Жизнь
у Алексея Александровича Жабского (1933-2008) была трудной - и при том
счастливой, в том смысле, в каком она бывает счастливой у всякого
талантливого человека, полностью отдавшегося творчеству. Родился он
в Сибири, в глухой деревушке, отец его был железнодорожным обходчиком
и погиб, когда маленькому Алеше было всего семь лет. Матери пришлось
поднимать шестерых детей, и это в войну! Жили в землянке, практически
нищенствовали. И вот на этом фоне у мальчика открылся ярчайший
художественный дар. Он рисовал при любой возможности, на любых клочках.
Людей, животных, природу.
Потом, по окончании школы-семилетки, было художественное училище
в Свердловске, где преподаватели настолько впечатлились талантом юноши,
что добились направления его в МГХИ им. Сурикова. Там Алексей обучался
на факультете станковой живописи, его учителем был замечательный
художник и педагог Д. К. Мочальский. Спустя несколько лет вместе
с другими выпускниками Суриковки Жабский вошел в творческое объединение,
называемое сегодня «романтиками реализма». В этом был, очевидно,
неявный вызов искусству соцреализма, но главное - в таком «романтическом
реализме» наиболее естественным образом выразился взгляд художника на
жизнь. Взгляд, который проявлялся в самых разных жанрах - будь то пейзаж
или натюрморт, будь то серии сюжетных картин вроде самой его известной -
«Дети войны».
А еще, помимо изобразительного искусства, Алексея Жабского привлекало
и искусство слова. Он писал автобиографические рассказы - короткие,
емкие и удивительно точные. Один из них, «Красный карандаш», мы
и предлагаем вашему вниманию.
Красный карандаш
Раннее детство мое проходило на железной дороге в Сибири. Наша семья
жила в железнодорожной будке, которая одиноко стояла недалеко от города
Каргата.
Сразу от крыльца начиналось поле. Это было удивительное поле: оно
состояло из сплошных цветов, трав, бабочек, стрекоз и птиц и тянулось до
самого горизонта. По другую сторону будки шумел бесконечный лес. Весь
мой мир был: железная дорога, будка, поле, лес. А еще я любил подолгу
лежать на высоком крыльце нашей будки и глядеть в синее небо. Особенно
осенью, когда день был теплый и ясный, и когда прямо надо мной пролетали
стаи журавлей. Клином. Я им махал руками и кричал, а они курлыкали,
и я думал, что они отвечают мне. Журавли летели так низко, что
я рассматривал их крылья, вытянутые ноги и шеи. На лету птицы
перестраивались, но клин не нарушался никогда.
Дети войны (читают книгу). 2007. Из собрания Центрального музея Великой Отечественной войны
Иногда я просыпался одновременно с отцом, и он брал меня с собой на работу. Мы вместе осматривали его участок: отец был путевым обходчиком. Когда он забивал костыли в шпалы, я сидел на рельсе перед ним. Отец сосредоточенно и серьезно делал свое дело. В руках у него был огромный молот, который описывал в небе дугу и с грохотом опускался на костыль в шпале. При каждом ударе молота я слышал громкое отцовское «Эх!».
Натюрморт с курицей. 1995. Собственность семьи художника
Иногда я спускался по насыпи. Там внизу было много птичьих гнёзд и росли лозы, под которыми на солнце блестела вода, такая прозрачная, что сквозь нее просматривалось всё дно. Однажды я увидел куличка, длинные тонкие ножки которого были погружены в воду. Своим длинным клювом он вылавливал из ручейка мелкую рыбку, жучков и головастиков. Увлёкшись этим занятием, он оказался совсем рядом. Заметив опасное соседство, он опустил одно крыло и, притворившись раненым, прихрамывая, отбежал подальше. Куличок был такой красивый, что мне непременно захотелось взять его в руки. Он подпускал к себе близко и разглядывал меня, а я разглядывал его. Но как только я, не дыша от волнения, протягивал к нему дрожащую руку, он, опять прихрамывая, уходил от меня на некоторое расстояние. Наконец, куличку надоело посягательство на его свободу, он разбежался и улетел.
Облачный день в Угличе. 1982. Собственность семьи художника
Когда мимо проходили поезда, я с откоса всегда махал рукой.
В начале сорокового года отец решил съездить в далекую столицу. Он
намеревался купить в Москве кой-какого товара, чтобы мама могла пошить
детям рубахи и платья. А детей в семье было шестеро: мал мала меньше.
И все эти шестеро ждали обновы.
Накануне отъезда родители много говорили о предстоящем событии. И вдруг
у меня, шестилетнего, возникло громадное желание поехать вместе с отцом.
Фантазия моя рисовала сказочную Москву. Я со слезами стал просить отца
взять меня с собой, и он согласился, но при условии, что я не буду
плакать.
Деревня на берегу р. Улеймы. 1984. Собственность семьи художника
И вот в назначенный день мы отправились вдоль железной дороги на станцию. Ходьба по шпалам оказалась такой утомительной, что я от усталости сначала захныкал, а потом и заревел. Отец в ужасе представил поездку с такой обузой и стал отговаривать меня от дальнейшего путешествия. Он даже на станции в Каргате купил мне мороженое, но я уговорам не поддавался - хотел ехать. Потом подумал, что, пожалуй, соглашусь отказаться от поездки, если отец привезет мне из Москвы цветной красный карандаш. Отец с большой радостью сказал, что обязательно исполнит просьбу. Он немного проводил меня в обратный путь и, когда показалось наше жилище, мы расстались. Отец помахал мне рукой.
Колхозный рынок. 1980-1988. Из собрания Белгородского государственного художественного музея
Каждый день мы ждали возвращения отца. Наконец, радостный день наступил: отец приехал. Он привез для всех сладости, разные подарки, ситцу на обновы. Потом торжественно вынул из своего фанерного чемодана новенький красный карандаш и вручил его мне. С этой минуты я с карандашом не расставался, пока не изрисовал его до последней крошки. Мои рисунки появлялись в самых неожиданных местах: на стене, на полу, на белой русской печи. Это были бабочки, лошадки, птички. С тех дней меня не покидало желание рисовать постоянно.
Теплый вечер. 1983. Собственность семьи художника
Портрет колхозника (пастух Леня). 1973. Собственность семьи художника
ЖАБСКИЙ Алексейhttp://foma.ru/aleksey-zhabskiy-tsveta-pamyati.html
