Тихий Дон-река, родной батюшка, ты обмой меня!
Народная песня
На казачий Дон я впервые попал в 1990 году с группой писателей и исследователей творчества М. А. Шолохова. Нам хотелось побывать в тех местах, с которыми когда-то соприкасался главный герой «Тихого Дона» Григорий Мелехов. Чтобы застать и послушать там ещё живых свидетелей этих незабываемых кровавых событий.
Вместе с тем в Вёшенской мне довелось познакомиться с Алексеем Терентьевичем Тарелкиным, в чьей судьбе тоже было много чего непростого. А увидел я его на здешнем небольшом рынке, буквально заваленном не только овощами и фруктами, но и сушеными лещами, сазанами, стерлядью.
Алексей Терентьевич был высоким, плечистым, в тёмной фетровой шляпе. Удивила меня и какая-то общая нескрываемая почтительность к нему. Как все дружно расступались перед ним, кивая и провожая его такими же тёплыми благодарными взглядами.
Но вскоре все вполне прояснилось. Когда он почти сразу после начала нашего разговора повёл меня по узеньким, обвитым зеленью и натоптанным песчаным улочкам к себе домой на самый край Вёшенской. И где в его крохотной прихожей я увидел на стенах множество икон и церковное облачение. А на середине второй комнатки стоял также стул с большим медным тазом. Тут он, оказывается, крестил новорождённых детей и даже тех из взрослых, кто хотел хранить свой старый казачий обычай и следовать вере отцов.
Ведь делал он это в ту пору, когда отлучали от Церкви и всячески преследовали за подобное. И Алексей Терентьевич чаще всего свершал всё тайно, чтобы не вызвать подозрения и лишних перетолков.
Поведал он мне и о своём отце-хорунжем, бывалом казаке, получившим в первую Германскую два Георгиевских креста, а в Гражданскую командовавшим сотней у атамана Краснова. После того же, как многие из казаков отступили в Крым и вынуждены были покинуть родные берега, он вернулся в свой хутор, стал вновь кузнецом и по-прежнему подковывал всем лошадей. Пока уж не накатила новая троцкистская волна и его не расстреляли в Миллерове вместе с другими восставшими.
Семью же его сослали на дальнее займище на Дону. Предварительно отобрав среди зимы весь скот, тёплую одежду и даже оставленное на семена зерно. И где они пробыли до самой весны, перебиваясь кое-как милостыней да ранним степным щавелем с сурепкой. Пока выпущенный из ростовской тюрьмы брат отца не приехал и не забрал их в дедовский курень.
А о себе же Алексей Терентьевич заговорил без особой охоты. Чувствовалось, что его что-то сдерживает, и он не очень желает отчего-то приоткрыть всё своё пережитое. Однако мало-помалу рассказал и о том, как ему удалось в 1940 г. окончить лётную школу. И как в первые дни войны пришлось отступать, меняя разные аэродромы и самолеты. И когда порой случалось и так, что от их целых полков оставалось всего по три-четыре машины.
- Сбивали и меня не единожды, - вздохнув и как-то лишь ещё раз задумчиво помолчав, продолжал он. - Но всякий раз добирался до своих. Пока в 1943 г. не оказался на Центральном фронте... был у меня тогда уже на боевом счету не один уничтоженный немецкий самолёт. Присвоили мне и воинское звание: капитан! А тут вдруг отдают команду лететь вместе с другими экипажами на Берлин. Погода в ту ночь выдалась тяжелой, грозовой, и нам пришлось пробираться сквозь сплошные облака. Но перед самым Берлином нас встретили яркие прожекторы и сотни стволов зениток. И только сбросили бомбы по намеченной цели и вырвались за кольцо зенитного огня, как нас обстреляли два ночных истребителя Хейнкель-113, и наш Ил-4 мгновенно загорелся. И я едва-едва успел выпрыгнуть вслед за штурманом и радистом в нижний люк.
Приземлился Алексей Терентьевич на густой темный лес, но на утро его обнаружили три немецких автоматчика и привели на соседний аэродром, где базировались сбившие его истребители и где командиром полка был герой Рейха с двумя железными крестами граф фон Шнейдер. Узнав, что перед ним стоит капитан, у которого тоже были награды, да ещё что он является казаком с Дона, граф только усмехнулся чему-то и с нескрываемым интересом спросил:
- А о казачьем генерале Войска Донского Петре Николаевиче Краснове слышал?
- Генерал мой земляк, - признался Алексей Терентьевич. - Из соседней станицы Каргинской,.. и отец мой в Гражданскую воевал под его руководством.
- Ну что ж, - обронил уже более уверенно граф. – У тебя тоже теперь есть возможность поправить свои ошибки. Немецкое командование разделяет убеждения атамана Краснова и всячески помогает ему в его борьбе. Зная, какой раздор и страдания принесла советская власть всему вашему казачеству.
Уже через несколько часов Алексея Терентьевича вызвали в отдельный кабинет, где его встретил тот же полковник-граф, майор из гестапо, майор авиации дальнего следования и русский пилот старший лейтенант Морозов, но уже в немецкой форме.
– Господин капитан, – начал сразу без лишних обиняков майор из гестапо, – Вас ждёт расстрел или концлагерь Дахау, откуда не возвращаются. Согласны ли Вы, так же, как многие Ваши казачьи собратья, перейти на сторону Германии и сражаться с Советами?
И тут как-то неожиданно для себя и без особых колебаний Алексей Терентьевич дал согласие. Так и не поняв до конца, что же его все-таки заставило пойти на сей шаг. То ли страх за собственную жизнь, то ли желание помочь действительно вернуться донцам на родную землю, ибо и у него в душе сохранялась обида за все их преследования.
Вскоре его назначили командиром красновской эскадрильи «Белая роза». Летчиками в ней были поляки, чехи, казаки и три немца. А всего в эскадрилье находилось 15 машин, и причислялась она к кавалерийскому казачьему соединению. Где командирами всех четырёх входивших в него корпусов были бывшие советские полковники и майор Кирьянов. Также попавшие в плен и перешедшие на сторону немцев. Одеты же казаки были в Донскую форму и жили в основном по итальянским деревням, напоминавшим их родные хутора.
Довелось Алексею Терентьевичу встречаться и с самим генералом Красновым. Ему было в ту пору уже 73 года, но выглядел он ещё очень бодро. А когда услышал о судьбе отца Алексея Терентьевича и многих других также высланных и расстрелянных казаков, то только вздохнул, поник головой и произнёс: «Пропал Дон,.. ведь большевики задались целью ещё в революцию извести всё казачество».
И после нескольких удачных вылетов наградил даже Алексея Терентьевича орденом Георгия Победоносца вместе с казачьей шашкой. Но постепенно однако ему стало что-то не давать покоя. Какая-то постоянная гнетущая боль и раздвоенность.
- Так что же я делаю? - кусая губы и прижимаясь к подушке, спрашивал он себя по ночам. - Ведь своих убиваю…там же мой дом и такие же близкие мне люди.
Но ещё больше в нём что-то надломилось после одного из боёв, когда они наскочили на советские истребители Лагг-3. Бой разгорелся на высоте 4000 метров… Они сбили два Лагга, и у них начались какие-то неувязки с землёй. Алексей Терентьевич дал команду уходить на базу, а сам задержался ещё на некоторое время. И только сделал крутой разворот, как из облака вынырнул (остальные истребители тоже все ушли) приотставший Лагг-3 и стал наседать на него. Алексей Терентьевич хорошо знал этот тип самолёта, летал на нём и был уверен, что собьёт его. Но тут вдруг ему сделалось вновь не по себе. И он только передал по рации своему противнику: «Я свой, с Дона!» Но тот обложил его как следует. Потом вроде бы смягчился и говорит: «Свой,.. а чего же тогда в немецкой машине?» «Сбили под Берлином». «Так полетим вместе назад». «Нет, - выдохнул только с горечью Алексей Терентьевич. - НКВД расстреляет… Уходи один, а я уж как-нибудь в другой раз».
И тот улетел… а Алексей Терентьевич после этого решил вырваться отсюда любой ценой. И взяв с собой однажды в пару на свободную охоту (просто полетать, побаражировать в небе) немца Гаутмана, поднялся с ним в воздух. Этот Гаутман приглядывал за ним, всё время донося, что он выпивает, а по ночам отчего-то плачет. И теперь Алексей Терентьевич только выбрал момент, подлетел к нему почти вплотную и нажал на все гашетки. Ожесточение у него было такое, что он не снимал с них рук до тех пор, пока самолёт Гаутмана не запылал и не врезался в землю.
И подался на родину, думая лишь, что будет, то и будет. Расстрел, так расстрел, каторга, так каторга – надоело терзать свою душу. Посадил Ме-109f на вспаханное поле вблизи белорусской деревни Михновичи, наполовину сожженной. Переоделся у одних стариков в рваное штатское, а китель в звании есаула оставил им на память. И ровно через 12 дней отыскал всё-таки свой полк Ил-4. Командир полка поверил, что он был в плену и бежал. «Смерш» тоже во всё это не вмешался,.. видно, тогда было не до него. И Алексей Терентьевич снова стал бомбить немецкие города и объекты до тех пор, пока уж в конце войны не попал в новую переделку.
Их 16-я армия генерала Виноградова дислоцировалась в Германии. В уцелевших городках Эрфурте, Галле, Гроуссон. Алексей Терентьевич по-прежнему был командиром эскадрильи Ту-2 (пикирующий бомбардировщик). И однажды решил помочь совсем ещё юной немке, отставшей от родителей и охваченной горем. И, усадив её в штурманский отсек своего самолета, перебросил в западную зону. На недействующий заброшенный аэродром, который хорошо знал со времён пребывания в казачьих войсках. Да и полёт-то весь длился каких-то двадцать-тридцать минут, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы им на сей раз занялся «Смерш».
И тут уж пошли всякие допросы, пытки… Начальником следственного отдела был генерал-майор Пакотило, а его ревностными безжалостными помощниками два латыша. Они быстро выведали всю его подноготную и, уложив на стол и стягивая ремнями, начали вдобавок надсмехаться над ним: «Вот товарищ капитан, гер майор, господин есаул! Это тебе за все твои скрытые вылеты».
А после оглашения приговора отправили на север в Коми АССР. Где Алексею Терентьевичу пришлось хлебнуть такого, что он тоже не больно-то хотел вспоминать об этом. Как валил лес в делянках, долбил шурфы в каменоломне и несколько раз совершал побеги. Кончавшиеся всякий раз избиениями и двухнедельным карцером, где давали всего 150 гр. хлеба и кружку воды в сутки. Ему не было тогда и 27 лет, но после каждой отсидки еле-еле ноги передвигал.
В колонне у них числилось три тысячи заключённых. Кроме блатных, власовцев встречались и такие, кто имел награды и проштрафился по каким-то мелким служебным делам. И они подняли однажды бунт, захватив у охранников автоматы с винтовками и не сдаваясь до тех пор, пока уж не вызвали подкрепление с воздуха.
Привезли к ним и немало казаков, которых выдали после окончания войны англичане и которые не считали себя предателями. Потому как они присягали ещё царю и отстаивали свои исконные казачьи интересы.
А атамана П. Н. Краснова выкупили за чистое золото, и Алексей Терентьевич встретился с ним уже в стенах Лубянки, где должен был подтвердить о своей службе в эскадрилье «Белая роза». Краснов сильно сдал, похудел,.. но не был всё-таки сломленным.
- Я родовой казак, - произнес он в самом конце. - А Сталин и большевики тоже не вечны. Сгинут они, и на смену им придут совсем иные люди. И православная Россия вновь возродится…
Вот и Алексей Терентьевич после десятка лет лагерей и возвращения на Дон много ещё чего передумал. И о гражданской войне, и о разделении всего нашего народа на красных и белых. Пока не пришёл к чему-то самому, на его взгляд, главному и непреложному.
И перебравшись с родного хутора в Вёшенскую, а затем и поступив в Духовную семинарию, навсегда уже прилепился к Церкви. Вымаливая и прося прощение не только за свою вину и метания, но и за всю выпавшую на долю казачества столь трагическую братоубийственную усобицу.
Анатолий ЯКОВЕНКО, станица Вёшенская
http://www.rv.ru/content.php3?id=9595
