«Уже полтораста лет мы состоим под безусловным авторитетом Западной Европы», - с горечью восклицал в середине XIX столетия один из умнейших людей эпохи Константин Сергеевич Аксаков. - ...Мода царствует у нас, ибо покорствование без вопросов и критики явлениям, вне нас возникающим, есть мода. Мода в одежде, в языке, в литературе, в науке, в самих негодованиях, в не наших восторгах. Многим по сердцу такая деятельность».
Сегодня особенно ценна его мысль о том, что только самобытное развитие сможет обеспечить нам место в будущем мироустройстве. Всё ещё не поздно возвратиться на исконный путь народного бытия. Но для этого необходимо заново учиться надежде. Именно такой драгоценный опыт дают нам жизнь и творчество Константина Сергеевича Аксакова.
Константин был старшим сыном в семье Сергея Тимофеевича Аксакова - автора знаменитой сказки «Аленький цветочек», дворянского бытописателя и хлебосольного хозяина, гостеприимству которого многим обязана русская литература и философия. С детских лет центром притяжения для Константина была Москва, вначале как идеальный образ, затем как центр русской истории и самосознания.
Он пережил увлечение немецким романтическим стилем и философией Гегеля, участвовал в кружке Станкевича. Горячая, искренняя дружба связывала его с Виссарионом Белинским. Но после смерти Пушкина Константин Аксаков начинает постепенно отдаляться и от увлечений Гегелем, и от недавних друзей, близость с которыми основывалась на этом увлечении. Он пришёл к логической необходимости освобождения собственного разума из тевтонского плена.
Мысль, заключённая в камне - образ из его раннего
рассказа «Жизнь в мечте», - в зрелых его произведениях превратится в
зерно национального самосознания, укрытое в пластах «глины», поскольку
именно глиной, по замечанию мыслителя, несправедливо считало народ
онемеченное послепетровское правительство.
Русское слово как высшая поэзия, как освобождение мысли из каменного
плена для Константина «само по себе было предметом и целью». Славяне
через принятие Православия стали подлинным народом Слова, через Слово
очищенным. К этой-то чистоте и устремился наш герой!
Мало-помалу инстинкт национального чувства стал в уме Константина преобразовываться в «русское воззрение», получившее в 1840-х годах имя славянофильства. Значение славянофильства он впоследствии сформулировал так: «Мысль о народности пробудилась сильно в России, освобождая её от нравственного ига Западной Европы. Мысль о народности пробудилась во всех племенах славянских и устремляет их юные силы на дела духа человечества. Дай Бог сил, дай Бог успеха на этом благом поприще!»
В 1844 году Константин Аксаков впервые появляется на публике в древней национальной одежде. Это вызвало довольно громкий скандал в среде петербургских салонов и радость пока ещё немногочисленных сторонников «русского направления» - главным образом московских дворян. Отзвуки поступка Константина проявились за границей - в онемеченной Братиславе в 1850-е годы можно было увидеть дворян в словацкой национальной одежде. Позднее к этому движению примкнули и мораване в Брно. А в 1903 году, через сорок три года после смерти Константина Аксакова, вся русская аристократия облачилась в одеяния времён царя Алексея Михайловича...
Константин Аксаков был плодовитым писателем, собрание его сочинений составляет три солидных тома. Среди его работ - статьи из области литературной и исторической критики, стихотворения, философские трактаты, переводы, повести и рассказы. При жизни его печатали неохотно, поскольку петербургская бюрократия симпатизировала западникам, а не славянофилам.
Убеждения философа только крепли со временем. Принадлежа в течение 20 лет к классическому славянофильству, он был дружен с Алексеем Хомяковым, Иваном и Петром Киреевскими, Юрием Самариным, Михаилом Погодиным.
Заботу о России Аксаков не отделял от заботы о славянах. В 1857 году в газете «Молва» философ отмечал: «...Такова сила эгоистического расчёта, что греки и славяне, братья по Христианской вере, не пробуждают даже и сочувствия в западных народах Европы. Одна Россия смотрит с глубоким сочувствием и с искреннею любовию на своих страдающих и угнетённых братьев по вере и между ними на славян как, сверх того, на братьев по крови».
Закономерным представляется участие Константина зимой 1857-1858 годов в основании Московского Славянского комитета, созданного с целью поддержки Православия и национального самосознания в славянских землях. Он много жертвовал в пользу зарубежных славян, прежде всего сербов и болгар.
Все современники единодушно отмечали детскую непосредственность Константина, которую иногда принимали за наивность. Однако даже его отец, мудрый старец Сергей Тимофеевич, вызвался стать учеником собственного сына. Юрий Самарин так писал об этом ученичестве: «Единовременно другое влияние сильно содействовало развитию таланта Сергея Тимофеевича. Это - влияние его старшего сына, одного из даровитейших двигателей народной мысли, той мысли, которая встречена была с насмешкою и пренебрежением и процентами с которой пробавляется теперь вся здоровая половина нашей современной литературы. Старые его приятели, товарищи его молодости, остановившиеся на понятиях 20-х и 30-х годов, не узнавали его и досадовали на него: зачем он поддаётся непонятному для них влиянию. Сергей Тимофеевич долго, с добродушною улыбкою, слушал их упрёки и насмешки; наконец, раз, выведенный из терпения, он обратился к ним со следующими словами, которые поразили меня своею глубокою мудростью: "Вы думаете уколоть меня влиянием Константина! Так знайте же, что глуп тот отец, который, воспитав своего сына, потом сам не перевоспитается от него"».
Тяжёлая болезнь и смерть Сергея Тимофеевича столь тяжело подействовали на Константина, что его организм не смог сопротивляться чахотке. Впрочем, его почти не лечили. «Доктора не давали лекарств, - писал в конце XIX века либеральный историк литературы Смирнов, - не прописывали рецептов, советовали только развлекать его». Вероятно, привыкшего к православной аскезе мыслителя мучили и оскорбляли эти развлечения - одним словом, повторялась история со смертью Гоголя. Последним земным утешением для Константина Сергеевича стала молитва перед мощами святителя Спиридона...7 декабря 1860 года он скончался на одном из островов Греции - Занте, овеянном воспоминаниями о славе русского оружия XVIII столетия. Митрополит Филарет (Дроздов) из уважения к заслугам Константина повелел повторить отпевание его в Москве.
Память о Константине Аксакове не умерла и в советской России. Писатель-почвенник Владимир Алексеевич Солоухин создал очерки и о родовом гнезде Аксаковых, и о духовном прибежище Аксакова - Оптиной Пустыни. Впрочем, нельзя не признать, что многое из наследия философа было не понято, превратно истолковано и даже отвергнуто. Настало время исправить это положение.
Прежде всего мы должны вслед за философом воспитать в себе стремление к самопознанию, которое и есть наш путь к свободе. Константин Аксаков не стеснялся истории своего народа, родных обрядов и обычаев. Он умел ценить не сиюминутное, а вечное в этих обычаях. Мыслитель в 1855 году провозгласил аксиому: «История России есть житие русского народа». Действительно, если мы вспомним главнейших деятелей древней Руси, то все они за малым исключением причислены к лику святых: княгиня Ольга, князь Владимир, основатель русской исторической науки Нестор, основатель русской медицины Агапит, самый известный русский художник средневековья Андрей Рублёв, составитель первой энциклопедии митрополит Макарий... При этом житийность русской истории не означает её полной безгрешности: святые - это те, кто умеет каяться, а не те, кто гордится ложной праведностью.
Аксакова много и настойчиво критиковали за упомянутую аксиому, обвиняя в идеализации народной жизни. Однако следует понять, что в сороковые годы ХIХ столетия речь шла именно о борьбе двух идеалов - русского и западного. «Вся сила в том, - утверждал Константин Аксаков, - что именно признаётся за закон, за начало. В основу русской жизни легли истинные начала, с чем, я думаю, нельзя не согласиться. Эти начала составляют постоянный камертон в жизни, сейчас дающий чувствовать, указывающий уклонения и в то же время истинный путь. В этих началах лежит и осуждение лжи, и исцеление от лжи; идучи по истинному пути, можно упасть, можно и встать, но сила в том, чтобы не изменять пути. Истинный христианин, если бы и пал он, не оставляет своей веры, но в ней самой находя исцеление, остаётся на истинном пути. Россия нашла истинные начала, никогда не изменяла им, и святая взаимная доверенность власти и народа, легшая в основу её, долго неизменно в ней сохранялась... Славянофилы желают не возвратиться назад, но вновь идти вперёд прежним путём, не потому, что он прежний, а потому, что он истинный....» («Переворот Петра Великого»).
Как видно из этих слов, философ Аксаков не увлекался отвлечёнными идеалами и утопиями, он лишь указывал на религиозный идеал русских - чистоту, которую должен признать каждый, считающий себя православным христианином.
Противостояние двух идей - славянофильской и западнической - выражалось, в частности, в споре о том, каким путём должна пойти Россия в мире, который изменяется всё с большей скоростью. Пути было два - национальный и, по выражению Константина Сергеевича, «иностранный вообще», то есть не немецкий, не французский и не английский, а такой, который предполагает просто отрицание всего русского и принятие всего, что только не придумывается за границей. Однако такое отношение к собственной традиции предполагало и отказ от самого драгоценного, что имела у себя Россия, - от Православия. С этим Константин Аксаков согласиться не мог. По убеждению мыслителя, «у народа может быть только: или воззрение народное, - или никакого... Отнимать у русского народа право иметь своё русское воззрение - значит лишить его участия в общем деле человечества». При этом Аксаков не требовал для русского народа никаких привилегий - ни социальных, ни политических, он признавал необходимость самодержавия, поскольку при этом политическом строе народ не расходует драгоценные силы на партийную борьбу, а занимается тяжелейшим трудом самопознания и достижения святости через нравственное совершенствование. Отсутствие похоти власти в русском народе не означало, однако, отсутствия всякой общественной жизни.
«Община, этот высший нравственный образ человечества, - писал Аксаков, - является в несовершенном виде на земле. Христианство освятило и просветило общину... И община стала идеалом недосягаемым, к которому предстоит вечно стремиться... Невозможность достигнуть полного осуществления общины на этой земле не должно останавливать. Нельзя (в нашем мире. - А.П.) быть совершенным христианином, но дело человека - вечно стремиться к этому идеалу. Общество в истинном смысле становится общиной. Община является в человеке как начало, к которому он стремится. Народ, понявший высокий смысл общины и взявший её как начало, есть народ славянский и преимущественно русско-славянский народ, образовавший у себя "мир" ещё до христианства... Христианство освятило и просветило общину...» («Молва», 20 апреля 1857 года). Современные - начала XXI столетия - примеры православных общин, будь то обитель о. Николая Стремского, Алексиевская пустынь или существующая с 1920-х годов община покойного о. Понтия Рупышева в Литве, доказывают жизнеспособность воззрений Константина Аксакова. Опыт излечения тяжелейших телесно-душевных недугов (наркомании, игромании) показывает необходимость общинного образа жизни для успешного преодоления последствий этих недугов.
И теперь, в 2012 году, набатным звоном будят нашу совесть слова, сказанные Константином Аксаковым в 1857 году: «Благоденствие единоверных и единокровных племён для России должно быть всегдашнею заботою, священным долгом. Да, славяне живы, история жива, а потому жива и надежда на будущее».
Алексей Александрович ПОПОВКИН,
г. Воронеж
