Иван Сергеевич Тургенев считается самым «европейским» из всех наших писателей XIX века, но своими вершинными достижениями он обязан русскому народу и «русской теме».
В отличие от писателей-разночинцев того времени, Тургенев с малых лет жил в достатке и изобилии, но обстановка в его семье мало способствовала увлечению русской литературой. Мать его, Варвара Петровна, была женщиной, озлобленной своею судьбой. Рано лишившись отца, она страдала и от матери, изображенной внуком в очерке "Смерть" (старуха), и от буйного, пьяного отчима, который, когда она была маленькой, варварски бил и истязал ее, а когда она подросла, стал преследовать тем, что ныне называется «сексуальными домогательствами». Пешком, полуодетая бежала Варвара Петровна к своему богатому дяде, И.И. Лутовинову, жившему в знаменитом теперь имении Спасском. Но попала она, что называется, из огня да в полымя. Ведь Лутовинов - прототип насильника, о котором рассказывается в тургеневском «Однодворце Овсянникове»...
Почти в полном одиночестве, оскорбляемая и унижаемая, прожила Варвара Петровна до 30 лет в доме дяди, пока смерть его не сделала ее владетельницей великолепного имения и 5000 крестьянских душ. Сведения, сохранившиеся о Варваре Петровне, рисуют ее в непривлекательном виде. Жестоким "побоям и истязаниям" подвергался и сам маленький Тургенев, хотя считался любимым сыном матери. "Драли меня, - рассказывал впоследствии он, - за всякие пустяки, чуть не каждый день". Однажды он даже приготовился бежать из дому. Умственное воспитание его шло под руководством часто сменявшихся французских и немецких гувернеров. Ко всему русскому Варвара Петровна питала презрение; члены семьи говорили между собой исключительно по-французски.
Любовь к русской литературе тайком внушил Тургеневу... крепостной камердинер, изображенный им в лице Пунина в рассказе «Пунин и Бабурин».
Волею судеб Иван Сергеевич Тургенев стал первым русским писателем, получившим широкую известность на Западе. Да, всемирная слава русской литературы началась не с Пушкина, не с Лермонтова, не с Гоголя, не с Льва Толстого, не с Достоевского, а с Тургенева.
Кстати, во многом благодаря авторитету Ивана Сергеевича, его ярким предисловиям на французском, западная публика стала читать Пушкина, Салтыкова-Щедрина, Толстого.
У западных читателей свои, специфические вкусы, но все же многим у нас до конца не понятно: почему именно Тургенев? Ведь и "Капитанская дочка", и "Герой нашего времени", и "Мертвые души", и "Записки из Мертвого дома" появились раньше, чем пришла к нему всемирная слава. Ответ на этот вопрос затрудняет то обстоятельство, что теперь на Западе Тургенева почти не читают, отдавая предпочтение Гоголю, Толстому, Достоевскому, Чехову.
Многие исследователи полагают, что Тургенев завоевал популярность зарубежных читателей романом "Отцы и дети" (1862 г.). Дескать, проблематика романа о нигилисте была им близка и понятна. Так ли это? «Отцы и дети» - прекрасный, тонкий русский роман, но не им прославился Тургенев на Западе (во Франции, по крайней мере, бывшей тогда законодательницей литературной моды). Обратимся к свидетельствам его современников, известных французских писателей. В дневнике братьев Гонкур за 23 февраля 1863 года записано: «Обед у Маньи. - Шарль Эдмон приводит к нам Тургенева, этого иностранного писателя с таким тонким талантом, автора "Записок русского дворянина", автора "Русского Гамлета"». (Так назывались во французском переводе "Записки охотника" и "Гамлет Щигровского уезда". - А. В.). На этом литературном обеде Тургенев познакомился и с Гюставом Флобером. Через три недели, прочтя два тома избранных повестей и рассказов Тургенева "Картины из русской жизни" ("Отцов и детей" там не было), Флобер пишет Ивану Сергеевичу письмо. В нем, в частности, есть такие слова: "Давно (курсив мой. - А. В.) уже вы являетесь для меня мэтром. Но чем больше я вас изучаю, тем более меня изумляет ваш талант". Особо выделяет Флобер такие рассказы Тургенева, как "Дон Кихот", "Три встречи", "Яков Пасынков", "Дневник лишнего человека". В последующей переписке с Тургеневым (период 1869-1873 гг.) крупнейший французский писатель восторженно отзывается о "Накануне" (правда, нравился ему не столько Инсаров, сколько Елена Стахова и Шубин), "Первой любви", "Степном короле Лире", "Стук... стук... стук...", "Несчастной" ("редкий шедевр"), "Вешних водах" ("очаровательно"), "Чертопханове и Недопюскине" и "Конце Чертопханова".
Из откликов братьев Гонкур и Флобера прямо следует, что на них, как и на русских читателей в свое время, произвели неизгладимое впечатление еще ранние произведения Тургенева - рассказы из книги "Записки охотники", и даже более ранние - "Три встречи", "Яков Пасынков". Но ни у братьев Гонкур, ни у Флобера мы ни слова не встретим об "Отцах и детях".
Жизнь русского народа пропущена в «Записках охотника» сквозь призму душевного склада Тургенева. Основная черта этого склада - тонкость чувств, преклонение пред красотой и вообще желание подняться над "низкой действительностью". Значительная часть народных типов "Записок Охотника" принадлежит к людям такого же типа. Вот романтик Калиныч, оживающий только тогда, когда ему рассказывают о красотах природы - горах, водопадах и т. п.; вот Касьян с Красивой Мечи, от тихой души которого веет чем-то совершенно неземным; вот Яша ("Певцы"), пение которого трогает посетителей кабака и даже самого кабатчика. Рядом с натурами глубоко-поэтическими "Записки охотника" изображают в народе типы величавые. Однодворец Овсяников, богатый крестьянин Хорь (за которого Тургенева уже в 40-х годах упрекали в идеализации) величественно спокойны, совершенно честны и своим "простым, но здравым умом" прекрасно понимают самые сложные общественно-государственные отношения. С каким удивительным спокойствием умирают в очерке "Смерть" лесовщик Максим и мельник Василий; сколько чисто романической обаятельности в мрачно-величественной фигуре неумолимо честного Бирюка! Из женских народных типов "Записок охотника" особенного внимания заслуживают Матрена ("Каратаев"), Марина ("Свидание") и Лукерья ("Живые Мощи"): все они глубоко-женственны, способны на высокое самоотречение.
"Записки охотника" не были выдуманной книгой: вот почему в душе каждого читателя, включая зарубежного, во всей своей неотразимости вырастало убеждение о величии и красоте русского народа.
В чисто художественном отношении "Записки охотника" вполне соответствуют великой идее, заложенной в их основании, и в этой гармонии замысла и формы - главная причина их успеха. Все лучшие качества тургеневского таланта получили здесь наиболее яркое выражение. Если сжатость составляет вообще одну из главных особенностей Тургенева, вообще не писавшего объемных произведений, даже если они назывались романами, то в "Записках охотника" она доведена до высшего совершенства. Двумя-тремя штрихами Тургенев рисует самый сложный характер: назовем для примера хотя бы завершительные две странички очерка, где душевный облик Бирюка получает такое неожиданное освещение. Наряду с энергией страсти, сила впечатления увеличивается общим, удивительно-мягким и поэтическим колоритом. Пейзажная живопись "Записок охотника" до Чехова и Бунина не знала себе ничего равного во всей нашей литературе. Из среднерусского, на первый взгляд бесцветного, пейзажа Тургенев сумел извлечь самые задушевные тона, меланхолические и сладко-бодрящие одновременно. В общем, Тургенев в "Записках охотника" по технике занял первое место в ряду тогдашних русских прозаиков. Если Толстой превосходит его широтой охвата, Достоевский - глубиной, мощью и оригинальностью, то Тургенев - непревзойденный русский стилист.
В устах писателя "великий, могучий, правдивый и свободный русский язык", которому посвящено последнее из его "Стихотворений в прозе", получил самое благородное и изящное свое выражение.
Обаянием своей личности и своего творчества Тургенев вызвал во Флобере такое уважение ко всему русскому, что тот писал в позорные для Франции дни (февраль 1871 г.) племяннице Каролине: "... я настолько перестал считать себя французом, что собираюсь спросить у Тургенева (лишь только можно будет ему написать) - как сделаться русским". Правда, и Флобер честно признавался, что ему до конца не ясно, почему тургеневская проза оказывает на него такое воздействие: "Я хотел бы быть учителем риторики, - писал он Ивану Сергеевичу 2 августа 1873, - чтобы разъяснить ваши книги. Заметьте - я не сумел бы их разъяснить (курсив мой. - А. В.)".
Однако мы все же попытаемся сделать то, что не удалось Флоберу. Для этого лучше вернуться к первому впечатлению французов от встречи с Тургеневым. Братья Гонкур, 23 февраля 1863: "Это очаровательный великан, кроткий гигант с седыми волосами, похожий на доброго духа лесов или гор. Он красив, величаво красив, в глазах его синева неба, в говоре очарование русского акцента, этого напева, в котором есть что-то от речи ребенка и негра". Что ж, из этих слов уже кое-что ясно. В парижский литературный мир, с его атмосферой уважения и даже преклонения перед талантом (которую не мешало бы позаимствовать и нам, русским, "вечно рвущим братское мясо", по выражению Шульгина), но все же мир тесный, душный, мелковатый, с преобладанием чувственных ощущений над духовными, пришел великан, величавый не только своей физической красотой, но и отразившейся в его глазах синевой русского неба, овеянный духом русских лесов и гор...
И личной физической мощью, и мощью своего вскормленного отнюдь не в прокуренных литературных салонах таланта Тургенев как бы говорил французским писателям, что существует совершенно иной масштаб восприятия мира, нежели тот, к которому они привыкли.
Не случайно Эдмон де Гонкур с восторгом записывает рассказ Ивана Сергеевича (27 ноября 1875): "В южной России бывают стога сена, высокие, как этот дом. Туда влезают по лестнице. Я несколько раз ночевал там. Вы себе не представляете, какое там небо: оно совершенно синее, темно-синее и усеяно крупными звездами. К полуночи в воздухе разливается мягкое и величественное тепло (я привожу его выражение. - Э. Г.), - оно опьяняет!.. Однажды, когда я лежал на спине, на вершине одного их таких стогов, наслаждаясь ночью, я поймал себя на том, что глупо повторял: "Раз, два! Раз, два!" Не знаю, сколько времени это продолжалось". Для русского читателя в таком рассказе нет ничего особенного, а вы представьте себе восприятие французского писателя-буржуа, который, наверное, на свежем воздухе-то ни разу в жизни не ночевал, а уж на стоге сена высотой в дом и подавно! Тургенев не только сам появился среди субтильных парижан как некий "очаровательный великан", он показал им в своей прозе страну великанов.
Вопреки мнению, идущему еще от Достоевского, человека гениального, но порой пристрастного, Иван Сергеевич вовсе не был неисправимым, законченным западником, пляшущим под дуду своих французских друзей-писателей. Даже живя в Париже, он никогда не писал, как Набоков, на чужом языке, хотя частенько страдал от несовершенства французского перевода своих книг. Но променять "великий, могучий, правдивый и свободный" русский язык на какой-нибудь другой Тургенев не мог. А вот о французском языке он высказывал на парижских литературных обедах такое мнение: "Ваш язык, господа, производит на меня впечатление инструмента, изобретатели которого простодушно искали ясности, логики и грубо приблизительных определений. А сейчас этот инструмент оказался в руках людей самых нервных, самых впечатлительных и менее чем кто бы то ни было способных удовлетвориться этой грубой приблизительностью". Эдмона де Гонкура эта мысль так поразила, что без всяких изменений поместил ее в своем романе "Актриса Фостэн" (и самого Тургенева - инкогнито).
Когда в 1870 году армия Наполеона III начала терпеть тяжелые поражения от пруссаков, Иван Сергеевич, ничуть не боясь обидеть своих французских друзей-писателей, писал в "Санкт-Петербургских Ведомостях": "Французам нужен урок... потому что они еще многому должны научиться. Русские солдаты, умиравшие тысячами в развалинах Севастополя, не погибли даром...".
Принято считать, что Тургенев выведен под именем трусливого беспринципного писателя-либерала Кармазинова в романе «Бесы» Достоевского. Пора отчасти реабилитировать бедного Тургенева - не только он имелся в виду под Кармазиновым! Созвучие с фамилией Карамзина здесь отнюдь не случайно - Кармазинов олицетворяет "чювствительную" прозу карамзинского направления в нашей литературе (а капитан Лебядкин, появившийся на "литературном празднике" в «Бесах» раньше Кармазинова, стало быть - псевдозначительную и косноязычную поэзию херасковского направления). Будучи сам человеком в немалой степени сентиментальным, Достоевский восстанет не против направления в целом, а против кармазиновского сюсюканья и пришепетыванья, в которое оно выродилось, удивительным образом совместившись с постоянной подобострастной оглядкой налево - и это в то самое время, когда уже открыто "дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей!"
Будучи, действительно, по политическим убеждениям либералом-западником (но ни в коем случае не антипатриотом), Тургенев, однако, не выносил уже тогда свойственной либеральным журналистам манеры подтасовывать факты.
22 января 1858 г. в газете "Норд", издававшейся в Париже по-французски на средства русского правительства, была помещена анонимная корреспонденция из Москвы, искажающая роль славянофилов в борьбе за освобождение крестьян от крепостного права, хотя, как известно, их роль была одной из самых активных. Тургенев, далекий от славянофилов "как по своим воззрениям, так и по своей литературной деятельности", написал, тем не менее, 28 января 1858 г. в открытом письме редактору "Норда": "Славяне никогда не оставались чужды подготовляющемуся движению: более того, они принимали в нем участие и продолжают это делать в меру своих сил; и, конечно, в России никому не придет в голову отказывать им в этой заслуге".
Следует также развеять давнюю сплетню, к которой излишне доверчиво отнеслись и А.Я. Панаева, и Ф.М. Достоевский, и многие другие, - о том, что 19-летний Тургенев, находясь на борту горящего парохода, кричал: "Спасите, я единственный сын у матери!" (тогда как у него был брат). "Анекдот" этот сочинил в свое время злой на язык князь П.А. Вяземский, а анекдоты и пересказы событий Вяземским, как хорошо известно (по судьбе Пушкина, например) скорее можно назвать литературным явлением, нежели отражением реальных событий. Но, надо сказать, отнюдь не Вяземский внедрял в литературных кругах этот "анекдот", когда Тургенев стал всемирно известным писателем. Кто же это был? Князь П.В. Долгоруков, который не без оснований считается из главных претендентов на авторство пасквильных писем Пушкину! А к сведениям, распространяемым профессиональными клеветниками, надо относиться куда как осторожно... Не мешает также знать, что ответил на эту сплетню сам Тургенев (в письме редактору "С.- Петербургских Ведомостей" от 9 июля 1868 г.): "Близость смерти могла смутить девятнадцатилетнего мальчика - и я не намерен уверять читателя, что я глядел на нее равнодушно, но означенных слов, сочиненных на другой же день одним остроумным князем (не Долгоруковым), я не произнес". "Остроумный князь" (т. е. П.А. Вяземский) был в ту пору еще жив и не опроверг публично утверждения Тургенева.
В тогдашней литературной и политической полемике бывал не прав и Тургенев, - а его давний оппонент Достоевский, напротив, совершенно прав, но доброе имя человека и писателя не имеет никакого отношения к любой полемике.
Тем более, что, как выясняется, нет никаких веских оснований подвергать сомнению доброе имя Тургенева.
Когда Иван Сергеевич умер в Буживале, русские люди - ни в Париже, ни
на Родине, куда его привезли хоронить, - не вспомнили о своих
политических и литературных убеждениях. О том, что означала для них
смерть великого писателя, лучше всего говорят строки из дневника Эдмона
де Гонкура (7 сентября 1883 г.). До сей поры французские писатели знали
лишь одного русского великана, а в скорбный день их появилось вдруг на
улицах Парижа великое множество: "Сегодня религиозная церемония над
гробом Тургенева вызвала из парижских домов целый народ гигантского
роста с плоскими чертами лица, с бородами Бога-Саваофа: целая маленькая
Россия, о которой даже и не подозревали, что она живет в нашей
столице".
http://www.stoletie.ru/kultura/russkij_chelovek_iz_buzhivala_969.htm
