Разглядываешь
его портрет - и поражаешься: лицо святого!.. Кроткие, чистые глаза, в
которых светит тайная боль и нерастраченная любовь... На всём облике
печать благородного простодушия: видал человек виды, знает жизнь - и
притом не стал «стреляным воробьём», «тёртым калачом», не «прогибался
под изменчивый мир»... Чистый человек: жил своей правдой, творил свою
красоту, согревал по мере сил своим неярким, но тёплым огнём.
Иван Саввич Никитин!.. Скромный русский поэт!..
Что ж говорить: были в России поэты побольше Ивана Саввича. Были, и
даже немало таких. И вообще в России много поэтов, - даже слишком
много. Не пора ли избавиться от большей части? Оставить только
самых-самых? И уж конечно, Никитин в число самых-самых не войдёт:
добрых несколько сотен блестящих отечественных стихотворцев его
опередят.
Иван Саввич - поэт не блестящий: не всё то золото, что блестит. Иван
Саввич больше греет. Он не виртуоз слова, он запросто допускает такие
«детские» рифмы, как «разливается - расстилается», «росистая -
серебристая» и даже «скрылися - пробудилися»!.. Вы бы попробовали в
строгие советские времена прийти с такими рифмами в самое захудалое
издательство: вам бы очень вежливо объяснили, что нужно ещё поучиться -
годик, или два, или пять, а уж потом... И это справедливо! Но только не в
случае Никитина. «Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый
пар по лугам расстилается. По зеркальной воде, по кудрям лозняка от
зари алый свет разливается. Дремлет чуткий камыш. Тишь-безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая. Куст заденешь плечом - на лицо тебе
вдруг с листьев брызнет роса серебристая. Потянул ветерок, воду
морщит-рябит. Пронеслись утки с шумом и скрылися. Далеко-далеко
колокольчик звенит. Рыбаки в шалаше пробудилися...» Как хорошо!..
Просто хорошо: не хочется рассуждать о теории стихосложения, о рифмах,
ритмах и аллитерациях, - хочется просто слушать и думать: «Как
хорошо!..» Задето в душе что-то тысячелетне-русское, что-то идущее от
самых древних корней, от самых дальних праотцев... Что-то тревожит
больше, чем стихотворная ткань, чем даже использованные образы (утро,
туман, река, тишина...). Возможно, дело в музыке слов - или не в ней
только?..
Стихи-то Никитина - хоть строчку из них вы наверняка помните. Их в школе учат до сих пор. «В
полдень дождь перестал и, что белый пушок, на осеннюю грязь начал
падать снежок... Здравствуй, гостья-зима, просим милости к нам!..» И песни его до сих пор поют: «Ехал на ярмарку ухарь-купец...» А если вы ничего не знаете о жизни Ивана Саввича, то я вам расскажу.
Отец его Савва Никитин был человеком небезызвестным в городе Воронеже. Причём известен он был своим буйным, скандальным норовом, шумным пьянством - и всё это в сочетании с определённой образованностью и деловой хваткой. Имел свечной заводик, дом и лавку на бойком месте. Процветал. Потом от пьянки разорился, но и то не вчистую: ещё хватило денег на то, чтобы купить постоялый двор - доход не велик, да надёжен. Впрочем, заботы о постоялом дворе легли на плечи молодого Ивана Саввича. Отец совсем запил, мать последовала его примеру, и сыну пришлось бросить Воронежскую семинарию и днями напролёт тянуть «семейный бизнес», решать с кухаркой, в каком горшке варить для постояльцев горох, а в каком - щи и так далее... Зато по ночам для Ивана Саввича начиналась другая жизнь: не обращая внимания на дневную усталость, он садился за книгу - изучал английский, немецкий, французский, читал Шекспира, Шиллера, Гёте, часами обдумывал прочитанное... До самого утра, а утром опять: горох, щи, лошади, налоги... И конечно, писал сам. «Но в тишине, но в тайне!..» Сам себя стыдился: куда, мол, лезу со свиным рылом в калашный ряд?
Пять лет писал «в стол»,
потом решился послать свои опыты в местный воронежский журнал. Послал -
анонимно. Не приняли. Ещё пять лет писал «в стол». Снова послал в
журнал, на этот раз за своей подписью и с сопроводительным письмом,
которое начиналось: «Я - местный мещанин...» Было ему тогда 29 лет.
И на этот раз повезло. Нашлись люди со вкусом, которые услышали в его
стихах эту особую, несказанную, русскую музыку, и стал Никитин
воронежской знаменитостью. Стали его опекать местные интеллигенты:
радикалы призывали писать о бедствиях народных, консерваторы - о
природе и о Божественном. А Никитин не был ни радикалом, ни
консерватором. Он просто писал о том, что волновало его душу: природа -
значит, природа, тяжкая жизнь крестьян - значит, тяжкая жизнь
крестьян. Он был нормальным живым человеком, стихийным русским
националистом: по-детски чисто и несомненно верил в Бога - и писал о
Боге; любил русскую природу - и писал о русской природе; душевно
сострадал униженным и оскорблённым, благоговел перед мощью и высотой
России - и все эти чувства переливал в стихи.
«Под большим шатром голубых небес - вижу - даль степей
зеленеется. И на гранях их, выше тёмных туч, цепи гор стоят великанами.
По степям в моря реки катятся, и лежат пути во все стороны... Широко ты,
Русь, по лицу земли в красе царственной развернулася!.. Уж и есть за
что, Русь могучая, полюбить тебя, назвать матерью, стать за честь твою
против недруга, за тебя в нужде сложить голову!»
Дошла его слава до Петербурга. И в столице нашлись люди, способные
оценить этот своеобразный талант. Граф Дмитрий Толстой издал книгу
Никитина и даже представил её высочайшим особам, и даже сумел убедить
высочайших особ, что эти воронежские вирши - большая русская поэзия. В
результате Иван Саввич получил из монаршей руки некие «драгоценные
подарки» - и вскоре сумел развязаться с постоялым двором и купить себе
книжный магазин.
Как он ликовал! Как он гордился своим новым делом! Как сумел
развернуть свою книжную торговлю! И более того: сделал свой магазин
центром общественной и культурной жизни Воронежа. Кажется, достигнуто
земное счастье...
Потом оказалось, что земное счастье, как всегда, обмануло. Во-первых,
нудных хозяйственных хлопот в книжном магазине было не меньше, чем на
постоялом дворе. Во-вторых, отец. Он тоже остался прежним: страшно пил,
буйствовал, вводил в расходы, распугивал посетителей... Иван Саввич его
не бросил - от креста своего не отказался, но сколько лет жизни
потерял, страдая за отца, - кто знает?.. Потом - здоровье. Туберкулёз.
То есть, собственно, смертный приговор.
А ещё - любовь. Иван Саввич всегда считал себя недостойным высокой
поэзии - и недостойным хорошей женщины. Был знаком с прекрасными
девушками из лучших воронежских семейств, влюблялся и - молчал. Лишь
под конец жизни позволил себе роман с некой помещицей Матвеевой. Но
роман - только в письмах, не более того. Причём перед смертью он письма
сжёг, чтобы никто никогда ничего не узнал... И не узнали бы, если бы
Матвеева не сохранила несколько его посланий. А не женился он на ней
потому, что знал, что дни его сочтены, и не хотел обременять любимую
напрасными заботами о безнадёжно больном.
А вообще-то он был счастливым человеком. При жизни получил признание.
После смерти его не забыли. Любил Россию - и смог выразить свою любовь в
стихах. Любил прекрасную женщину - и был любимым ею. Тот поэтический
путь, по которому он шёл, оказался не тупиковым: вскоре на него вступил
великий Некрасов, а потом он был озарён невероятным гением Есенина.
Счастливая судьба.
«Сон твой - сон отрадный: крест и камень белый над твоей могилкой. Солнышко пригрело. Перелётным гостьям благодать святая: в ямочке на камне влага дождевая. Пьёт шалунья-птичка, брызги рассыпает, чуткий слух малютки песнями ласкает...»
Алексей БАКУЛИН
