Тяжелый
грузовик медленно полз по давно не езженой дороге, зараставшей
кустарником. Временами путь преграждали стволы упавших деревьев, и тогда
мы останавливались, шофер вытаскивал из кузова бензопилу, чтобы
расчистить проход и ползти дальше. К полудню, когда преодолели
километров десять-двенадцать и, значит, еще столько же оставалось,
случилась поломка. В наших условиях совершенно непоправимая. Шоферу надо
было возвращаться за необходимой запчастью, а мы были определены в
крепкую избушку, вроде охотничьей, сложенную однако не охотниками, а
пастухами: вдоль лесного ручья некогда простилались замечательные
луговины. Кое-какие продукты у нас имелись, водитель оставил пакет,
который ему собрала жена, и мы взялись обихаживать новое пристанище,
понимая, что вылазка наша сегодняшним днем не ограничится и ночевать
придется именно здесь.
К счастью, печка была вполне исправна, а в сенцах сохранились сухие дрова. Нары, правда, были ничем не покрыты, но мы с батюшкой сошлись на том, что твердое ложе целительно для здоровья. Подмели, проветрили, растопили печь, поставили на нее закопченный чайник, принесли брусничного листа для заварки, разложили на столике перед оконцем еду, помолились и приступили к трапезе.
До чего же вольно, до чего хорошо нам было! Никуда не надо спешить, никаких сроков пред нами - времени словно и вообще нет. А уютно - как бывает лишь детям «в домике», где-нибудь под столом.
Поразмыслив, придумали обустройство постелей: наломали тонких еловых веточек, и взбили такие перины, что о целительности голых досок, пришлось забыть. Потом пошли прогуляться.
Был прекрасный весенний вечер - тихий, теплый, искрилась мелкая, не кусачая мошкара, тянули вальдшнепы. Я рассказал отцу Дионисию - так звали иеромонаха - об этих куличках, о тяге, и он, человек городской, даже, пожалуй, сугубо городской, слушал с искренним изумлением. Попалось сыроватое, грязное место с отпечатком медвежьих лап. Я попросил батюшку не наступать на звериный след, а пройти рядом.
- Это что - языческая примета? - спросил он.
- Да какое уж тут язычество, - говорю, - просто в следующий раз придет, и, глядишь, нашу деликатность оценит. А если затопчем его следы, может расценить как вызов. Он тут, наверное, за хозяина. Вот, смотрите! - Я показал задиры, сделанные на стволе огромнейшей ели.
Отец Дионисий не понимал.
- Встал, - говорю, - на задние лапы и ободрал дерево, чтобы все видели, какой он большой.
- Так это он до такой высоты дотянулся?
- Ну да, - говорю.
И мой напарник запросился домой. В избушке было тепло. Помолившись, мы легли на веточки и быстро уснули. Среди ночи нас разбудил мощный медвежий рев.
- Как паровоз, - сказал отец Дионисий, - и по-моему, паровоз этот приближается... Он избушку-то не сломает?
- Не должен.
- Что же он так ревет?
- Обнаружил наше присутствие и дает понять, кто здесь самый главный.
- А теперь ворчит.
- Это по-стариковски, по-доброму.
- Вы меня все успокаиваете и успокаиваете, а я, знаете, не достиг высот преподобного Сергия или преподобного Серафима, чтобы запросто пообщаться с медведем. - И начал шептать молитву.
Я, конечно, тоже ничего не достиг и потому сожалел, что мы не захватили с собой ни фонаря, ни свечки: если бы окошко излучало свет, было бы куда безопаснее. Судя по следам, зверь был непомерный какой-то и при желании мог, конечно, раскатать старенькую избушку. Оставалось надеяться лишь на его рассудительность, да на молитвы иеромонаха.
Мишка ушел, но заснуть мы уже не могли - переговаривались.
Отец Дионисий рассказал, что в монастыре недавно - лет пять, а прежде работал редактором. Причем, в нотном издательстве. Я никогда не встречал нотных редакторов и потому стал с интересом расспрашивать его. Он же, явно обрадованный тем, что погибельная напасть миновала, говорил охотно и весьма живо.
- Как же, - спрашиваю, - редактировать музыкальные тексты? Сверять с какими-то эталонными образцами, как при переиздании литературной классики?
- Не обязательно, - отвечает отец Дионисий, - я ведь, когда гляжу в ноты, слышу их, и если возникнет какое-то несоответствие, исправлю. Классика ведь невероятно гармонична, она - от Бога. А кроме того, я ведь окончил консерваторию - пианист, много играл, много слушал... Исполнительская карьера не сложилась, стал вот редактором. Но основные фортепианные тексты знаю до мелочей: скажем, некоторые бетховенские сонаты могу на бумаге воспроизвести по памяти. Не говоря уж о шопеновских вальсах или мазурках. Конечно, иногда что-то вызывает сомнение, приходится уточнять, но не часто.
- А двадцатый век?
- Первая половина - потруднее, там еще только все разваливалось, все перемешано - надо сверять, а потом гармония совершенно исчезла и пошли диссонансы - чем страшнее, тем лучше, редактор может пропустить любую чушь - автор все равно не заметит. Большинство произведений и исполнялись-то по одному разу.
Знаете, в нашей музыке конца двадцатого века есть несколько ритуальных имен. Их, как пароль, то и дело повторяют те, кто ненавидят гармонию, те, кто по определению Господню, не могут принести доброго плода. Попросите их напеть хотя бы три мелодии из сочинений ритуальной кучки, и они сразу умолкнут. Мне в прежней жизни не раз доводилось завершать такие дискуссии предложением: вы мне - три мелодии восхваляемого сочинителя, а я в ответ - тридцать мелодий Чайковского или Верди, или Бетховена, Шопена, Шумана, Баха... Сразу начинается: это совершенно иная музыка, концептуальная... Она, действительно, концептуальная - в плане идеологическом или даже духовном: гармония - от Бога, а разрушение гармонии - от... сами знаете от кого. Вот, собственно, и вся «концептуальность».
Он помолчал, а потом осторожно спросил:
- А медведь больше не придет?
- Не должен.
- Да кому он вообще чего должен? - И мы рассмеялись.
- Куда все исчезло? - вздохнул отец Дионисий.
- Что - «все»?
- Да все... Когда я учился, мы ходили на Рихтера, добывали записи Каллас, ездили в Ленинград на Мравинского... Их давно уже нет, но все, что появлялось потом, даже для сравнения с ними непригодно... Впрочем, давайте спать, а то скоро, наверное, шофер придет.
Утром шофер не пришел. Мы доели остатки хлеба и ждем: он между прочим, должен был принести провизии на весь день. Потом насобирали сморчков и сварили их в котелке - получился обед. Пошли гулять: обнаружили развороченный муравейник, и я рассказал отцу Дионисию о пристрастии медведя к муравьям. Батюшке понравилось, что маленькие муравьи, защищаясь, могут укусить огромного зверя прямо в нос, и он воскликнул: «Молодцы!». Воскликнул, наверное, слишком громко, потому что медведь, почивавший на другой стороне ручья, проснулся и, круша деревья, бросился прочь. Там было много гниловатых берез, и они разлетались с треском, словно от взрыва.
- Что это? - растерянно спросил отец Дионисий.
- Испугался, - я поведал ему о пугливости могучего зверя и предложил перейти ручей, чтобы взглянуть на свидетельство медвежьих испугов.
Он отказался.
Других приключений в этот день не случилось, вот только отсутствие шофера вызывало недоумение. Ужинали пустым брусничным чаем.
Ночью снова раздался медвежий рев, но на сей раз «паровоз» удалялся и удалялся от нас, пока не затих совсем.
- Куда это он? - спросил батюшка: - Неужели мы его так напугали?
- Не похоже.
- А обидеться он не мог?
- Не должен.
И мы опять рассмеялись.
Утром пришел шофер. Повинился, что опоздал на сутки - искал запчасть по всему району. Дал нам еды, починил машину, и мы тронулись дальше. Когда пришлось пилить очередное поваленное дерево, обнаружились следы двух медведей: огромные - нашего и поменьше - какого-то незнакомого, чужого. Стало быть, прогонял чужака.
- Тогда ладно, - успокоился отец Дионисий, - а то я уж думал, что мы его чем-то обидели.
- Бо-ольшой, - покачал головой шофер, - но прежде здесь обитал вообще безразмерный. Охотники зимой заходят в избушку, а он - там, спит. Вместо берлоги.
- И что? - взволновался батюшка.
- Что-что? Подстрелили. Вторая шкура в стране.
- А первая где?
- Первая где-то... не помню. Отец Дионисий растерянно посмотрел на меня, и я, скрывая улыбку, отвернулся.
К полудню добрались. Осмотрели храм - довольно обычную постройку конца девятнадцатого века. Стены внутри были закопченными, как после пожара.
- Отчего это, - спросил отец Дионисий, не выпускавший из рук фотоаппарата.
- Да тут году, наверное, в семидесятом художник с писателем ездили - иконы собирали. Тогда почему-то и загорелось.
Обратный путь пролетели быстро и без приключений. От бани иеромонах отказался, мол, и так два дня потеряли - некогда. Я спросил его о впечатлении.
- Храм-то легко восстановить. Жаль, конечно, что все кругом заросло и ни одного строения не осталось - даже переночевать негде. Пусть начальство решает: настоятель наш - дальний родственник этого священномученика, внучатый племянник что ли. Но вообще, поездка была замечательная, особенно - жизнь в избушке. Настоящая пустынька, я бы и поселился в ней.
- А как же, - спрашиваю, - медведь? Вдруг завалится вместо берлоги?
- Не должен, - смеется отец Дионисий, и мы прощаемся.
Священник Ярослав Шипов
http://www.vocerkovlenie.ru/index.php/lichnwiopwt/2625-2012-02-19-08-34-39.html
