них сегодня, как уже говорилось, влачат жалкое существование и не выполняют свою основную функцию. Поэтому нет ни координации хорошо финансируемых проектов (из-за отсутствия последних), ни самой региональной, межрегиональной и трансрегиональной научной политики, которая должна быть условием самовоспроизводства научных структур и кадров. Теперь решения принимают, судя по наблюдениям, спонтанно, без единого плана, в кругу чиновников и финансистов. У многих из них есть докторские степени, в том числе и честно заслуженные, но нет опыта собственно научной работы и руководства НИР. Пришло кому-то в голову, к примеру, укрупнить или разукрупнить существующие центры и вузы, и задача будет решена любой ценой. Ради чего? Ради самого укрупнения или разукрупнения. Во всех этих действиях нет никакой особой стратегии, кроме ссылки, вполне оправданной, к сожалению, на демографическую катастрофу и кризис. Господствует чисто линейное мышление, свидетельствующее о непонимании самого предмета управления.
Наука, в отличие от руководства наукой, не терпит хаоса в себе самой, пытается вывести общественное сознание из состояния хаоса или, в крайнем случае, в самом хаосе открыть его внутреннюю необходимость, но в данном случае хаос поглощает научную политику. В результате нет поддержки научных школ, одни школы убегают за рубеж, другие распадаются и вымирают на корню. На вопрос о том, является ли бегство интеллекта предательством или, наоборот, спасением национального интеллекта, нельзя ответить однозначно. Когда мы произносим слово «предательство», то надо правильно расставить акценты: зачастую не «беглые» ученые предают страну, а страна предает ученых, вынужденных эмигрировать, вывозить школы. Когда мы заглядываем в будущее России, то мы видим, что оно в значительной степени зависит от того, какой будет наука. Ныне наукой руководят люди, не озабоченные политикой науки, они озабочены чем-то другим. Они построили такую политическую систему, в которой на верхних этажах, где принимаются какие-то решения, находятся менеджеры. Совершенно непонятно, кому и какие услуги они оказывают, потому что сама их профессиональная деятельность направлена только и исключительно на оказание услуг. И от науки требуется превращение её в сферу услуг, наподобие супермаркета или дорогой клиники, которая оказывает по преимуществу платные услуги. Наверное, у науки есть и такая функция, как и у системы образования, но этим её функции явно не исчерпываются.
Здесь полный аналог с судьбой нашей промышленности, ее основных отраслей, само древо которых - стратегическое планирование - было «подпилено» у самого основания, в результате чего наиболее сильные ветви отечественной промышленности высохли. Теперь их иногда пытаются пересадить на новую почву, но по отдельности, как сажают отрубленные прутики… Но лес и прутики - не одно и то же. Безусловно, за разрушением, которое является очевидным, стоят чьи-то интересы. На 100% с уверенностью можно утверждать, что, прежде всего, это интересы тех, кто не хотел бы видеть Россию конкурентоспособной. Другой вопрос - имеет ли это отношение к принятию политических решений внутри России. Можно ли рассматривать ту научную политику, которая проводилась в течение последних десятилетий, как сознательный демонтаж науки и подрыв конкурентоспособности страны? Однозначного ответа на этот вопрос нет, поскольку никто не скрывал общей концепции развития России. Был провозглашен лозунг «Демонтаж». Горбачевская перестройка шла только под девизом демонтажа и ускорения на крутом повороте… Это своего рода продолжение марксистского лозунга «разрушить до основания, а затем…». Главная задача заключалась в том, чтобы разрушить до основания не только старую политическую систему, а все политические и социальные институты, включая экономическую, социальную, экологическую и научную политику. В этом была какая-то логика и самооправдание режима. «Герои перестройки», которые самих себя называли скромно ее «архитекторами», видимо, на самом деле верили в то, что Россия - это тюрьма народов, исчадье ада, империя зла. По их мнению, она и должна быть демонтирована для того, чтобы спасти весь мир и самих «бедных совков», которые после демонтажа тоталитарного государства открыли бы для себя какое-то светлое будущее. Я не думаю, что этот всплеск разрушительного энтузиазма был мотивирован исключительно подкупом или предательством, внедрением агентов влияния. Это, скорее всего, последствия того вакуума ценностей и здравого смысла, который образовался после падения великой, но опасной идеологии. Когда идеология ушла, а веры и не было, не сохранилась и преемственность. Больше всего эта болезнь (пустоты в головах) распространилась в верхних эшелонах власти, которые и начали демонтаж страны одновременно с поклонением новому культу - культу золотого тельца. Наука оказалась не при деле, не при дележе. Безликие, готовые на всё люди сделали всё для того, чтобы поставить на службу первичному накоплению весь потенциал, которым они, так уж случилось, распоряжались. После внутренней войны, причем, войны в полном смысле слова, осталась какая-то дееспособная группировка, которая приучена давить, травить и бороться. Но не за Отечество, а за деньги. Поэтому ожидать, что в верхних классах родятся люди с большими идеями, что именно из этой среды придет спаситель отечественной науки, не приходится. Это основа для пессимистического прогноза.
Оптимистический прогноз заключается в том, что сама научная мысль служит не политическим идеям и даже не Отечеству, а истине. А сами ученые - это живые люди, которые творят науку, но не обделены и другими Божьими дарами. Даже те из них, кто покинули Отечество, безусловно, сохранили свет любви к родине, который могут передать и своим детям, какое-то зерно, которое может прорасти. Сильная Россия - это возвращение верных, чистых и верующих людей. Возвращение к творческому труду, к родным истокам. В научной среде таких людей если не большинство, то значительная часть. Поэтому при должной организации науки, при грамотной долгосрочной политике сама наука быстро поднимется. Как говорит Дмитрий Медведев, политика должна быть умной, а для этого, естественно, сами политики должны быть не глупыми людьми. Хотя главное здесь даже не им, а направленность ума, т.е. мотивированные нравственные установки. И возрождение Христианства в России - это именно тот фактор, который изменяет изнутри и нашу научную элиту. Мы видим, что и старшее поколение меняется постепенно, правда, очень медленно, а новое поколение растет, открывая для себя ту свободу, которую не знали их отцы, свободу открытого вероисповедания. Я, например, с огромным удовольствием общаюсь со студентами, потому что среди них я вижу много талантливых, открытых, глубоко верующих людей. Людей, верящих в Отечество небесное и земное. Поэтому я бы не стал концентрировать внимание только на пессимистических прогнозах. И те и другие тенденции сосуществуют. К сожалению, в политике пока доминируют негативные тенденции, а в науке преобладает внутренний распад и разочарование. Это затяжная болезнь, но надеюсь, что она преходящая.
Сожалею, что комментарии по телефону не могут отразить в должной мере масштаб затронутых проблем, как и научные статьи и даже книги на эту тему, поскольку судьба науки решается не научным сообществом.
Валерий Расторгуев, д. ф. н., профессор МГУ, специально для «Русской народной линии»
