Художников такого калибра - «маршалов советского кино», как и настоящих маршалов, единицы. К ним относится и Евгений Матвеев. Народный артист СССР, он сыграл в театре около 100 ролей, в кино - 44, 13 фильмов поставил сам, к четырем написал сценарии. Его многолетняя педагогическая деятельность во ВГИКе и чиновничья на посту секретаря Союза кинематографистов отмечена высокими наградами.
Покойный писатель Петр Проскурин рассказывал мне: «Фильм по моему роману «Судьба» поручили снимать Матвееву - прекрасному актеру и режиссеру толковому, этого у него не отнимешь. Но, по моим соображениям, в роли Захара Дерюгина должен был сниматься парень лет двадцати пяти, максимум - тридцати. А Матвеев эту роль взял себе. Ну и пошло всё наперекосяк. По книге, если ты помнишь, двадцатисемилетний Захар лезет в окно к своей возлюбленной Мане Поливановой. И это понятно, естественно, оправданно. А когда таким делом занимается 57-летний мужик, ничего кроме недоумения у меня, да и у зрителя, это вызвать не может. Эпизод пришлось убирать. И вообще во многих местах сценарий трещал по швам, что немудрено: актер в два раза был старше главного героя. Я спрашивал Женю: неужели так трудно подобрать другого актера? Но надо знать ураганную натуру Матвеева. Он мне говорит: «Как ты, Петя, не понимаешь, что Захар - моя лебединая песня! И не волнуйся, я всё сделаю так, что комар носа не подточит. Это же кино!» В конце концов, я согласился с его резонами. А теперь вижу, что фильм не получился. Во всяком случае, не получился таким, как замышлялся».
Впоследствии фильм «Судьба» я уже смотрел, как бы через призму аргументов Петра Лукича и был уверен: дал маху Евгений Семёнович. Не подходит, в самом деле, ему герой по возрасту. Как нельзя было по той же причине С. Бондарчуку играть в свое время Пьера Безухова, героя в два c половиной раза моложе себя. Примерно в таком направлении шли мои рассуждения.
Но вот однажды Первый канал подряд показал «Войну и мир» и «Судьбу». В том и другом случае я оказался не прав, ибо судил кинопроизведения с позиций сиюминутности, а Бондарчук и Матвеев смотрели как бы сквозь годы и десятилетия. И сегодня трудно представить, чтобы какой-то другой актер воссоздал на экране такую запредельную социально-общественную степень накала страстей главного героя Захара Дерюгина, что было заложено в романе, и чего недооценил даже сам его автор.
Или, скажем, можно ли вообразить кого-то, кроме Матвеева, в ролях Нагульнова в «Поднятой целине», главных героев в фильмах «Я - Шаповалов Т.П.», «Родная кровь», «Воскресение», «Любовь земная», «Емельян Пугачев», «Почтовый роман», «Особо важное задание», «Любить по-русски»?
Без Матвеева то были бы совершенно другие фильмы. Потому что в каждого героя он не просто душу вкладывал, а разрывал её в клочья - такое немногим доступно. Скажу больше: на столь высоком градусе эмоций никто из ныне здравствующих актеров, пожалуй, уже и не работает. Хотя как человек, друживший с Евгением Семёновичем, многим ему обязанный и просто влюбленный в него, пристрастности здесь не исключаю. И далеко не я один такой особенный. Если бы перечислить людей, которым в разное время Матвеев помог в решении так называемых бытовых вопросов (звания, квартиры, дачи, заработная плата), то список получился бы весьма внушительным. Как многолетний российский депутат Верховного Совета он помогал сотням своих избирателей. Между тем сам за десять лет секретарства в кино не воспользовался ни путевкой на курорт, ни поездкой за границу, ни другими немалыми благами мощного по тем временам цехового союза. Один раз, правда, добыл лечебное направление для больного тестя, да и то,- через горком партии.
Несмотря ни на какие звания, бдительная цензура коверкала его работы точно также, как и всех прочих. Например, фильм «Судьба» начинался с проводов мужиков на фронт. Между прощающимися с родными бродил старик с огромной бутылью самогона и предлагал: «Выпей, не жалко». Всю сцену приказано было вырезать. Чтобы сохранить этот эпизод, сам Матвеев переозвучил старика и фраза осталась такой: «Выпей кваску, не жалко». Еще больший сыр-бор разгорелся со сценой взрыва завода при отступлении наших войск. Цензоры встали стеной: «Нельзя такое показывать!» Матвееву пришлось в ЦК по этому поводу искать правду. Захару Дерюгину (во сне взрывавшему собор!) запретили креститься. «Но он же русский человек, - почти рыдал Матвеев, - грех великий совершает и понимает это: жест этот - крест на себя наложить - в его генах веками заложен!» Разрешили оставить лишь вторую часть осенения крестным знаменем. Намек есть, а формально не придерешься. И такое переживал «любимец власти»!
Противников творчества Матвеева всегда было предостаточно и в профессиональной среде. Особенно сплоченно, если не агрессивно по отношению к нему они проявили себя в пик так называемой перестройки и гласности на знаменитом V съезде кинематографистов.
Но это уже другая история.
При жизни Матвеева я сделал с ним не мало интервью. Сколько лет прошло, а сказанное им слово до сих пор бередит душу. О себе он рассказывал так:
- Как и почти все мои герои, я часто ошибался, падал, случалось «в кровь разбивал лицо», но никогда не скулил, а поднимался и шёл вперед. Может быть, для кого-то это прозвучит выспренно, но ты меня знаешь: я не рисуюсь. Да и то: даже на свет Божий я появился от невенчанных отца с матерью, простых, бедных крестьян. Немногие сейчас знают, каково жилось людям, которые не вписывались в те, патриархальные условия. А я их преодолел и кое-чего в жизни добился. Правда, на счастье моё, люди на жизненных росстанях попадались мне неординарные. Ещё в 1939 году меня заметил в областном драмтеатре народный артист Николай Черкасов. В школе при Киевской киностудии меня учил Александр Довженко. А педагогом он был блестящим. Недавно, почитав его дневники, я убедился, что этот уникальный художник обладал ещё и мудрым провидческим даром. О многих искривлениях в жизни того нашего социалистического общества и о том, к чему они могут привести, Александр Петрович бесстрашно рассуждал тогда, когда за подобную крамолу можно было и срок схлопотать, а то и жизни лишиться. Жаль, что огромный потенциал этого творца так и не раскрылся во всей полноте.
Не удалось мне и среднюю школу окончить. Началась война. Призвали в Тюменское пехотное училище. Трижды писал рапорт: отправьте на фронт! Не отпускали. Наверное, потом, что я хорошо учил молодых лейтенантиков. Даже из безнадежных делал сносных командиров. Уволился из армии в 1946 году. Женился, дочь родилась. Нужно было их обеспечивать. Пошёл в Тюменский драматический театр, потом в новосибирский «Красный факел». Вкалывал зверски. По три часа в сутки спал. Вот почему меня в Малый театр пригласили. Такого понятия, как блат, протекция тогда не знали. Без таланта даже в прихожую этого храма искусства и по сей день не попадёшь. Однако и здесь меня подстерегали трудности. Тогдашнее руководство категорически выступало против отвлечения артистов на другие работы. А мне как раз начали поступать предложения одно заманчивее другого: Лобанов из «Искателей», Нагульнов из «Поднятой целины». И я чувствовал, что мне под силу справиться с этими ролями без ущерба для основной работы, однако, начальство полагало иначе. После того, как меня утвердили на роль Нехлюдова из «Воскресения» по Толстому, пришлось с театром расстаться. Это я сейчас так спокойно тебе говорю, а тогда воспринимал свой уход, как жизненное крушение. Сцена ведь была моей религией, как была религией и партия. Но, повторяю, жизнь то и дело испытывала меня на прочность. Снимаясь в «Поднятой целине», я упал с лошади. Травма на несколько месяцев приковала меня к постели. Спустя некоторое время свалился с тачанки и стал инвалидом. Два с половиной года пролежал без движения. Врачи говорили: все, Евгений Семенович, об актерской карьере забудьте! Вот тогда я и решил: встану на ноги - займусь режиссурой! Полагал, наивный, что это легче актёрской работы. Святая простота! Тем более, что к съемкам «Цыгана» на родной Киевской киностудии приступил, находясь в гипсе.
Я влюбился в эту замечательную повесть. Возникло ощущение какого-то творческого восторга. А люди же не дураки - прекрасно понимают, какая вещь сделана с холодным сердцем и трезвым расчетом, а где художник, что называется, творческие жилы рвет.
Я только так работаю. И потом не забывай: «Цыган» - мелодрама. Это едва ли не самый трудный, но и самый действенный жанр искусства. Он повествует о той самой частной жизни людей: о их радостях и горестях, о надеждах и неудачах, о любви и ненависти, о добре и зле без никакой политики, будь она неладна. Сколько же посредством этой самой мелодрамы можно людям добра нести!
А то, что сегодня показывают мою «Судьбу» в «Золотой серии» - это же, как говорил Нагульнов, замечательный факт! Всё это дорогого стоит, вдохновляет меня несказанно. Я чувствую свою нужность. Появляюсь на сцене, и меня словно обдает огнем аплодисментов. А как зритель принял мои новые фильмы «Любить по-русски» - это даже словами тебе передать не могу! Даже на кассеты его тут же записали, чего я никак не ожидал. Причём речь здесь надо вести много шире, чем конкретная моя творческая судьба. Тут надо говорить обо всем моем поколении. Люди видят, что таких, как я, или оттеснили или они ушли по собственной воле. Но почему - этого им не понять. Мы что, плохо работали? Да нет же. Меня лично можно упрекнуть в чем угодно, но в халтуре - никогда. Далеко ведь не случайно редакции телеканалов завалены письмами: дайте наши фильмы! Пусть будут старые, но наши. При этом люди же в большинстве своем прекрасно понимают, что то были во многом наивные картины, в которых, порой, даже не правда сказана, а лишь её намеки даны, но всегда во благо, всегда с надеждой, всегда по-доброму. И ради крупиц этой доброты мы же наизнанку выворачивались в жестоких тисках тогдашней идеологии. Нельзя все это перечеркивать, выбрасывать на свалку только потому, что пришли времена вседозволенности.
Я и в партию вступил по глубокому убеждению. В заявлении написал, что полностью принимаю Устав, обязуюсь выполнять все решения партии. И это были не просто слова - как клятва, как присяга для офицера. И всю жизнь я следовал этим святым для меня обязательствам. Даже если что-то в партийных постановлениях и решениях вызывало во мне неприятие, даже непонимание, - я сознательно гнал от себя всякие сомнения, потому что, повторяю, свято верил в партию. Она призывала на БАМ, и я там шесть раз побывал. До этого звала на целину - четыре раза туда съездил, когда еще кроме вагончиков и непроходимой грязи там ничего не было. Медаль имею за целину. Ну, и так далее, можно долго вспоминать. Сегодня все это даже не доблесть, а как бы грех какой.
Мне трудно воспринять такую перестройку. Поэтому, полагаю, не партия меня предала, а те люди, которые действовали от её имени. И подставили они меня однажды очень коварно, когда почти силой принудили подписать письмо, осуждающее деятельность Сахарова.
И гонения на меня устраивались с их молчаливого согласия. Но Бог им судья. Я не хочу на душе держать мстительную тяжесть. Сколько еще мне Богом отпущено - хочу нести людям добро. А мудрое время само все расставит на свои места: кто прав, кто виноват.
Я никого винить не хочу. Сейчас я создал собственную партию ЖПСС - живи по собственной совести.
...Когда-то, беседуя с замечательной актрисой Вией Артмане, я с молодецкой хамоватостью неопытного журналиста спросил её: а не было ли у Вас чего-то амурного с Матвеевым? Вия Фрицевна деликатно, но очень жестко «поставила меня на место». Тем не менее, годами общаясь с Матвеевым, как не затронуть было темы «женщины в его жизни»?
- Слушай, Михаил, я же мужчина. Даже если бы что и было - ведь под артиллерийскими стволами никогда бы не признался, - резко одернул он меня. - Разговоры на такие темы - с кем-нибудь другим, но не со мною. Извини. Хотя был случай: я влюбился. Ходил сам не свой. Жена сказала: что ж ты сам мучаешься и нас мучаешь. Определись. Утром просыпаюсь, а на столе - гора чистого белья. Не хочу, говорит, чтобы ты в грязном из дому уходил. Я и ушёл, но не к той, по которой воздыхал, - к другу. Пожил у него неделю и домой вернулся, хотя Лида мне сказала: год тебя будем ждать. И всё. С тех пор мы живём с Лидией Алексеевной уже более полувека! Двое детей, трое внуков имеем. Вот это и есть, брат, любовь по-русски. О другом скажу тебе. Я - счастливый человек, которому повезло работать с блистательными звёздами отечественного экрана. Каждая из них - мировая звезда! Сегодня некоторым из них живётся непросто. Народ их жаждет видеть на экране, а производство фильмов катастрофически сократилось. Вот и остаются невостребованными. Беда, если не трагедия. А в пошлятине такие мастера сниматься не хотят. У меня сердце кровью обливается: ну, нельзя допускать, чтобы наши отечественные бриллианты помутнели! Снимаю перед ними шапку, до земли им кланяюсь.
В нашем менталитете заложены сострадание, взаимопомощь, тяга к общению, к тому, что я называю «поплакаться в жилетку». У нас свой национальный характер, который в былые времена достаточно объективно отражал национальный кинематограф.
Да, Старая площадь, идеологический пресс цензуры сильно его деформировали. Однако ведь было и блистательное, всем миром признанное кино. Нам надо возвращаться к его истокам, к его нетленным приобретениям. Я это делаю в меру отпущенных мне сил и способностей.
...Евгению Семеновичу, как уже говорилось, я многим обязан: он выручал меня не раз и советом добрым, и личной помощью. Всегда безотказно соглашался на интервью, на выступления по моей просьбе. Честен, откровенен и такой же откровенности требовал к себе. Последний раз мы свиделись с Матвеевым в конце весны 2003 года. Он знал свой страшный диагноз - рак лёгких. Мы сидели на балконе его квартиры на 11 этаже по второму Сетуньскому проезду. Панорама столицы дух захватывала. Матвеев сказал тогда: «Режиссура моя очень проста. Я всегда стремлюсь к великой простоте и к красоте. Хочу видеть красивых людей, красивую природу, красивые души. Хочу помочь человеку жить».
Говорил, как на духу. Сам был красивым человеком.
http://www.stoletie.ru/kultura/russkoje_kino_ot_matvejeva_2012-03-07.htm
